– Точно? – уточнил Уолтон. Он прислонился к подоконнику, скрестив руки на груди. – Расскажи поподробнее.
Колборн уставился себе под ноги и сделал маленький шажок.
– Примерно девять дней назад четверокурсники и группа других студентов отделения драмы собрались в здании театра. – Он сделал второй шажок, указав на северо-восток, где находилась Фабрика.
Я оперся рукой о стену, чтобы не упасть. Дышал поверхностно и часто, через нос. Холодный воздух обжигал легкие.
Колборн сделал новый шаг. Теперь он медленно кружил по комнате.
– Спектакль заканчивается около половины одиннадцатого, – продолжал он. – Ребята идут сюда через лес, вечеринка в самом разгаре. Наркотики, выпивка, музыка, танцы. Ричард прячется в библиотеке с бутылкой виски. Его кузина пытается заговорить с ним, но у нее не получается, поэтому она оставляет брата и присоединяется к остальным.
– Если он был звездой, то почему скрывался? – спросил Уолтон, оглядев комнату.
– Вот об этом никто не хочет мне рассказать. Он был не в настроении, утверждают ребята, но почему? Один из третьекурсников предположил, что у Ричарда были проблемы с подружкой.
– Как зовут девушку?
– Мередит Дарденн, четверокурсница.
– Почему ее имя звучит так знакомо?
– Ее ближайшие родственники – важные шишки в Нью-Йорке. Они могут скупить весь город, если захотят.
– Думаешь, поэтому никто не хочет втягивать ее в это?
Колборн пожал плечами.
– Не могу ответить. Но один студент сказал мне, что парочка сцепилась на глазах у всех, а вскоре Мередит уже целовалась с кем-то другим.
Уолтон присвистнул. Я наклонился вперед, положив руки на колени. Кровь отхлынула от щек, пульс стучал в висках.
– Кто этот счастливчик? – Уолтон.
– Никто не захотел назвать его имя, но я полагаю, что Оливер Маркс. Четверокурсник. Он признался, что пошел с ней наверх, хотя, если верить ему, они просто общались. – Колборн.
– Маловероятно. – Уолтон.
– Ты не видел девушку. Ты не представляешь, насколько это маловероятно. – Колборн.
Уолтон хохотнул.
– Что сказала она?
– Ну… ее версия совпадает со словами Оливера Маркса, – ответил Колборн. – Она заявила, что они поднялись в ее комнату, где разговаривали до тех пор, пока Ричард не поднялся и не попытался выбить дверь. Они не впустили его, и в конце концов он ушел. И тут все расплывается.
– Как?
Колборн остановился возле Уолтона, насупившись, как будто его раздражало собственное замешательство.
– Поздно ночью, к сожалению, никто не может точно вспомнить, когда именно, гости ушли. Ричард убегает от комнаты своей девушки, где она, возможно, путалась с одним из их общих друзей, а может, они просто «общались», хватает бутылку виски «Гленфиддик» и отправляется на улицу. Он уже пьян – а он очень агрессивен под воздействием алкоголя, тут все сходятся, – и вот он, спотыкаясь, идет во двор, где его кузина болтает с Джеймсом Фэрроу.
– С четверокурсником? – Уолтон.
– Да. Это сосед Маркса по комнате. Они оба живут на чердаке. – Колборн.
– Ладно, дальше? – Уолтон.
– Рен, кузина Ричарда, пытается его успокоить, но он «стряхивает ее». Слова Фэрроу. Когда я спросил его, что это означает, он замолчал. Что заставляет меня задуматься, не проявил ли Ричард жестокость, поскольку никто – ни сам Джеймс, ни Рен – не последовали за ним.
Он сделал паузу.
– Так или иначе, Фэрроу остается с Рен, а Ричард исчезает среди деревьев. – Лицо Колборна помрачнело, густые брови низко нависли над глазами. – Никто не видит его до следующего утра, когда он плавает в воде лицом вниз. Таким образом, то, что происходило во время трех долгих и темных предсмертных часов с Ричардом… это нам вообще неизвестно.
Они оба помолчали минуту, глядя в узкое окно. Двор был залит ослепительным солнечным светом, но лучи никак не могли смягчить декабрьский холод.
– А каково мнение судмедэксперта? – спросил Уолтон.
– Есть свежие следы от травмы на голове, но она не смогла определить, чем конкретно ударили жертву. Изначально мы предполагали, что Ричард погиб именно от удара…
Уолтон нахмурил лоб.
– А потом выяснилось другое?
– Верно. – Колборн тяжело вздохнул и опустил широкие плечи. – Ричард был еще жив, когда упал в воду. Однако он был без сознания или не смог перевернуться на спину. Парень утонул.
Я отшатнулся, впечатавшись в стену. Я чувствовал дурноту и головокружение, пульс стучал слабо и отдаленно. Утонул. Не внезапный удар, за которым следует безболезненная тьма. Нет – воздух и тепло, медленно утекающие в воду. Кровь отливает от конечностей и устремляется к груди – последней линии обороны, а затем в сердце проникает сокрушительный холод. Асфиксия. Переохлаждение. Смерть.
Я крепко зажмурился, стиснул кулаки так, что коротко остриженные ногти впились в ладони. Голос Колборна прозвучал резко и четко:
– Что-то не сходится. Мы кое-что упустили.
– Мы нашли бутылку виски?
– В лесу, примерно в четверти мили от причала. Сперва мы считали, что Ричарда могли ударить ею, но она была не тронута. Пуста – и на ней были лишь его отпечатки. Итак, что за чертовщина творилась между тремя ночи и пятью тридцатью утра?
– Это приблизительное время смерти? – Уолтон.
– Настолько точно, насколько смогла определить судмедэксперт.
Она оба вновь замолчали. Я не смел пошевелиться в своем укрытии.
– Что думаешь? – в конце концов спросил Уолтон.
Колборн шумно вздохнул. Я опять осторожно наклонился вперед, чтобы увидеть его.
Колборн покачивал головой.
– Эти ребята, – протянул он, – четверокурсники. Что-то не то с их версией. Я им не верю.
– Почему?
Колборн поморщился.
– Толпа актеров. Они могут лгать, и как мы это поймем?
– Боже мой!
В комнате вновь наступила тишина.
Затем Уолтон спросил:
– И что нам делать?
– Будем продолжать слежку. И ждать, пока один из них не сломается. – Он пожал плечами и добавил: – Они вшестером будут жить здесь. Скоро все раскроется.
Половицы заскрипели, когда Колборн и Уолтон переместились из столовой на кухню.
– Я ставлю на кузину, – донесся до меня голос Уолтона.
– Может быть, – ответил Колборн. – Там видно будет.
– Куда теперь?
– Хочу пройти до того места, где мы нашли бутылку, посмотреть, как Ричард мог добраться оттуда до причала.
– Верно. И?..
– Не знаю. Зависит от того, найдем ли мы какую-нибудь улику.
Уолтон ответил, но его голос прозвучал приглушенно и неразборчиво.
Входная дверь захлопнулась. Я осел на пол, ноги были как желе. Ричард маячил в голове и смахивал на исполина, заслоняющего все вокруг. Если бы я мог произнести хоть что-то, то сказал бы ему:
– «И вы успели
В предсмертный миг так рассмотреть подробно
Все тайны дна?»[66]
На что он мне в моих фантазиях ответил:
– «Представь себе, что да!
Не раз в тоске душа моя стремилась
Покинуть плоть, но жадность волн влекла
Ее назад. Порвать не удавалось
Ей с телом связь, чтоб ринуться свободно
В эфир небес».
– «Вы не проснулись от такой истомы?» – Я.
Наконец, он оставил Шекспира и ответил лишь:
– Нет.
Сцена 11
Наш первый день в училище прошел на удивление тихо. Рен не появилась, а Мередит прибыла слишком поздно ночью в понедельник, так что никто из нас не видел ее, и ей дали разрешение проспать вторничные занятия. В общем, были только парни и Филиппа, и преподаватели ограничивались простым объяснением того, что будет включать в себя краткий зимний семестр между Днем благодарения и Рождеством. В учебную программу входили «Ромео и Джульетта», изучение боевых навыков у Камило и монологи для промежуточных экзаменов. Последние сразу же раздали в «Пятой студии» Гвендолин. Филиппа должна была читать речь Элеоноры из второго акта «Генриха Шестого», Александру дали причудливое признание Авфидия в любви к Кориолану. Джеймс получил монолог Постума из «Цимбелина». Гвендолин попросила сообщить Мередит, что той предназначен монолог Клеопатры. Очевидно, что это время не подходило для экспериментов, правда, за одним исключением. Мое задание оказалось необычным. Мне следовало выучить зажигательную речь Филиппа Бастарда, произнесенную им перед боем в первой сцене второго акта «Короля Иоанна».
Вечер застал нас четверых в библиотеке Замка (энергично убранной мною накануне) просматривающих и конспектирующих монологи. Ручки, карандаши, маркеры и блокноты были разбросаны на каждом столе. Огонь в камине озарял комнату, но не мог полностью прогнать холод. Мы с Филиппой сидели на диване, прижавшись друг к другу под толстым шерстяным пледом. На полу стояли наши стаканы. Минутная стрелка каминных часов перевалила за шесть, а часовая зависла между десятью и одиннадцатью.
Филиппа продолжала делать заметки в тетради. Мои веки смежились, и я наконец позволил глазам закрыться, тяжело уронив голову на подлокотник. Я мог бы заснуть, если бы не левая нога Филиппы, которая упорно постукивала мою голень.
Строфы монолога Филиппа Бастарда кружили в голове, разрозненные и хаотичные, еще не упорядоченные и не отложившиеся в памяти:
«Хотите ль слушать вы меня?..
Забыть на время надобно свои
Раздоры вам и вместе грозной силой
На город их стремительно напасть…
Когда же их сровняем мы с землею,
То кто тогда вам может помешать
Резню опять между собой начать?»[67]
Я вздрогнул и сел, когда тихий голос произнес:
– Извините, что опоздала.
– Рен! – Джеймс вскочил со стула.
Она стояла в дверях, сонная и усталая, с дорожной сумкой на плече.
– Мы думали, ты не прилетишь, – сказал Александр.
Он бросил неприязненный взгляд на Филиппу, которая мудро его проигнорировала.