– Не знаю. Другие постоянно там шастали, будто они на вокзале, а меня заставили сидеть в коридоре.
– Кого ты видел? – спросила Мередит.
– Холиншеда и медсестер. Они вызвали врача из Бродуотера. Еще там копы. Тот тип, Колборн, и второй, Уолтон.
Александр проснулся. Я посмотрел на него, и он сжал губы в жесткую, мрачную линию.
– Что они делали в лазарете? – спросил он, не сводя с меня глаз.
Джеймс тяжело рухнул в кресло.
– Мне ничего не сообщили. Зато спросили, не в курсе ли я, чем Рен занималась в последнее время.
– У нее, наверное, нервное истощение, да? – спросила Мередит. – Усталость. У нее был ужасный шок, а когда она вернулась сюда, все глазели на нее, плюс пятьсот строк, которые нужно учить… чудо, что остальные еще на ногах.
Я перестал ее слушать. Фраза Уолтона прыгала в голове, как шальной мяч. «Я ставлю на кузину». Я повесил пальто Джеймса на спинку стула и тихо сел за стол, надеясь, что никто не обратит на меня внимания. Помалкивать насчет расследования Колборна и хранить все в тайне – это было совсем нечестно, и я сомневался, что смогу держать язык за зубами, если кто-то задаст мне случайный вопрос. Александр наблюдал за мной, как ястреб за добычей, и когда я рискнул встретиться с ним взглядом, он еле-еле покачал головой.
– Что нам делать? – спросила Филиппа, переводя взгляд с Джеймса на Мередит, словно именно они двое, помимо нее, несли наибольшую ответственность за благополучие Рен.
– Ничего, – выпалил Александр. – Ведем себя как обычно. Если мы начнем дергаться, они устроят допрос каждому из нас, и мы наболтаем лишнего.
– Кто устроит допрос? – спросила Мередит, хмурясь в ответ. – Полиция?
– Нет, – быстро ответил он. – Администрация Деллехера. Нас потащат в деканат, если мы станем совсем чокнутыми.
– Александр, – перебила его Филиппа, – у нас есть все основания для волнения. Один из наших сокурсников, ну… умер, а у Рен случился нервный срыв.
– Слушай, я понимаю, – сказал он. – И это вовсе не означает, что мы должны притворятся, будто нас ничего не касается, но нам надо знать меру, ясно? Мы не должны даже заикаться о расследовании.
– О расследовании? – переспросила она. – Мы не сделали ничего плохого.
– Неужели? – Александр вскочил, уставился на нас и похлопал себя по карманам. – Мне нужно покурить, – сказал он. – Вы меня найдете, если будут новости. – Он вышел из комнаты, а во рту у него уже торчала сигарета.
Джеймс посмотрел ему вслед и уронил голову на руки. Мередит и Филиппа обменялись взглядами, в которых смешалось негодование и недоумение.
– Что, черт возьми, это было? – спросила у меня Филиппа после паузы.
Я сглотнул.
– Понятия не имею.
Сцена 16
Тремя днями позже я сидел в Башне, готовясь к маскараду и к нашей усеченной постановке «Ромео и Джульетты». Костюмеры одели нас в стиле, который они описали как «карнавальная мода» и который, насколько я мог судить, не был привязан к определенной эпохе, но требовал наличие бархата и золотого шитья. Я смотрел на свое отражение в зеркале, поворачиваясь из стороны в сторону. Я смахивал на мушкетера, но очень эксцентричного и весьма обеспеченного. Плащ, который мне дали, был перекинут через плечо и завязан на груди сверкающей лентой. Я застенчиво потянул за нее.
Джеймс и девочки уже ушли – кроме Рен, которую не выпускали из палаты лазарета, – и у меня оставалось лишь несколько свободных минут. Я попытался натянуть сапоги стоя, но быстро свалился боком на кровать и закончил работу уже там. Маска лежала на прикроватном столике и таращилась на меня пустыми прорезями для глаз. Студенты-искусствоведы измерили каждый дюйм моего лица еще до того, как замесили гипс, и получившаяся маска так плотно облегала скулы, что мне не нужно было крепко затягивать ленты на затылке.
Это была красивая, очаровательная полумаска, крест-накрест пересеченная золотыми линиями и украшенная мерцающими синими, черными и серебряными стразами.
Поскольку маски сделали специально для нас и они не подошли бы никому другому, нам сказали, что после маскарада мы можем оставить их себе.
Дрожащими пальцами я завязал шелковые ленты на затылке, бормоча выученные наизусть строфы. Бросил последний взгляд в зеркало, вышел из комнаты и начал спускаться по лестнице.
Александр был в библиотеке, но сначала я даже не узнал его, а он напугал меня так сильно, что я отшатнулся. Он поднял взгляд от кофейного столика, за которым сидел низко склонившись, и я заметил на столешнице тонкую линию белого порошка. Проницательные глаза Александра смотрели на меня через две прорези черно-зеленой маски – более широкой и не такой изысканной, как моя (в самом ее центре торчал острый, дьявольский кончик носа).
– Что ты делаешь? – спросил я громче, чем мне хотелось.
Он покрутил в пальцах корпус шариковой ручки и ответил:
– Пытаюсь немного взбодриться перед балом. Хочешь?
– Что? Нет. Ты что, серьезно?
– «Серьезнее теперь я, чем бываю.
И ты, как я теперь, серьезен будь»[76].
Он опять склонил голову над столом и натужно вдохнул. Я отвернулся, не желая смотреть, злясь на него по какой-то неуловимой, непонятной причине. Я услышал, как он выдохнул, и повернулся к нему. Дорожка исчезла, Александр сидел, положив руки на колени и прикрыв глаза.
– Итак, – начал я, – как давно это продолжается?
Он хохотнул глубоким горловым смешком и спросил:
– Теперь ты отругаешь меня?
– Это было бы вполне обоснованно, – отрезал я. – Остальные знают?
– Нет. – Он оглядел меня с нервирующим вниманием. – И я ожидаю, что так оно и останется.
В голове у меня все перемешалось, и я взглянул на часы.
– Мы опаздываем, – коротко сказал я.
– Тогда идем.
Я вышел из библиотеки, не дожидаясь, последует ли он за мной. Мы были уже на полпути к Деллехер-холлу, когда он наконец догнал меня и зашагал рядом.
– Ты что, целую ночь будешь таким тоном со мной разговаривать? – спросил он небрежно.
– Я об этом как раз думаю.
Он расхохотался, но в его смехе прозвучала фальшь. Я нетерпеливо двинулся вперед. Мне хотелось поскорее оторваться от него, затеряться в толпе студентов и не думать о том, что я видел в библиотеке. Плащ тяжело висел у меня на плечах, но холод пробирался под него, покусывая кожу через тонкую ткань рубашки и камзола.
– Оливер! – позвал меня Александр, но я проигнорировал его оклик.
Александр пытался не отставать: его легкие курильщика работали изо всех сил, стараясь превратить морозный воздух во что-то пригодное для дыхания. Под ногами похрустывало: мои сапоги пробивали хрупкую ледяную корку, под которой обнаруживался мягкий, но плотный слой снега.
– Оливер! Оливер! – Он в третий раз выкрикнул мое имя, схватил меня за руку и развернул лицом к себе. – Ты действительно поведешь себя как придурок из-за этого?
– Да.
– Отлично. Слушай. – Он не отпускал меня, его хватка была жесткой, пальцы сжимали мышцы, практически доставая до кости.
Я стиснул зубы, гадая, понимает ли он, что делает.
– Мне просто нужен дополнительный пинок, чтобы сдать экзамены. Я буду чист, когда ты увидишь меня в январе.
– Хорошо бы. Где вообще твоя голова? Что, если Колборн найдет твое дерьмо в Замке? Он ищет повод, чтобы вновь открыть дело, и, если ты не возьмешь себя в руки, клянусь, я убью тебя.
Он смотрел на меня, маска к маске, настороженным, подозрительным взглядом, который был мне не слишком знаком.
– Что на тебя нашло? – спросил он. – Ты на себя не похож.
– Да, но ты тоже ведешь себя необычно. – Я попытался высвободиться, но его пальцы еще крепче сомкнулись на моем бицепсе. – Ты не настолько туп. Я больше не стану хранить секреты. Отпусти меня. Идем.
Я выдернул руку и развернулся к нему спиной, шагнув в глубокий сугроб.
Сцена 17
Александр плыл за мной, словно тень, по всем лестничным пролетам. Бальный зал с опоясывающим балконом тянулся к небу с четвертого на пятый этаж: сверкающий стеклянный потолок, казалось, мог врезаться в луну.
Рождественский маскарад традиционно был важным мероприятием, и зима тысяча девятьсот девяносто седьмого года не стала исключением. Мраморный пол отполировали до блеска, и гости вечеринки с тем же успехом могли ходить по стеклу. Плакучие фиговые деревья, которые росли в глубоких квадратных вазонах, расставленных в каждом углу и закутке, были украшены гирляндами с крошечными огоньками, которые вспыхивали золотистым цветом. Хрустальные люстры над головой – подвешенные на толстых цепях, тянувшихся от стены к стене в десяти футах над балконом – освещали зал приглушенным сиянием. Вдоль западной стены выстроились столы с чашами пунша, канапе и другими закусками: прибывшие студенты сгрудились вокруг них, словно мотыльки у фонаря.
Все были разодеты кто во что горазд. Парни в основном нацепили белые атласные маски-бауты, а большинство девочек – овальные моретты из черного бархата. По сравнению с ними наши «личины» выглядели настоящими произведениями искусства: они были созданы, чтобы выделяться в море пустых, безымянных лиц.
Оркестранты собрались в противоположном конце зала, инструменты сверкали, ноты лежали на элегантных черных пюпитрах. Вальс – нежный, воздушный и прекрасный – понесся над головами присутствующих и заиграл под сводчатым стеклянным потолком.
Как только мы вошли, все головы повернулись в нашу сторону. Александр сразу влился в толпу: высокая, внушительная фигура в черном, серебристом и змеино-зеленом. Я задержался у дверей, ожидая, когда студенты потеряют ко мне интерес, а уж потом переступил порог и начал кружить по залу. Я хотел зацепиться взглядом за какую-нибудь причудливую маску, чтобы найти Джеймса, Филиппу или Мередит. Как и на Хеллоуин, мы не знали, когда начнется представление. Ожидание вибрировало в зале, как электрический ток.
Моя рука лежала на рукояти заткнутого за пояс кинжала. Во вторник днем я провел два часа с Камило, изучая быстрый бой первой дуэли пьесы. Кто был Тибальтом и где он прятался? Я был готов.