(Ее реплика была явно адресована мне, хотя на самом деле я ничего не понимал.)
– Я спросила, пойдет ли он в бар, и он ответил, что не хочет. Он, дескать, решил прогуляться, – продолжала Мередит.
Филиппа вскинула брови еще выше, и те практически скрылись под ее челкой.
– В такую погоду?
– Угу. Я тоже удивилась. А он ответил, что ему надо прочистить мозги, и его не волнует, каким будет список: ведь до завтрашнего утра он точно не изменится.
Я перевел взгляд с Мередит на Филиппу.
– О’кей, девочки. И где после всего этого может быть Александр?
– Вероятно, с Колином, – ответила Филиппа.
– Откуда тебе известно? – выпалил я.
Мередит усмехнулась.
– Ты думаешь, это тайна?
– Ну… он так считает.
– Я тебя умоляю! – фыркнула Филиппа. – Единственный, кто считает это тайной, – Колин.
Я покачал головой, окинув взглядом переполненный бар. Неужели Деллехер – нет, Бродуотер, если уж на то пошло, – всегда столь жаден до сплетен?
– Зачем мы притворяемся, будто здесь есть какая-то личная жизнь? – я.
– Добро пожаловать в мир искусства. Как постоянно повторяет Гвендолин, когда входишь в театр, надо оставить на пороге три вещи: достоинство, скромность и приватность. – Мередит.
– Я думала, достоинство, скромность и гордость. – Филиппа.
– Мне она говорила о достоинстве, скромности и неуверенности в себе. – Я.
Мы замолчали, а потом Филиппа сказала:
– А это многое объясняет.
– По-твоему, у Гвендолин есть готовый список для каждого студента? – спросил я.
– Возможно, – закивала Мередит. – Хотя как-то очень странно, что она считает приватность главной моей проблемой.
– Наверное, она хочет подготовить тебя к тому, что на тебя будут пялиться, тебя будут лапать и насиловать в каждой пьесе, которую мы ставим, – сказала Филиппа.
– Ха-ха! Я – объект домогательств, очень смешно! – Мередит закатила глаза. – Клянусь, мне надо было стать просто стриптизершей.
Филиппа ухмыльнулась в кружку.
– Всем нужен запасной план.
– Ага. Ты всегда можешь сменить пол и превратиться в мальчика по имени Филипп, – парировала Мередит.
Они хмуро посмотрели друг на друга, а я попытался разрядить обстановку:
– Думаю, мой запасной вариант – экзистенциальный кризис.
– Неплохо, – улыбнулась Филиппа. – В таком случае ты можешь играть Гамлета.
Мы втроем выпили еще шесть кружек сидра, тщетно ожидая, когда дверь откроется и мы увидим кого-нибудь из нашей компании. Но никто так в «Зануде» и не появился. Неужели остальных не интересовал список с распределением ролей?
Даже когда мы пили, болтали и смеялись вполсилы, невозможно было игнорировать тот факт, что наши приоритеты изменились. Рен стала слишком слабой, чтобы совершить обычную прогулку от Фабрики до бара. Джеймс – слишком рассеянным. Александр – занят иным образом. Причуды и мотивы преподавателей Деллехера также оставались непостижимы. Почему они внезапно отменили полувековой бойкот «Лира» и втиснули Фредерика и Камило в список? Вот что не давало мне покоя, и я продолжал размышлять над этим, застегивая пальто и натягивая перчатки. Может, они пытались заткнуть зиявшую после ухода Ричарда дыру? Но другой ворчливый голос в глубине моего сознания не умолкал, продолжая задавать вопросы. Имелся ли тут какой-нибудь скрытый мотив? А если они, как и Колборн, не доверяют нам? Может, Фредерик и Камило уже не были просто товарищами по сцене и учителями? Вдруг они наконец-то начали понимать, в какой опасной ситуации мы оказались?
Сцена 3
Когда мы начали подготовку к спектаклю, намереваясь увязнуть в трагической трясине «Короля Лира», мало что прояснилось. Однако мне стало до боли очевидно, что мы сильно недооценили чудовищность отсутствия Ричарда. Его спальня пустовала, его место в библиотеке было свободно, как и его стул за нашим обеденным столом, но он, казалось, постоянно сопровождал нас, как призрак Банко, незримый для всех, кроме нашей поредевшей компании. Часто мне чудилось, что я вижу его краем глаза – мелькнувшую тень, исчезнувшую за углом. Эти краткие галлюцинации сделали меня нервным параноиком, склонным вздрагивать, когда кто-то неожиданно касался моего плеча или заговаривал со мной.
По ночам Ричард становился героем моих снов, а уже в середине семестра он был моим партнером по сцене и молчаливым компаньоном в «Зануде», превращая самые обыденные ситуации во что-то темное и зловещее. Я оказался не единственной жертвой ночных и дневных кошмаров. Джеймс начал что-то бормотать и метаться во сне, а в те вечера, когда я делил постель с Мередит, я замечал, что она дрожит рядом со мной: ее руки мяли одеяло или же – в особо тревожные часы – мою футболку.
Дважды нас будили дикие крики и рыдания, доносившиеся из комнаты Рен. В смерти Ричард оказался таким же агрессором, как и при жизни, гигант, оставивший после себя не пустое пространство, но вакуум, черную дыру, огромную сокрушительную пустоту, которая со временем могла разрушить наш привычный распорядок и уничтожить нашу зону комфорта.
Но поскольку мы потихоньку приближались к самому короткому календарному месяцу, за комфорт в Замке отвечал я.
Уборка стала для меня привычным занятием, помимо лекций и репетиций. Однако мое дежурство было не регулярным и определялось в основном тем, когда у меня выпадал свободный час, а в Замке больше никого не было. Такое случалось не каждый день, и потому я хватался за любую появившуюся возможность всякий раз, как та показывалась на горизонте, причем независимо от того, насколько устал.
Второе февраля застало меня ползающим на четвереньках в библиотеке, где я наконец-то занялся тем, что долго откладывал: я тщательно вычищал камин.
Обгоревшие дровяные головешки лежали там, словно куча почерневших костей. Я аккуратно поднял их, боясь, что они рассыплются в прах и оставят на ковре полосы пепла. Я осторожно положил их в бумажный пакет, который специально приготовил заранее. Несмотря на непрекращающийся зимний холод, я вспотел. Жирные соленые капли падали со лба в очаг.
Когда головешки были надежно спрятаны в мешок, я потянулся за совком и щеткой и начал копаться в куче золы, которая горкой скопилась в очаге. Подметая, я бормотал себе под нос реплику Эдгара:
– «Свое мы горе забываем, глядя
На горе старших. Тяжело страдать,
Встречая всюду счастие и радость,
Нигде не видя братьев по страданью…»[80]
Не в состоянии вспомнить следующую строку, я замолчал и уселся на пятки. Как же там дальше? Я и понятия не имел, поэтому практически нырнул в камин и снова забубнил реплику Эдгара. И я продолжал уборку: липкая кучка пепла рассыпалась, когда я проехался по ней щеткой. Я хотел сгрести ее в совок, но тут что-то потащилось вслед за щетиной. Длинный обрывок чего-то – изогнутая лента, напоминающая сброшенную змеиную кожу. Кусок ткани?
Я посмотрел на свою находку. Серая, покрытая копотью и пылью. Просто огрызок материи – шесть дюймов в длину и три в ширину, – скрученный по краям. Один конец оказался потяжелее, с двойным швом, возможно, воротник рубашки или часть рукава. Я склонился над куском ткани, тихонько подул, и наверх тотчас взвились маленькие облачка пепла. Прежде материя была белой, но потом запачкалась чем-то темно-красным, похожим на вино. Мгновение я таращился на пятно, и вдруг меня осенило. Я в ужасе застыл на коленях у очага, тряпица лежала передо мной.
Я был в таком шоке, что даже не услышал, как хлопнула входная дверь. Но шаги становились все громче, и я, вздрогнув, вернулся к жизни. Схватил с пола коварный огрызок и спрятал его в карман. Взял совок и щетку и вскочил на ноги, держа их как меч и щит.
Я совершенно неподвижно стоял в этой нелепой позе, когда в дверях появился Колборн. Его глаза расширились, но он быстро взял себя в руки.
– Оливер, не так ли? – спросил он.
Я беспокойно переступил с ноги на ногу, гадая, видит ли он, как сильно бьется под свитером мое сердце.
– Да, – ответил я. – Детектив Колборн?
Он кивнул.
– Верно. – Он указал на комнату. – Не возражаешь, если я войду?
– Конечно, если хотите.
Он сунул руки в карманы джинсов. Значок поблескивал на груди, рукоять пистолета торчала на уровне пояса, выглядывая из-за края пальто. Я положил щетку и совок на ближайший стул, ожидая, когда он заговорит.
– Разве вы обычно не репетируете в это время? – спросил он, раздвигая занавески, чтобы выглянуть в окно.
– Меня не вызывают на отработку поединков раньше пяти вечера.
Он повернулся ко мне, кивнул, одарив слабой улыбкой.
– А что именно ты делаешь? Скажи, если ты не против моих расспросов.
– Привожу комнату в порядок.
Его губы дернулись, как будто под показной улыбкой скрывалась настоящая.
– Никогда не думал, что студенты Деллехера из тех ребят, что занимаются уборкой сами.
– Точно. Но я отрабатываю свое дальнейшее обучение.
– Это последнее нововведение?
– Со Дня благодарения – да.
Он хохотнул и окинул библиотеку недоверчивым взглядом.
– Значит, они заставляют тебя убирать в этом доме?
– Помимо всего прочего, – ответил я. – И я не возражаю.
– Ты из Огайо, да?
– У вас хорошая память. Или у вас есть мое дело.
Он сощурился, и его ироничный взгляд теперь полностью соответствовал его таинственной улыбке.
– Может, и то и другое.
– Мне пора начать беспокоиться?
– Думаю, тебе лучше знать, Оливер.
Мы пристально смотрели друг на друга: я – у камина, он – у окна. Он продолжал загадочно улыбаться, и мне пришло в голову, что при любых других обстоятельствах он бы мне понравился. Огрызок ткани продолжал оттягивать карман, как свинцовый шарик.
– Трудно сохранять спокойствие, когда полиция так часто наведывается к тебе домой, – вырвалось у меня.
Он не знал, что я подслушивал его разговор с Уолтоном примерно месяц назад. Я изо всех сил старался сохранить невозмутимое выражение лица.