– Ты часто видел его в последнее время? У меня такое чувство, что он не бывает в Замке.
– Он приходит и уходит. Ты наверняка знаешь лучше.
– Он обычно появляется в комнате после того, как я ложусь, и к тому моменту, когда я встаю, его уже нет.
Александр вытряхнул несколько маленьких цветков травы из баночки для фотопленки и начал крошить их в упаковочную бумагу.
– По-моему, он слишком глубоко вошел в роль. Метод, понимаешь? Не знаю даже, где в тот момент был он, а где – Эдмунд.
– Ну… это нехорошо. – Он взглянул на мое разбитое лицо. – Очевидно. – Александр прищурился и скривился, как будто только что прикусил язык. – Тебе давали обезболивающие?
Я достал из кармана пузырек: маленькие белые пилюли, не больше мятных леденцов, заскользили по дну.
– Дай мне пару.
Я так и сделал. Александр раздавил таблетки бочонком из-под фотопленки и посыпал траву получившимся порошком. Затем снова полез в ящик стола и достал маленькую загадочную бутылочку. Отвинтил крышку, постучал по стеклу тыльной стороной ладони. Другой белый порошок более тонкого помола. Он добавил его к косяку, не сказав мне ни слова.
Я не стал спрашивать.
– Что у вас там стряслось? – спросил он, начав скручивать бумагу. – Вы, парни, отрабатывали бой третьей сцены пятого акта, и он просто стукнул тебя?
– Практически.
– Ну и ну! Почему?
– Хотел бы я знать.
Он пробежался языком по липкому краю бумаги, после чего залепил его кончиком пальца. Слегка загнул кончик и передал косяк мне.
– Вот, – произнес Александр, – выкури его и не будешь ничего чувствовать неделю.
– Отлично. – Я встал и ухватился за спинку стула.
Голова по-прежнему раскалывалась.
– Ты в порядке? – спросил Александр, обеспокоенно глядя на меня.
– Буду через несколько минут.
– Уверен? – Он не выглядел убежденным.
– Да, – ответил я. – Я буду в порядке.
И я потащился к двери, как слепой, хватаясь руками за стену.
– Оливер! – окликнул меня Александр, когда я открыл дверь.
– Да?
Он указал на свой нос и грустно мне улыбнулся. Я потянулся к собственному лицу и ощутил что-то липкое. Похоже, на верхней губе набухла свежая капля крови.
Как правило, я не курил в Замке. Я вышел через заднюю дверь и побрел к подъездной дорожке. Косяк, с чем бы он ни был, я плотно зажал между губами. Я затянулся: было морозно даже для февраля, и мое дыхание вырывалось изо рта вместе с дымом, скручиваясь в длинную спираль. Нос казался набухшим и толстым, как будто его заткнули глиной. Интересно, когда через три недели сойдут синяки, будет ли он выглядеть по-прежнему? Я изо всех сил затянулся, и дым обжег горло по пути в легкие.
Я прислонился к стене и старался не думать. Лес был тих и в то же время полон негромких звуков. Щебет птиц, отдаленное уханье совы, легкий ветерок, шумящий в верхушках деревьев. Я замер и ощутил, что каким-то непонятным образом мой мозг медленно отделился от тела. Я еще чувствовал боль и был скручен тисками нерешительности, но что-то возникло между мной и мыслью, и чувством, и всем остальным – тонкий туман, подсвеченный экран с силуэтами, движущимися по другую его сторону. Я не мог сказать, холод ли это или косяк Александра, но постепенно я начал цепенеть.
Послышался скрип. Дверь открылась и закрылась. Я оглянулся – без ожиданий или любопытства. Мередит. Она помедлила на крыльце, потом спустилась. Я даже не шелохнулся. Она вынула косяк из моих губ, бросила его на землю и поцеловала меня раньше, чем я успел хоть что-то сказать. Тупая пульсирующая боль поднялась от переносицы к мозгу. Ладонь на моей щеке была теплой, губы манили. Она взяла меня за руку, как несколько недель тому назад, и повела обратно в дом.
Сцена 7
Я был в отключке большую часть следующего дня, придя в себя лишь на мгновение, когда Мередит выскользнула из постели, откинула мои волосы со лба и ушла на занятия. Я что-то пробормотал ей, но слова так и не обрели форму. Сон снова наполз на меня, как ласковое мурлыкающее домашнее животное, и я не просыпался целых восемь часов кряду.
Когда я открыл глаза, на кровати рядом со мной сидела Филиппа.
Я посмотрел на нее затуманенным взором, роясь в спутанных воспоминаниях о прошлой ночи, раздумывая о том, есть ли на мне одежда.
Когда я попытался встать, Филиппа мягко толкнула меня обратно на подушку.
– Как ты себя чувствуешь, Оливер?
– Как я выгляжу?
– Честно? Ужасно.
– Совпадение? Не думаю. Который час? – спросил я и посмотрел в окно.
На улице уже стемнело.
– Без четверти девять, – ответила она и нахмурилась. – Ты спал весь день?
Я застонал, поерзал, не желая вновь поднимать голову.
– Угу. Как занятия?
– Странно, – ответила она. – Очень тихо.
– Почему?
– Без тебя нас было всего четверо.
Я наморщил лоб.
– Кого еще не было? – тупо спросил я.
– А ты как думаешь? – ответила она печальным голосом.
Я отвернулся от нее, не поднимая головы от подушки, и уставился в стену. Движение вызвало глухую боль в пазухах носа, которая отвлекла меня, но лишь на пару секунд.
– Полагаю, ты ждешь, что я спрошу, где он? – сказал я.
Она поправило одеяло, подтянув его к моей груди.
– После боя он просто исчез. Никто не видел его со вчерашнего утра.
Я разочарованно хмыкнул.
– Есть одно но. Я прямо-таки слышу его.
Она вздохнула, ее плечи чуть поднялись и опустились.
– Ладно. Он вернулся. Сидит в Башне.
– В таком случае я останусь здесь, пока Мередит не вышвырнет меня.
Ее губы сжались в ровную розовую линию. За линзами очков (я не знал, зачем она их надела, ведь она ничего не читала) ее глаза оставались спокойно синими, будто океан, терпеливыми, но усталыми.
– Послушай, Оливер, – мягко произнесла она. – Пойди, поговори с ним, это не больно.
Я, не веря ей, указал на собственное лицо.
– Очевидно, что больно.
Она нахмурилась еще сильнее и закусила нижнюю губу.
– Я не говорю, что у тебя есть повод простить его. Мы все жутко разозлились на него. Мне кажется, Мередит могла прожечь его взглядом. А Рен вообще не захотела с ним разговаривать.
– Ясно, – сказал я.
– Оливер.
– Что?
Она подперла щеку рукой и необъяснимо, нехотя улыбнулась.
– Что? – переспросил я осторожно.
– Ты знаешь, меня даже не было бы тут, если б ты был кем-то другим, – ответила она.
– Что это значит?
– А то, что у тебя – меньше всего причин прощать его изо всех нас, но ты первый сделаешь это.
Тревожное ощущение, что Филиппа видит меня насквозь, заставило меня еще глубже вжаться в матрас.
– Правда? – Это прозвучало совсем слабо и неубедительно.
– Да. – Ее улыбка погасла. – Сейчас мы не можем позволить никому из нас такую роскошь, как вцепиться друг другу в глотки.
Она вдруг показалась мне хрупкой. Тонкой и прозрачной, как раковый больной. Невозмутимая Филиппа. Я почувствовал непреодолимое желание обнять ее. Мне хотелось притянуть ее к себе, обвить руками и не отпускать: тогда, по крайней мере, хотя бы на некоторое время мы будем в безопасности. Я почти сделал это, но вдруг вспомнил, что я, возможно, не одет.
– Я поговорю с ним, – сказал я.
Она кивнула, и мне показалось, что за линзами очков сверкнули слезы.
– Спасибо. – Она подождала секунду и, осознав, что я не собираюсь шевелиться, спросила: – Когда?
– Ну… через минуту.
Она моргнула, и все следы страха – если они вообще там были – исчезли.
– Ты голый? – спросила она.
– Может быть.
Она вышла из комнаты. Я медленно оделся.
Поднимаясь по ступеням в Башню, я понял, что двигаюсь, как в замедленной съемке. У меня не было ощущения, что это наша первая встреча после боя. Наоборот – у меня было такое чувство, что я не видел его по-настоящему, не разговаривал с ним о чем-то важном еще с самого Рождества.
Дверь оказалась приоткрыта. Я нервно облизнул губы и распахнул ее.
Джеймс сидел на краю кровати – моей кровати, – уставившись в пол.
– Удобно? – спросил я.
Он быстро вскочил, едва не ударившись головой о край балдахина. Шагнул ко мне.
– Оливер…
Я поднял руку ладонью вперед, как страж перекрестка.
– Просто постой там минутку.
Он послушно застыл как вкопанный.
– О’кей. Все, что пожелаешь.
Я нетвердо стоял на полу. Сглотнул, подавив волну влечения. Я презирал его за то, что он заставил меня почувствовать это.
– Я хочу простить тебя, – пробормотал я, не думая над словами. – Хочу. Но, Джеймс, я мог бы убить тебя прямо сейчас, честно. – Мой голос дрожал то ли от злости, то ли от подступающих слез – я не знал от чего, и меня это не волновало. Я потянулся к нему, сжал кулак, схватив пустоту. – Я хочу… Боже, я не могу даже объяснить… Ты словно птица, ты знаешь?
Он открыл рот в каком-то замешательстве, но вопрос застыл у него на губах. Я резко, неизящно махнул рукой, чтобы он помолчал. Мысли мои вырывались наружу маниакально и беспорядочно.
– Воробей, может быть. Наверное, кто-то быстрый и легкий, неуловимый… но я чувствую, что если б мне только удалось поймать тебя, я бы тебя раздавил.
Он посмотрел на меня с таким обиженным выражением на лице, что я опешил. Но он не имел на это права: сейчас точно не имел. Полдюжины яростных, противоречивых чувств взревели во мне разом, и я сделал огромный, неуклюжий шаг по направлению к нему.
– Я так сильно хочу разозлиться на тебя и наверняка сумел бы это сделать, но не могу и потому злюсь на себя. Ты хоть понимаешь, как все несправедливо? – Теперь мой голос звучал тонко и пронзительно, как у маленького мальчика. Я возненавидел это – и потому выругался, громко: – Твою мать! Да пошло оно! Драл я себя, драл я тебя, будь оно проклято, Джеймс!
Я хотел схватить его, бросить на пол, опрокинуть… и сделать – что? Ярость невысказанной мысли встревожила меня, и с тихим, придушенным стоном я схватил книгу (она лежала на крышке сундука в изножье его кровати) и швырнул ее в Джеймса. Это был томик «Лира» в мягкой обложке, мягкий и безвредный, но он поморщился, почувствовав удар. Книжка упала на пол, одна страница криво свисала из переплета. Когда он поднял голову, его губы дрожали, и я тут же отвел взгляд.