– Оливер, я…
– Молчи! – Я ткнул в него пальцем, требуя тишины. – Молчи. И позволь мне… только… минуту. – Я зажмурился, зарылся пальцами в волосы. Тяжелый комок боли давил на переносицу, и глаза начали слезиться. – Что с тобой такое? – спросил я, и слова снова звучали хрипло от усилий говорить ровным голосом.
Я опустил руку и уставился на него, ожидая ответа. Я знал, что ничего не получу.
– Честно, я тебя ненавижу. И я хочу… Боже, я… нет, этого недостаточно.
Я покачал головой и в замешательстве посмотрел на него. Что же, черт возьми, с нами творится? Я всматривался в его лицо, ища хоть какой-нибудь намек, подсказку, за которую можно зацепиться, но долгое время он лишь дышал и молчал, и лицо его было искажено так, будто его легкие разрываются от боли.
– «Мне ненавистно собственное имя
С тех пор, как ты, прелестная, святая,
Его врагом считаешь! Будь оно
Написано – я разорвал его бы
Сейчас в клочки!..»[84]
Я узнал строки. Сцена на балконе. Слишком растерянный, слишком подозрительный, чтобы догадаться, что это значит, я торопливо выпалил:
– Не делай так, Джеймс, прошу… Прямо сейчас мы можем просто быть самими собой?
Он, кажется, не услышал меня. Присел на корточки, поднял с пола изорванный томик «Лира» и крепко сжал его.
– «Все, в чем ты обвинял меня, и много
Еще другого в жизнь мою я сделал,
Оно прошло, и жизнь прошла»[85].
– Джеймс, – повторил я тише.
– Прости, – пробормотал он. – Сейчас проще быть Ромео, или Макбетом, или Брутом, или Эдмундом. Кем-то другим.
– Джеймс, – сказал я в третий раз. – Ты в порядке?
Он резко выдохнул, все еще не поднимая глаз, и покачал головой.
– Нет. Не в порядке, – испуганно сорвалось с его губ.
– Ладно, – я переступил с ноги на ногу: пол пока еще не казался достаточно надежным, – ты можешь объяснить мне, что не так?
– Могу, – ответил он с жалостливой улыбкой. – Все не так.
– Извини? – произнес я с вопросительной интонацией.
Он шагнул ко мне, преодолев пространство между нами, и поднял руку, коснувшись синяка у меня под глазом. Укол боли. Я дернулся.
– Это я должен извиняться, – сказал он.
Мой взгляд метался по его лицу. Я посмотрел в его глаза. Серые, как сталь, золотые, как мед.
– Да, – согласился я. – Должен.
– Я не знаю, что заставило меня так поступить. Я никогда – никогда раньше – не хотел причинить тебе боль.
Его пальцы (они вдруг стали ледяными) опять прикоснулись к моей коже.
– А сейчас? – выдавил я.
Я не осмеливался показать ему, как легко он мог это сделать.
Его рука упала, безжизненно повиснув. Он отвернулся.
– Оливер, я не знаю, что со мной… Я хочу, чтобы весь мир страдал.
– Джеймс. – Я дотронулся до его плеча и заставил посмотреть на себя.
Но прежде чем я успел хоть что-то сообразить, я почувствовал его руку на своей груди. Ладонь Джеймса прижималась к моей футболке, пальцы играли на вороте. Я ждал, затаив дыхание, что он притянет меня к себе или оттолкнет. Но он все продолжал смотреть на собственную руку как на что-то чужое, чего он никогда не видел раньше.
Сцена 8
Февраль не заставил себя долго ждать. Середина месяца наступила и прошла еще до того, как я перестал писать по привычке «январь» во всех своих конспектах. Приближался промежуточный экзамен, и, хотя Фредерик и Гвендолин придерживались необыкновенно щадящего режима в том, что касалось домашних заданий, мы буквально шатались под тяжестью строф, которые нужно было выучить наизусть, сгибаясь и под грузом того, что нужно было прочитать, отрепетировать и написать (последний пункт включал в себя многочисленные эссе).
Как-то ранним воскресным вечером мы с Джеймсом и девочками сидели в библиотеке, повторяя свои реплики к сценам и готовясь к прогонам, которые поставили в расписание на следующую неделю. Джеймсу и Филиппе дали роли Гамлета и Гертруды, Мередит и Рен – Эмилии и Дездемоны. Я ждал, когда появится Александр – Тимон Афинский – в пару моему Флавию.
– Господи! – воскликнула Филиппа, в четвертый раз запнувшись об одну и ту же фразу. – Неужели кто-то умер бы, если б я стала Офелией? Я ведь не настолько стара, чтобы быть твоей матерью!
– «И наконец – признаться в том мне больно…»[86] – с усталой улыбкой ответил Джеймс.
Она тяжело вздохнула.
– «Что свершила
Дурного я, чтоб мог ты говорить
О том с таким громовым предисловьем?»
Они продолжили тихо спорить. Я откинулся на диване, наблюдая, как Мередит на мгновение задела волосы Рен. Обе девушки представляли собой прелестную картину: свет камина мягко играл на их лицах, отражаясь на изгибах губ и подрагивая на ресницах.
– «Так если б посулили
Тебе весь мир – ты изменила б мужу?» – Рен.
– «Ах, милая синьора! Весь мир слишком ценная вещь, чтоб кто-нибудь согласился заплатить так дорого за небольшой грешок». – Мередит.
– «Мне кажется, ты бы на это не согласилась». – Рен.
– «А я скажу, что да! Потому что при таких условиях и грех был бы не грех. Понятно, я не пошла бы на это за какое-нибудь парное колечко, кусок полотна, за юбку или убор, наконец, за деньги, – но за целый мир!.. Что значит сделать мужа раз рогатым с тем, чтоб потом возвести его в сан монарха вселенной! Я бы рискнула за это чистилищем»[87]. – Мередит.
Я уткнулся носом в блокнот. Текст был прорезан моими замечаниями, отдельные куски подчеркнуты цветными маркерами, и мне стало уже сложно найти в этом хаосе нужные строфы. Какое-то время я что-то бормотал, голоса остальных шепотом плыли вокруг, сливаясь с треском огня в камине. Прошло пятнадцать минут, затем двадцать.
Я начал беспокоиться, думая об Александре, как вдруг хлопнула входная дверь. Я выпрямился в кресле.
– Наконец-то! – сказал я, вслушиваясь в приближающиеся шаги, и добавил: – Почти вовремя, я ждал тебя весь вечер! – И только потом сообразил, что в библиотеку ворвался отнюдь не Александр.
– Колин! – сказала Рен, отвлекаясь от текста.
Он кивнул, неловко шевельнув руками в карманах пальто.
– Извините, что помешал.
– Что случилось? – спросила Филиппа, прищурившись за линзами очков.
– Я ищу Александра.
Щеки Колина порозовели, но я сомневался, что виной тому был холод.
Филиппа быстро переглянулась с Мередит.
– Мы думали, он с тобой, – вымолвила Мередит.
Колин кивнул, обводя взглядом книжные стеллажи и умышленно избегая смотреть прямо на нас.
– Да, мы договорились о встрече. Он сказал, что мы выпьем в пять в «Голове зануды», но я не видел его. Он пропал. – Колин пожал плечами. – Поэтому я и решил заскочить в Замок.
– Конечно. – Филиппа уже выбиралась из кресла. – Кто-нибудь пусть проверит его комнату, а я сбегаю на кухню. Может, Александр оставил там записку.
– Я сам проверю! Вдруг он правда у себя? – Колин вылетел из библиотеки, явно желая добраться до безопасной лестницы, где мы уже не сможем пялиться на него.
Мередит поймала мой взгляд.
– Как думаешь, что случилось?
– Понятия не имею. Он тебе что-нибудь говорил?
– Нет, но он какой-то странный в последнее время, – ответила Рен.
Джеймс тихо фыркнул.
– Как будто мы все – не странные.
Рен нахмурилась. Я промолчал и пожал плечами в ответ. Она открыла было рот, но я уже никогда не узнаю, что она хотела сказать: Колин с грохотом спустился по лестнице и появился на пороге библиотеки, его румянец исчез.
– Он у себя! – выдохнул он. – Но с ним что-то не так! Кто-нибудь, идемте, поможете мне! – выкрикнул он ломким голосом, и мы разом вскочили на ноги.
Джеймс, и Рен, и Мередит, и я ринулись к винтовой лестнице.
Филиппа выбежала из кухни, когда мы поднимались по ступеням.
– Ребята? Что происходит? – нервно окликнула она нас, но никто ей не ответил.
Дверь с треском ударилась о стену, когда Колин распахнул ее настежь. Книги, одежда и смятые бумаги были разбросаны по комнате, словно осколки от взрыва бомбы. Александр лежал, растянувшись на полу, его конечности были выгнуты под неестественными углами, голова откинута назад, будто он сломал шею.
– О боже! – выдохнула Мередит.
– Вашу мать, что нам делать? – вырвалось у меня.
Джеймс протиснулся мимо меня.
– С дороги! Колин, подержи его, сможешь?
Рен указала на другой конец комнаты.
– Это что такое?
Под кроватью, почти скрытые низко нависшим одеялом, стояли пузырьки и баночки из-под фотопленки. С некоторых емкостей были сорваны этикетки, и на стекле оставались лишь неровные полосы белой бумаги.
Колин подбежал к Александру, а Джеймс уже опустился перед ним на колени и сжал его запястье, ища пульс.
Колин оторвал голову друга от пола, и с губ Александра сорвался тихий стон.
– Он жив, – сказал я, – он, наверное, просто…
– Заткнитесь на минуту, я не могу… – перебил меня Джеймс.
Филиппа появилась на пороге спальни.
– Что случилось?
Александр что-то пробормотал, и Колин склонился над ним, чтобы успокоить, а может, спрятать собственные слезы.
– Не знаю, – ответил я, – он, кажется, принял слишком большую дозу.
– На чем он сидел, кто-нибудь в курсе? – выкрикнула Филиппа.
Побледневший Джеймс приложил два пальца к горлу Александра и замер.
– Пульс у него очень неровный. Его нужно отправить в больницу.
– Ты серьезно? – спросила Мередит.
Он зло оглянулся через плечо.
– А похоже, что я шучу?
– Боже мой! – прохныкала Рен.
– Кто-нибудь, спуститесь вниз и вызовите скорую! – быстро и решительно приказал Джеймс. – И кто-нибудь, соберите это дерьмо.