– Они сделали настоящие созвездия! – воскликнула Филиппа. – Вот Дракон!
Она указала, и Джеймс проследил за ее взглядом. Я посмотрел на Мост, где с потолка свисала еще одна цепочка оптоволокна.
– Психоделичненько, – пробормотал Александр.
Наши отражения тянулись вниз, в звездную бездну. Мой желудок неприятно скрутило.
– Не спешите, – сказал Камило. – Прогуляйтесь по сцене. Привыкайте двигаться на трехмерном полу.
Остальные подчинились, бесшумно и неторопливо расходясь от меня в разные стороны, словно рябь на поверхности озера. Мое сердце пропустило удар, и я понял, что именно мне напоминали декорации: озеро в середине зимы, перед тем как замерзнуть – бескрайнее черное небо идеально отражалось в нем, как портал в другую вселенную. Я закрыл глаза, чувствуя приступ морской болезни.
Последние несколько недель перед премьерой пролетели в вихре и спешке, правда, иногда время ползло еле-еле (однако после таких затиший оно вновь проносилось так быстро, что невозможно было отдышаться). Мы превратились в мини-колонию мучимых бессонницей. Вне занятий и репетиций Рен редко покидала свою комнату, но свет у нее часто горел целую ночь напролет. Александр, как только его выписали из клиники, по два часа в неделю проводил с медсестрой и психиатром. Он жил в Замке под угрозой исключения из Деллехера, если он еще хоть раз переступит черту. Колин и Филиппа постоянно наблюдали, как он страдает от ломки, и терзались вместе с ним – присматривали, беспокоились, не спали.
Я, в свою очередь, спал урывками, нерегулярно и никогда – долго. Порой – наверху в Башне, иногда – внизу с Мередит. Она лежала рядом со мной, холодная и неподвижная, ее пальцы рассеянно гладили внутреннюю сторону моего запястья, пока она читала или же делала вид, что читает, часами не переворачивая ни единой страницы. Если я не мог заснуть в одной комнате, то перебирался в другую. Джеймс был непостоянным компаньоном. Иногда мы лежали на кроватях в благословенном покое. Иногда он ворочался и бормотал во сне. В иные ночи, когда он думал, что я сплю, он соскальзывал с постели, брал пальто и ботинки и исчезал в темноте.
Мне до сих пор мерещился Ричард, в основном когда я начинал дремать. Я переносился в подвал. Кровь сочилась из-под дверцы шкафчика, я открывал ее и видел его внутри, раздавленного, сплющенного. Его наполовину разбитая голова была повернута ко мне, красные капли текли из носа, глаз и рта. Но он становился уже не единственным актером на мрачной сцене моих снов: Мередит и Джеймс присоединились к труппе в качестве моих любовников или врагов. Сцены с их участием были так хаотичны, что я не мог сказать, кто есть кто. Хуже всего было, когда они сталкивались друг с другом и даже не замечали меня. В драмах моего подсознания они, как насилие и сексуальная близость, стали взаимозаменяемы. Не раз я пробуждался от кошмаров, виновато вздрагивая, не в силах вспомнить, в какой из спален нахожусь, чье ровное дыхание я слышу в тишине.
А потом мне приснился тот самый сон.
Однажды ночью тяжелая печаль окутала меня, словно плащ. Я открыл глаза, уверенный, что она задушит меня, если я не сделаю этого. Первое, что я увидел, было мое «головокружительное» отражение, которое таращилось на меня с потолка сцены. Мои глаза были тусклыми, щеки ввалились, кожу испещряли зеленые отметины сходящих синяков.
Я приподнялся на локтях и увидел остальных. Александр дошел до конца Моста и сел, уставившись в пустой зал. Мередит стояла на краю сцены, глядя вниз, как прыгун, размышляющий о самоубийстве. Рен находилась в нескольких шагах позади, раскинув руки, она осторожно ставила одну ногу перед другой, будто канатоходец. Филиппа стояла возле левой кулисы и о чем-то перешептывалась с Камило.
Джеймса я нашел у зеркального задника: он вытянул руку и прижал ладонь к собственному отражению. Он пристально смотрел на себя какое-то время, глаза его в этом астральном свете казались застывшими и сланцево-голубыми. Затем он отвернулся, стиснул губы и сжал руку в кулак.
Я переступил с ноги на ногу, мои ботинки скрипнули по зеркальному полу. Джеймс поднял голову, поймал мой взгляд и слабо улыбнулся. Я оцепенел, боясь шевельнуться и потерять опору, соскользнуть с того, что удерживало меня на месте, и поплыть в пустоту космоса – бродячей, странствующей луной.
Сцена 2
Наше первое представление «Лира» прошло достаточно гладко. Плакаты, выполненные в белых и темно-синих тонах, появились на каждой пустой стене кампуса и в Бродуотере. На одном из них Фредерик в белоснежных одеждах держал на руках Рен (она обмякла, как тряпичная кукла).
Надпись внизу гласила:
«Не смей соваться между змеем
И яростью губительной его!»[91]
На другом плакате Джеймс в одиночестве стоял на Мосту с мечом в руке – яркое пятно во тьме. Несколько мудрых высказываний Шута было рассыпано среди отражавшихся под ним звезд.
«Дурак тот, кто волка прикармливает»[92].
Но «Лир» не вызвал среди студентов того же возбуждения, что «Цезарь», «Макбет» или рождественский маскарад. Разговоры в Деллехер-холле звучали приглушенно. Похоже, не только наша маленькая компания страдала от отсутствия Ричарда. Однако в ночь премьеры зал был полон. Когда нас вызвали на сцену после финала, мы выстроились в неровную шатающуюся цепочку на Мосту, а зрители вскочили на ноги одной океанской волной. Но громовые аплодисменты не сумели погрузить нас в эйфорию. Гвендолин сидела в первом ряду рядом с деканом Холиншедом, на ее щеках блестели слезы, в руке она комкала салфетку. Мы разошлись по гримеркам в удушающем молчании.
Мы перенесли традиционную актерскую вечеринку с пятницы на четверг. Мы были так измотаны, что сама мысль о тусовке после дневного спектакля и вечернего представления вгоняла нас в депрессию. Я был уверен, что никто из нас не испытывал особого желания устраивать вечеринки. В то же время мы отчаянно пытались притвориться, будто все в порядке – насколько это было возможно, учитывая, что Ричард мертв, – и демонстрировали свой «позитивный настрой» перед остальными студентами. Колин, «умерший» в третьем акте, взял на себя смелость поспешить в Замок до того, как опустится занавес, и приготовить все к нашему возвращению. Проявив некоторое уважение к недавнему семинару о вреде пьянства, мы купили лишь половину обычного объема спиртного, а Филиппа и Колин намекнули потенциальным гостям, что, если хотя бы в миле от Замка – или Александра – попадется какое-нибудь действительно запрещенное вещество, они чертовски дорого поплатятся.
Мы не торопились переодеваться после представления. Отчасти потому, что наши костюмы были сложными – их пошили в стиле французской Директории в оттенках синего, серого и сиреневого, – и отчасти потому, что мы, измученные бессонницей, слишком устали. Мы действительно вымотались. Александр похудел еще сильнее и без одежды казался только что спасенным узником концлагеря. Джеймс переоделся быстрее нас двоих, повесил костюм на плечики и молча покинул гримерку. Я предположил, что он пошел в туалет или решил взять воды, но он не вернулся. Когда мы с Александром выбрались в коридор, Джеймса там не было. Мы подождали минут десять, а затем решили, что он, наверное, в Замке.
– Ты уверен?
– Куда ж ему еще идти?
– Кто знает? Я устал гадать.
Для конца марта ночь выдалась холодной, дул порывистый безжалостный ветер. Мы поплотнее закутались в пальто и быстро направились к Замку, опустив головы. Ветер выл столь сильно, что музыку в доме мы услышали, только поднявшись на крыльцо.
В отличие от нашей последней вечеринки света в доме было мало – дорожку озаряло лишь тусклое желтоватое свечение, сочащееся из кухни и столовой, да в одном из окон библиотеки горела свеча.
Я открыл парадную дверь, мы с Александром вошли внутрь и двинулись в кухню. Странно. Только две бутылки были откупорены, большая часть еды осталась нетронутой.
– Который час? – спросил я.
– Уже достаточно поздно, – ответил Александр. – А где, вообще, народ?
В Замке, конечно, не было пусто, но и столпотворения не наблюдалось. Мы приняли несколько робких поздравлений от студентов, которые вошли в кухню, прежде чем туда заглянули Рен и Филиппа. Девочки переоделись в праздничные наряды, но все равно казались блеклыми: Филиппа была в шелковистом серебристо-сером платье, Рен – в нежно-розовом.
– Эй, – сказала Филиппа, повысив голос ровно настолько, чтобы ее можно было услышать сквозь гудящие из столовой басы (кто-то прибавил громкости, и музыка звучала гротескно радостно). – Хотите выпить?
– Не отказались бы, – заявил Александр. – Что там у нас припрятано?
– Выбор не слишком велик, особенно для тебя, – ответила Рен. – Оливер, у нас есть «Столичная».
– Вот и хорошо, – сказал я. – Кто-нибудь из вас видел Джеймса?
Филиппа и Рен синхронно покачали головами.
– Я думала, он вернется вместе с вами. – Филиппа.
Я нахмурился.
– Ага. Мы тоже так думали.
– Может быть, ему захотелось прогуляться, – предположила Рен. – Похоже, иногда ему нужно некоторое время, чтобы прийти в себя после перевоплощения в Эдмунда.
– Ага, – повторил я с некоторым беспокойством. – Ясно.
Александр оглядел кухню, вытянув шею, повертел головой и спросил:
– Где Колин?
– Наверное, в столовой, – ответила Рен. – Он общается с гостями больше, чем мы.
Филиппа тронула Александра за локоть.
– И мы должны поблагодарить его.
– Да, – согласился он. – Давай так и сделаем.
И Александр с Филиппой удалились.
Рен улыбнулась мне. Я без особого чувства улыбнулся ей в ответ и спросил:
– А где Мередит?
– Кажется, в саду. Ты должен обязательно ее найти. Она хотела поговорить с тобой.
– Да, о’кей. – Я немного помедлил и спросил: – Ничего, если я пойду?
Она моргнула и кивнула.