Он кивнул, взгляд его метнулся к моей руке, и я почувствовал, как он сжал мои пальцы.
– Нам пора, Джеймс.
Он последовал за мной. Добежав до театра, мы проскользнули внутрь и разделились, поскольку я направился к кулисам, а он – в туалет, чтобы смыть с лица все улики только что разыгравшейся драмы. В тот краткий миг я действительно верил, что «нормально» или хотя бы нечто подобное еще возможно.
Я вышел на сцену вовремя: занавес как раз поднялся, сердце болезненно раздулось в груди, тело казалось легким и пустым в ослепительно-белом свете звезд.
Сцена 6
Вторая половина спектакля оказалась стремительной, безрассудной. На подмостках я был таким же безумным и рассеянным, каким, наверное, и был Том из Бедлама, но Фредерик и Александр вроде бы заметили перемену, произошедшую во мне. Когда буря четвертого акта утихла, они подозрительно поглядывали на меня.
Вне сцены я с беспокойством ждал своего выхода, притаившись за кулисами, и не отходил оттуда ни на шаг. Во второй сцене четвертого акта Джеймс со змеиной сосредоточенностью наблюдал, как Мередит кружит вокруг него. Его поцелуй смахивал на атаку кобры. Они боролись за господство, но быстро отпрянули друг от друга, в их глазах сверкало что-то похожее на ярость.
В те несколько драгоценных минут, когда нам с Джеймсом не надо было присутствовать на сцене, мы молча стояли рядом. Наши отражения неподвижно распластались на зеркальном полу, ожидая возможности закончить то, что мы начали. Я смотрел на Джеймса в беспомощном оцепенении, онемев от сотни невысказанных слов.
В шестой сцене четвертого акта я принимал участие в поединке с второкурсником, игравшим Освальда. Я быстро расправился с противником и оставил тело там, где обслуга могла незаметно оттащить его назад. Пятый акт открывал Джеймс, руководивший передвижениями армии. Он говорил с несомненной настойчивостью, возможно, столь же отчаянно, как и я, желая отыграть свою роль и вернуться в Башню, где мы могли бы обсудить и распланировать наши дальнейшие действия. Он кратко переговорил с Рен, казалось, не замечая ее, и с холодной апатией проигнорировал Фредерика. Подошел Камило в сопровождении Мередит и Филиппы.
Филиппа гордо выпрямилась, но Мередит выглядела такой виноватой, что я поверил, будто она и впрямь кого-то отравила. Я прятался за кулисами, ожидая очередного выхода и финала.
Филиппа схватила Камило за руку, чтобы не упасть.
– «Мне тяжко, тяжко!»[101]
– «Мой яд хорош; я не ошиблась в яде!» – Мередит, в сторону.
Джеймс – Камило, швыряя перчатку:
– «Вот мой залог, и если в целом свете
Найдется лжец, посмевший называть
Меня изменником, – при трубном звуке
Его и всех других клеветников
Зову сюда я на смертельный бой».
Он повысил голос, чтобы призвать меня из закулисного укрытия. Появились герольды, зазвучали трубы. Филиппа упала в обморок и была унесена со сцены группой второкурсников.
Вестник начал читать:
– «Если кто из рыцарей и знатных людей желает доказать силой оружия, что Эдмунд, называющий себя графом Глостером, есть великий изменник отечеству, тот должен явиться после третьего зова трубы. Противник готов его встретить».
Труба трижды коротко протрубила по приказу Джеймса. Я глубоко вздохнул и вышел на подмостки, держа руку на мече.
– «Знайте все, что имя
Мое погибло, сглодано изменой;
Но благороден я, как мой противник,
И с ним хочу я биться».
– «Кто же он?» – Камило.
Я поднял взгляд на Джеймса.
– «Кто смеет здесь назвать себя Эдмундом
И графом Глостером?»
– «Я – Глостер!
Дальше!»
Я вновь прочел ему литанию о его грехах. Джеймс слушал с живейшим интересом: казалось, он больше никого не видел на сцене. Он ответил мне без своей обычной злобы и высокомерия. Говорил он мягко и глубокомысленно, смиренно признавая собственную ложь.
Я чувствовал на себе взгляды Мередит и Камило и изо всех сил старался игнорировать их.
Джеймс:
– «Здесь кидаю
Тебе в лицо твои я обвиненья,
Зову бездельником, гнушаюсь
Бессильным ядом клеветы твоей
И, взявши меч, вобью я в горло
Назад всю ложь твою!»
Он не произнес последнюю строку, и трубы заревели без его приказа. Мы обнажили клинки, поклонились друг другу, и началась наша последняя схватка. Лезвия вспыхивали и поблескивали под искусственными звездами. Мы двигались порочно, грациозно, согласованно: темп поединка постепенно нарастал. Я начал одерживать верх, нанося больше ударов, чем получал, подталкивая Джеймса к узкому проходу на Мост. Пот блестел на его лбу и в ложбинке меж ключицами, а ноги практически заплетались. Я загнал его к недружелюбной полутьме зрительного зала, и ему уже некуда было отступать. Последний звон стали о сталь эхом отозвался в ушах, и я ткнул клинком ему под мышку. Он на миг вцепился мне в плечо, задохнулся, его оружие со стуком упало на зеркальный пол.
Я выронил клинок, подхватив Джеймса одной рукой под спину, чтобы принять его вес, и взглянул на него, ожидая увидеть в его глазах братскую признательность. Но он уставился мимо меня в полумрак левой кулисы. Я поднял голову: Гвендолин стояла там, на краю круга света, ее лицо ничего не выражало. Детектив Колборн находился рядом с ней, значок на груди блестел в свете оптоволоконных звезд.
Пальцы Джеймса впивались в мою кожу. Я стиснул зубы и опустил его на пол. Мередит уже выводили со сцены. Камило смотрел ей вслед, его лицо туманилось вопросами, когда она поспешила к Гвендолин и Колборну.
– «Нет тебе ответов!» – Мередит.
– «Смотри за ней: она близка к безумью». – Камило.
Последние второкурсники спрятались за кулисами, и я склонился над Джеймсом. Фиолетовое саше, которое мы использовали для бутафорской крови, выглянуло из-за ворота его рубашки, и я осторожно вытащил его, пока мы произносили свои строфы.
– «Все, в чем ты обвинял меня, и много
Еще другого в жизнь мою я сделал», – сказал он.
Он задрожал всем телом, и я положил руку ему на грудь, чтобы придержать его.
– «Оно прошло, и жизнь прошла». – И он судорожно сглотнул.
На губах его появилась усталая улыбка.
– «Но кто ты,
Противник мой счастливый? Если ты
По крови благороден, то тебя
Прощаю я».
Я прижал ладонь к его щеке. Я уже ничего не мог сделать, чтобы успокоить его.
– «Услуга за услугу!
Эдмунд, не ниже я тебя по крови,
А если выше, то еще страшнее
Твоя вина. Я – брат твой!»
Договорив реплику, я бросил взгляд в сторону кулис. Мередит стояла возле Колборна и что-то шептала ему на ухо. Когда она поняла, что я наблюдаю за ней, она замолчала, покачала головой и произнесла одними губами: «Мне жаль».
Я вновь посмотрел на Джеймса, успев мельком взглянуть на публику. Лица зрителей, сидящих в первых рядах, растворялись и исчезали в полутьме.
– «Боги справедливы:
Прошедших дней веселые пороки
Для нас орудья пытки создают».
Джеймс рассмеялся, и я почувствовал, как что-то между легкими раскололось надвое, и маленькая трещина в моем сердце широко раскрылась.
– «Вы правы, о благие силы неба!
Вы правы! Колесо свой полный круг
Свершило – и повержен я». – Он.
Камило продекламировал что-то за нашими спинами, но я едва ли слышал его. Слезы покатились из уголков глаз Джеймса, сбежали по вискам и скрылись в волосах. Моя реплика предназначалась Камило, но я сказал ее Джеймсу:
– «Я знаю
Все это, герцог».
Он пристально смотрел на меня, поднял голову и притянул меня к себе. Это был почти братский поцелуй, но лишь почти. Слишком хрупкий, слишком болезненный. Его губы дрожали, когда он крепко прижал их к моему рту. Шорох прокатился по залу – шепот удивления и замешательства. Мое сердце колотилось, и это было так больно, что я прикусил губу Джеймса, чтобы не задохнуться. Я почувствовал, как у него тоже перехватило дыхание, и снова бережно опустил его на пол. Его голова склонилась к моему колену. Пауза затянулась. Какая бы там ни была у Камило реплика, он забыл ее, поэтому я продолжил:
– «Мой рассказ
Недолог будет; а когда я кончу,
Пускай душа замрет с моим рассказом!»
Я не помнил продолжения. И мне было все равно. Камило оборвал мою речь, возможно, чтобы загладить свою предыдущую оплошность, но говорил он неуверенно. Джеймс безвольно лежал на полу, будто жизнь Эдмунда покинула его, и того, что осталось от него самого, было недостаточно, чтобы двигаться.
– «Нет,
Довольно горьких слов! Нет силы больше
О прежних слышать». – Камило.
Я промолчал. Голос у меня пропал. Второкурсник, сообразив, что никто сейчас не произнесет ни слова, ворвался на сцену и разрушил чары тишины, опустившейся на подмостки.
– «Беда! Спасите!»
Я позволил встрепенувшемуся Камило вступить с ним с диалог. Смерти подсчитывались и учитывались. Джеймс в изнеможении лежал у меня на коленях, глаза его потускнели и снова наполнились слезами. Пришло время уносить его, но никто из нас не двинулся с места, остро осознавая, что ждет нас по ту сторону занавеса. Слуги и герольды робко произносили наши реплики. Вошел Фредерик с мертвой Рен на руках. Он рухнул на пол и, несмотря на все усилия, умер, раздавленный тяжестью горя. Камило закончил пьесу, как мог, – последний бастион нашего рушащегося мира – строфой, которую должен был продекламировать я:
– «Смиримся же пред тяжкою годиной;
Без ропота дадим мы волю сердцу!
Всех больше вынес старец; нам же всем
Не видеть стольких лет и столько горя