, который господствует в академии.
Для офицера, обучавшегося в академии, не только начальник ее, но и делопроизводитель по учебной части, профессора, штаб-офицеры, пре подаватели, отчасти даже выслужившиеся из писарей чиновники, — все это было начальство, от которого в известной степени зависела будущность. В отношениях административного и учебного персонала к учащимся проявлялась чрезвычайная грубость, такое хамство, которое возмущало даже нашего забитого, неизбалованного особой куртуазией9 армейского офицера. С этим дисциплинарным гнетом была крепко связана система негласного надзора, доносов и анонимных писем. Одним словом, академия моего времени представляла какое-то причудливое сочетание дисциплинарного батальона с иезуитской коллегией.
С тех пор некоторые частности изменились, но люди опытные говорят, что далеко не всегда в лучшую сторону».
Далее Мартынов от обучения переходит к результатам этого обучения.
«Каждый из крупных военных начальников имеет особый штаб, с помощью которого он управляет войсками. При нормальных условиях работа распределяется следующим образом: штаб собирает все необходимые сведения о местности и противнике; на основании этого начальник принимает известный план действий; штаб разрабатывает этот план в деталях и затем, в целом ряде распоряжений, передает волю начальника войскам. Таким образом, на долю штабов выпадает, главным образом, техника военного искусства.
В столь практическом деле, как война, значение этой техники огромно. Неумело произведенная разведка, неправильно составленный расчет походного движения, неточность в редакции приказаний, ошибки в организации сторожевой службы — каждая из этих технических частностей, при известных условиях, может погубить самый лучший план. Хороший штаб должен работать без суеты и трений, с точностью часового механизма.
Для этого от офицеров Генерального штаба требуется не только обширные и разнообразные знания, но также серьезная предварительная практика в «вождении войск» как на театре войны, так и на поле сражения.
Эта практика должна выработать в них известный навык, своего рода рутину. В самые критические моменты войны офицер Генерального штаба, даже отвлекаемый другими вопросами, должен совершенно машинально, как бы рефлективно, принять меры для обеспечения флангов, установления связи, организации донесений, прикрытия обозов и т. п.
Таковы те требования, которые война предъявляет к Генеральному штабу, а между тем у нас никто его не готовит к этому. Обычная служба офицеров Генерального штаба не только в центральных управлениях, но и в войсковых штабах сводится к бюрократической, даже просто канцелярской переписке, не имеющей ничего общего с военным искусством. Маневры крупными частями чрезвычайно редки и дают, особенно в смысле штабной службы, ничтожную практику. Тактические занятия и полевые поездки сведены к простой проформе. Военная игра применяется чрезвычайно редко и преследует совсем другие цели.
Итак, деятельность мирного времени совершенно не подготовляет наш Генеральный штаб к тому, что ему придется делать на войне.
…Несколько лет тому назад на больших маневрах некий генерал Генерального штаба, известный еще раньше своей бездарностью, будучи начальником штаба одной из маневрировавших армий, обнаружил совершенное незнание дела. Присутствовавший на маневрах начальник Главного штаба выразился, что за такие действия ему стыдно перед иностранными военными агентами. Тем не менее, вскоре после маневров, сей генерал был произведен в следующий чин и получил дивизию. Затем, когда несколько месяцев спустя, его дивизия была мобилизована для отправления на войну, то он просил освободить его от командования. Казалось бы, что после этого он будет немедленно уволен в отставку. Ничуть не бывало, ему тотчас же дали другую дивизию, оставшуюся в России!!! Мало того, как нам известно, этот генерал, доказавший свою бездарность, полное незнание дела и отсутствие чувства долга, был зачислен кандидатом на высшую должность, которая по идее должна предоставляться лишь выдающимся офицерам Генерального штаба.
Такого рода факты происходили и во время войны — генералы Генерального штаба, выгнанные из армии за полную непригодность, по возвращении в Россию, получили соответствующие, а иногда и высшие назначения.
До сих пор одно лишь свойство могло испортить нормальную карьеру офицера Генерального штаба: это — «самостоятельность». Начальство боялось «независимых и талантливых людей», а некоторые товарищи (особенно из бездарных академических профессоров) устраивали им форменный бойкот.
Так обстояло дело в Генеральном штабе до последнего времени, что будет дальше, пока неизвестно.
…Что касается академии, то она имела на сухопутном театре войны четырех представителей: первый из них командовал дивизией, тотчас же по прибытии бежавшей под Ляояном, что было одной из главнейших причин потери этого сражения; второй, будучи профессором тактики, исполнял во время войны чисто канцелярские обязанности, для чего можно было назначить любого статского советника; третий (нужно думать — лично совершенно неповинный) тем не менее, по своему служебному положению, является одним из ответственных лиц за организацию беспорядка на правом фланге нашей армии во время несчастного сражения под Мукденом; про четвертого (насколько правильно — не знаю) такой бесспорно боевой генерал, как Церницкий, говорит — «был здесь светило нашей академии Генерального штаба, оказавшийся совершенно бездарным трусом […], в конце концов его никто не хотел держать в отряде и он возвратился в Петербург, где тотчас же был произведен в генералы и начал насаждать свою бездарность и пошлость».
Что касается главных академических схоластиков, то они остались в Петербурге и, под гром наших поражений, продолжали по-прежнему читать свои жалкие безжизненные курсы».
Ну и насколько сильно Академия Генштаба Красной армии, да и другие её академии, отличались от Академии Генштаба царской армии? И в лучшую ли сторону? Оцените вот такой момент из воспоминаний И.А. Толконюка, касающийся военных познаний одного из светил советского генштаба.
30 июня 1942 года, майора Толконюка с должности начальника штаба бригады переводят в штаб 33-й армии на полковничью должность заместителя начальника оперативного отдела. Начальник оперативного отдела Киносян представляет его начальнику штаба 33-й армии Покровскому.
«Киносян зашел в кабинет, а мне приказал подождать в приемной. Вскоре позвали и меня. Генерал-майор Александр Петрович Покровский, известный в военных кругах грамотностью и педантичностью штабист-оператор, вышел из-за стола и шагнул мне навстречу. Я представился по-уставному. Генерал протянул мне теплую мягкую руку и недовольно заметил, что я невоспитанный командир.
— Вы, майор, кажется, окончили академию, а вести себя не умеете, — упрекнул он меня, загадочно взглянув на Киносяна. — Начальник без головного убора, а подчиненный смеет заходить к нему в фуражке. Никакого такта…
— Прошу прощения, товарищ генерал! Но в академии и в артшколе этому не учили, — попытался я оправдаться, чем вызвал осуждающий взгляд Киносяна.
— Жизнь учит таким элементарным вещам, молодой человек! Жизнь, а не учебные заведения, — сердито отрубил генерал и предложил сесть. Сняв фуражку, я сел на стул у приставного столика. Генерал продолжал стоять.
— Вот видите, — возмутился начальник еще более, — генерал стоит, а майор расселся, как на именинах. Мы с вами так кашу не сварим.
Я вскочил, как ошпаренный, и вытянулся по стопке смирно.
— Что вы можете делать в штабе? Что вам можно доверить? Вас надо учить и воспитывать с самого начала, — ровным голосом, спокойно выговаривал начальник претензии. — Штаб, и особенно оперативный отдел, следует укомплектовывать культурными, воспитанными и не только грамотными, но и сообразительными командирами, — обратился генерал к начальнику оперотдела.
— Согласен, Александр Петрович, — ответил тот, пронзив меня взглядом больших, с черными зрачками глаз из-под массивных черных бровей.
— Пока я этого не вижу, Степан Ильич, — упрекнул требовательный генерал своего заместителя и сел на свое место. Мы с Киносяном тоже сели.
…С.И. Киносян держал себя с начальником штаба довольно таки свободно, без скованности и волнений. Меня же представление новому начальству оставило в крайне скверном расположении духа. В душе я проклинал это продвижение по службе. Должность начальника штаба бригады казалась мне теперь невосполнимой утратой. Я вдруг заскучал по командованию бригады, по офицерам бывшего моего штаба».
Сначала я подумал, что Толконюк, возможно, имел тогда или после войны плохие отношения с Покровским, а посему выдумал эту сцену, чтобы отомстить. Но потом вспомнил, где я о таком читал раньше. Вот «Памятка офицера», изданная главным политическим Управлением Красной армии в 1943 году — в разгар войны. В ней очень много полезных вещей, к примеру.
«Нельзя появляться в военной форме в ресторане, на рынках и базарах, нельзя стоять на ступеньках вагона, трамвая, троллейбуса и автобуса, входить через переднюю площадку, не имея на то особых прав.
Гулять по улице или в парке со снятым головным убором нельзя. При входе в клуб, театр, кино, и столовую обязательно снимать головной убор».
Умиляет детализация подробностей того, кто такой культурный офицер: «Военнослужащие в военной форме не могут вести друг друга под руки». Оцените точность регламентации: снимите форму и ходите друг с другом под руки, а в форме ни-ни! Но главное, конечно, это уважение к начальству, от такого: «Зная, что командир части прибудет в клуб части на постановку или кино, нельзя начинать спектакль или кино без командира части», — и такого: «При подходе старшего по званию к киоску, кассе или вешалке уступи ему очередь, воспитывай у своих подчинённых уважение к старшим офицерам», — до такого: «Нашёл подругу жизни и задумал жениться — чтобы не попасть впросак, посоветуйся со своим прямым начальником», — ну и, разумеется, такого: «Если тебе приказывает офицер, не спрашивай даже в мыслях своих, правильно ли его приказание, а выполняй без колебаний. Знай, что приказание офицера всегда законно и правильно».