рекликаются с клятвой и обещаниями Гамлета отомстить за отца: «Мой клич отныне: «Прощай, прощай! И помни обо мне». Я клятву дал» [28] …
Чем дальше, тем больше находится в романе коллизий, эпизодов, реплик персонажей, а главное – ключевых слов , указывающих на «поразительное сходство и тесную связь» «Двух капитанов» с «Гамлетом»:
Клавдий, напуганный и обозленный разоблачениями, отправляет Гамлета в Британию с письмом, где был приказ, «что тотчас по прочтении, без задержки, не посмотрев, наточен ли топор, мне прочь снесли бы голову», как об этом Гамлет потом рассказывает Горацио.
В романе Саня, организуя экспедицию для поисков капитана Татаринова, узнает от Нины Капитоновны, что Николай Антонович и Ромашка «П и с ь м о пишут… Донос поди». И она оказывается права. Вскоре появляется статья, которая действительно содержит настоящий донос и клевету на Саню… Если учесть, что дело происходит в роковые 30-е годы (Каверин писал эти эпизоды в 1936–1839 годы), то действенность доноса-статьи могла быть не меньшей, чем предательское, обрекающее Гамлета на казнь письмо Клавдия британскому королю. Но, подобно Гамлету, Саня своими энергичными действиями избегает этой опасности» [29] .
Следующим ключевым словом оказывается слово «подлец». В «Гамлете» принц несколько раз аттестует так короля Клавдия. В «Двух капитанах» Саня постоянно называет подлецом своего врага Ромашова, «Ромашку»:
Лексика, которую использует В. Каверин для характеристики Ромашова, основана на ключевом слове «подлец». Еще на школьном уроке Саня на пари дает Ромашке резать его палец. «Режь, – говорю я Ромашке. И этот подлец хладнокровно режет мне палец перочинным ножом». Далее: Ромашка «рылся в моем сундучке. Эта новая подлость меня поразила»; «Я скажу, что Ромашка – подлец и что только подлец станет перед ним извиняться». Если в романе эти выражения «рассыпаны» по тексту, то в переводе М. Лозинского они собраны «в букет» в монологе, где Гамлет, захлебываясь от гнева, говорит о короле: «Подлец. Улыбчивый подлец, подлец проклятый! – Мои таблички, – надо записать, что можно жить с улыбкой и с улыбкой быть подлецом». В заключительной сцене выяснения отношений Саня говорит Ромашову: «Подписывай, подлец!» – и дает ему подписать «показание М.В. Ромашова», в котором говорится: «Подло обманув руководство Главсевмопути и так далее… «О царственная подлость!» – восклицает Гамлет, потрясенный предательским письмом Клавдия [30] .
Вот, пожалуй, самая замечательная из «интертекстуальных» находок автора этого замечательного исследования:
Сане удалось найти фотопленки экспедиции, пролежавшие в земле около 30 лет, и проявить некоторые кадры, которые казались навсегда утраченными. И вот Саня демонстрирует их на своем докладе в Географическом обществе…
«Свет погас, и на экране появился высокий человек в меховой шапке… Он как будто еошел в этот зал – сильная бесстрашная душа…
Все встали, когда он появился на экране… (ср. ремарку: «Входит Призрак…») [31] .
В цитате из «Двух капитанов» автор выделяет слова: «вошел», «душа» и «появился». Два последних в его представлении, как видно, корреспондируют с появлением в «Гамлете» Призрака, поскольку Призрак тоже – душа, и он тоже появляется. Но особенно умиляют тут выделенные автором глаголы: «вошел» (в первом случае) и «входит» (во втором). Комичность этой аналогии в том, что ремарку, подобную той, которую он приводит из «Гамлета», можно найти в любой пьесе любого драматурга. В каждой пьесе, какую ни возьми, кто-нибудь из персонажей непременно входит. Когда Алексею Николаевичу Арбузову как-то сказали, что современный театр резко отличается от старого, и пьесы нынче принято записывать не так, как это делалось по старинке, а в совершенно иной, повествовательной форме, он ответил:
– Что бы они там ни вытворяли, я все равно буду писать: «Тихон {входя )…»
Чем там у них, современных драматургов, дело кончится, кто в конце концов победит в этом споре, – не знаю. Может быть, со временем и в самом деле утвердится новая форма записи драматургического произведения. Но старик Шекспир уж точно во всех своих пьесах писал именно так, как полагалось по той древней традиции, от которой ни при какой погоде не собирался отказываться Алексей Николаевич Арбузов.
В заключение, – завершает свою статью о каверинских «Двух капитанах» В. Смиренский, – вернемся к вопросу, насколько осознанным было использование Кавериным шекспировского сюжета? Подобный вопрос задавал М. Бахтин, доказывая жанровую близость романов Ф.М. Достоевского и античной маниппеи. И отвечал на него решительно: «Конечно, нет!» […].
В случае с романом В. Каверина мы склонны все же отнести все отмеченные выше интертекстуальные совпадения (в особенности лексические совпадения с переводом «Гамлета» М. Лозинского) на счет «субъективной памяти» писателя. Тем более что, вероятно, он оставил для внимательного читателя некий «ключ» для расшифровки этой загадки [32] .
Не только М. Бахтин, но и Р. Барт (один из классиков постструктурализма и «отцов» самого понятия интертекстуальности) на вопрос о том, следует ли заниматься поисками источников того или иного художественного текста, решительно отвечал: «Конечно, нет!» Утверждая, что «всякий текст есть интертекст по отношению к другому тексту», он считал нужным особо подчеркнуть:
…но эту интертекстуальность не следует понимать так, что у текста есть какое-то происхождение; всякие поиски «источников» и «влияний» соответствуют мифу о филиации произведения, текст же образуется из анонимных, неуловимых и вместе с тем уже читанных цитат – цитат без кавычек [33] .
Но так уж всегда бывает, что адепты какого-либо учения обгоняют его основоположников, идут все дальше, дальше и дальше по пути, открытому и намеченному учителями. («В таком случае, я не марксист», – говорил Маркс, знакомясь с сочинениями некоторых своих последователей).
Неистовые ревнители постструктурализма, труды которых заполнили практически все пространство современного «антидогматического» (как называет его М. Гаспаров) литературоведения, как мы уже выяснили, исходят из убеждения, что любой художественный текст представляет собой некий шифр, ребус, шараду, и главная – практически единственная – цель исследователя состоит в том, чтобы найти к этому шифру ключ :
Что же касается «ключа» к разгадке сюжета, который оставил автор, то он связан с названием романа, если при этом вспомнить одну из заключительных торжественных строк шекспировской трагедии:
Пусть Гамлета поднимут на помост,
Как воина, четыре капитана.
И наконец, последний «слог» каверинской шарады связан с названием родного города Сани. Вообще, такие названия, как город Н. Или N, Н-ск и т. п., имеют традицию в литературе. Но, переплавляя шекспировский сюжет в сюжет своего романа, Каверин не мог не вспомнить о предшественниках, и среди них о знаменитой повести, связанной с шекспировской темой, – «Леди Макбет Мценского уезда». «Если героиня Лескова была из Мценска, то мой герой, летчик Г., пусть будет родом просто из… Энска, – мог подумать Каверин и оставил рифмованный след для будущей разгадки: Энск – Мценск – леди Макбет – Гамлет [34] .
Самое интересное (и самое печальное), что весь этот комический «интертекстуальный» бред появился на страницах «Вопросов литературы» – журнала, остающегося едва ли не последней цитаделью традиционного (по терминологии М. Гаспарова – «догматического») литературоведения.
Вот до чего нас доводит желание идти в ногу с временем, не отставать от новейших, самых последних достижений современной науки. Или, как говорил поэт, «задрав штаны, бежать за комсомолом».
5
Алексею Максимовичу Горькому показали однажды, – где-то в Европе, – грандиозное по тем временам шоу: сто, – а может, и больше, – полуобнаженных юных дев совершали одинаковые телодвижения, с точностью часового механизма одновременно выбрасывая вверх то правые, то левые свои нижние конечности.
По окончании действа режиссеры, постановщики этого тщательно отрепетированного зрелища с волнением ждали, что скажет о результатах их труда великий писатель.
А.М. помолчал, подумал и, по обыкновению напирая на «о», произнес:
– Работу вы проделали большую, сложную и никому не нужную.
Так называемое «антидогматическое» литературоведение породило легионы ученых мужей (и дам), целиком посвятивших себя вот такой же кропотливой, трудоемкой, сложной и никому не нужной работе.
К сказанному я бы, пожалуй, еще добавил, что эта их работа не только никому не нужна, но и вредна.
Когда я узнал, что Игорь П. Смирнов (автор книги «Роман тайн – «Доктор Живаго») – профессор университета в Мюнхене, я с ужасом подумал о его студентах: «Боже мой! Чему же он их там учит!» Хорошо, если его уроки не пойдут им впрок. А вдруг этот корм пойдет в коня! Количество ученых мужей (и дам), занятых этой бессмысленной, никому не нужной и даже вредной работой, стало быть, возрастет! А Игорь П. Смирнов ведь не единственный постструктуралист, преподающий студентам основы своей странной науки. Ведь не только Мюнхену, наверно, так повезло. Кроме мюнхенского, есть на свете и другие университеты, и в каждом небось в роли профессора подвизается какой-нибудь такой же адепт «антидогматического литературоведения».
Но и это еще не самое страшное.
Хуже то, что эта методология, так старательно разработанная адептами «антидогматического литературоведения» оказалась привлекательна и для многих серьезных ученых – из числа тех, которые весьма успешно трудились и трудятся на ниве доброго, старого, «догматического» литературоведения.