Помнишь миссис Риччо из квартиры 3С? Прошлой ночью я видел, как какие-то незнакомые люди выходили из ее квартиры. Она умерла от ковида. В последний раз я общался с ней пять дней назад, мы встретились в почтовом отделении. Она работала медсестрой, ездила к пациентам на дом и очень боялась заразиться. Помню, я ей тогда сказал на прощание: «Вы уж там как-нибудь поосторожнее».
Одна из моих пациенток с полиорганной недостаточностью – несмотря на успешную экстубацию, я знал, что она не протянет и дня, – ненадолго пришла в сознание, когда я зашел ее проведать. Я был полностью экипирован, поэтому она не видела моего лица и приняла за своего сына. Пациентка схватила меня за руку и сказала, что очень мной гордится. Она попросила обнять ее на прощание. И я обнял.
Она была одна в палате и собиралась умереть в одиночестве. Слезы полились у меня из глаз под защитным экраном для лица, и я подумал: «Если я заражусь теперь ковидом, что ж, так тому и быть».
Я знаю, что давал клятву Гиппократа. Не навреди и все такое. Но не помню, чтобы там говорилось что-то типа «пожертвовать своей жизнью ради ее исполнения».
Как-то мы с тобой смотрели фильм про Первую мировую войну – забыл название, – в одном из эпизодов которого в траншее двадцатилетний солдат встречает восемнадцатилетнего новобранца. Вокруг свистят пули, но двадцатилетний парень при этом спокойно курит, в то время как молоденький новобранец дрожит как осиновый лист. Он спрашивает старшего товарища:
– Почему тебе не страшно?
И тот отвечает:
– Не стоит бояться смерти, когда ты уже мертв.
Полагаю, все, что должно произойти, непременно произойдет.
Я читал, что Эмпайр-стейт-билдинг на этой неделе решили подсветить красным и белым в честь работников здравоохранения. Нам плевать на Эмпайр-стейт-билдинг и тех, кто стучит кастрюлями и сковородками в 7 часов вечера. Большинство из нас никогда не увидит и не услышит ни того ни другого, потому что почти все время мы находимся в больнице, пытаясь спасти людей, которых спасти невозможно. Что нам нужно, так это чтобы все просто носили маски. Но есть те, кто считает обязательное ношение масок грубым нарушением их прав. Не знаю, как до них донести, что у тебя нет никаких прав, когда ты мертв.
Прости за грубость. Впрочем, я не знаю, получаешь ли ты вообще мои письма.
И кстати, звонили из дома престарелых, где находится твоя мать.
Спустя несколько дней я вновь прошу у Абуэлы разрешения воспользоваться ее телефоном, пока они с Беатрис вместе готовят тортильяс. Габриэль научил меня набору международных номеров, но звонки стоят дорого, а я не хочу разорять Абуэлу, поэтому коротко сообщаю Финну, что со мной все в порядке и я думаю о нем. Все остальное я приберегаю для открыток, которые отправляет за меня Беатрис.
Затем я звоню в Центр по уходу за больными деменцией, где находится моя мать. Хотя от них не было ни электронных писем, ни голосовых сообщений, я боюсь, что проблема в отсутствии сигнала на острове, ведь Финн сказал, что они звонили нам на домашний. В последний раз администрация «Гринс» настойчиво пыталась связаться со мной, когда возникли проблемы с банковским счетом, с которого к ним ежемесячно поступали деньги на проживание и питание моей матери. Администрация страшно переживала из-за случившегося и успокоилась только тогда, когда ошибка была исправлена и деньги вновь начали приходить в надлежащем объеме. Разобраться с очередной банковской ошибкой с острова, где нет нормального Интернета и все закрыто, будет непросто.
Я набираю номер приемной маминого центра.
– Это Диана О’Тул, – представляюсь я. – Дочь Ханны О’Тул. Вы пытались до меня дозвониться.
– Минутку, пожалуйста, – отвечает секретарь.
– Мисс О’Тул? – раздается из трубки мгновение спустя. – Это Дженис Флейш, директор Центра. Я рада, что вы наконец-то нам перезвонили.
Тон женщины кажется мне слегка снисходительным, но я стараюсь не раздражаться.
Я смотрю в сторону кухни, где Абуэла показывает упрямой Беатрис, как превратить зерна кукурузы в тесто. Обвив вокруг себя телефонный провод, я поворачиваюсь и слегка горблюсь в попытке уединиться от любопытных взглядов и ушей.
– Какие-то проблемы с оплатой? Дело в том, что я сейчас не в Нью-Йорке…
– Нет, нет. С оплатой все в порядке. Просто… в нашем Центре была вспышка ковида, и ваша мать заразилась.
Внутри меня все холодеет. Моя мать болела и прежде, но я всегда узнавала об этом постфактум.
– Она… Ей нужно в больницу? – уточняю я.
Они пытались получить мое разрешение на госпитализацию?
– Вы подписали отказ от реанимации, – деликатно напоминает мне Дженис, а значит, как бы плохо ни было моей матери, ее не станут реанимировать и не отвезут в больницу для оказания необходимых мер по спасению жизни. – Многие из наших пациентов заразились ковидом, но, уверяю вас, мы делаем все возможное для обеспечения их комфорта и безопасности. Нам показалось, что вы, возможно, хотели бы…
– Могу я увидеть ее? – Я не представляю, как это можно осуществить, ведь я здесь, а она там, но что-то подсказывает мне: если моя мать совсем-совсем плоха, я пойму это с одного взгляда.
Я вспоминаю о миссис Риччо из квартиры 3С.
– В настоящее время посещения запрещены.
Эти слова Дженис вызывают у меня приступ истеричного смеха. Как будто я могла бы вдруг внезапно возникнуть на пороге дома престарелых.
– Я застряла за границей, – поясняю я. – У меня здесь почти не ловит телефон. Но должен же быть какой-то способ… Прошу вас.
Слышен приглушенный разговор, слов которого я не разбираю, затем Дженис вновь обращается ко мне:
– Если вы перезвоните по номеру, который я вам сейчас продиктую, мы попросим кого-нибудь из медработников связаться с вами по FaceTime.
Я оглядываюсь в поисках ручки или карандаша.
У Абуэлы на кухне я замечаю маркер, прикрепленный к специальной магнитно-маркерной доске на холодильнике, хватаю его и записываю цифры на тыльной стороне ладони.
Я вешаю трубку. Моя рука дрожит. Я знаю, что от ковида не всегда умирают. Но мне также известно, что вирус уже унес немало жизней.
Когда мама увидит меня по видеосвязи, то может даже не вспомнить, кто я такая. И станет нервничать оттого, что вынуждена говорить с кем-то незнакомым.
Но мне просто необходимо увидеть ее своими глазами.
Я так яростно хватаюсь за эту мысль, что совершенно забываю о том, где нахожусь. Ведь мой телефон здесь не ловит.
Я достаю мобильный, но сигнала нет.
– Черт! – ругаюсь я, и Абуэла с Беатрис поднимают на меня глаза. – Простите, – бормочу я и выбегаю на крыльцо, где принимаюсь вертеть телефон в разных направлениях в надежде поймать сеть.
Ничего!
Я выпускаю телефон из рук и прижимаю ладони к глазам.
Моей матери вечно не было рядом, а теперь рядом с ней нет ее дочери. Око за око? Обязаны ли мы заботиться о ком-то лишь в том объеме, в каком заботились о нас? Или подобные мысли лишь усугубляют нашу вину?
Если она умрет, а меня не будет рядом…
Что ж…
Тогда мне больше не придется отвечать за нее.
Эта мысль, постыдная и коварная, вибрирует в моем сознании.
– Диана…
Я поднимаю глаза и вижу перед собой Габриэля с молотком в руках. Как долго он здесь стоит?
– Моя мама заболела! – выпаливаю я.
– Мне жаль…
– Ковидом.
Габриэль невольно отшатывается от меня и потирает свободной рукой затылок.
– Она находится в доме престарелых, и я хотела пообщаться с ней по FaceTime, но мой дурацкий телефон совсем не ловит… – Я провожу рукой по глазам. Меня переполняют печаль и смущение. – Это отстой. Самый натуральный отстой.
– Попробуй мой, – предлагает Габриэль.
Он достает телефон, но проблема не в нем. А в том, что мы находимся посреди чертова острова. Локальная сотовая сеть, похоже, работает, но для Интернета сигнал слишком слабый.
Габриэль забирает у меня свой телефон, пишет кому-то сообщение, а затем велит мне следовать за ним. Я пытаюсь не отставать, но он идет так быстро, что мне приходится почти бежать за ним вприпрыжку. Габриэль останавливается возле отеля, где у меня был забронирован номер. Хотя я уже пыталась подключиться к гостиничному Wi-Fi, пароль от которого дала мне Беатрис, сигнала не было – вероятно, потому что отель не работает. Но сейчас у дверей нас встречает Елена со связкой ключей в руках.
– Елена, – приветствует ее Габриэль. – Gracias por venir aquí[46].
На щеках женщины показываются ямочки, руками она теребит свою длинную косу.
– Cualquier cosa por ti, papi[47], – отвечает Елена.
Я наклоняюсь к самому уху Габриэля и бормочу:
– Могу я поинтересоваться, почему…
– Не можешь, – перебивает меня Габриэль, а Елена тем временем берет его за руку и прижимается к нему всем телом.
Она оглядывается на меня через плечо, а затем поворачивает голову к Габриэлю так быстро, что хлещет меня по руке своей косой.
Отель без постояльцев – это все еще отель? Вестибюль кажется маленьким и затхлым, пока Елена не включает свет и потолочный вентилятор. Она подключает модем, который находится за стойкой регистрации, не переставая болтать с Габриэлем на испанском. Кажется, она говорит о своем загаре, или о лифчике, или о чем-то подобном, потому что спускает рукав платья и смотрит на свое обнаженное плечо, а затем ослепительно улыбается Габриэлю.
– Кхм, – откашливаюсь я, чтобы напомнить о себе. – Все готово?
Елена смотрит на меня так, словно забыла о моем существовании. Она кивает, и я подсоединяюсь к гостиничному Wi-Fi. Я набираю номер Центра по уходу за больными деменцией, который мне дала Дженис, и бреду в маленькую комнату, где стоят столы, накрытые яркими хлопчатобумажными скатертями.
Я удивленно моргаю, когда на экране телефона вижу чье-то лицо. Точнее, лишь чьи-то глаза над маской за пластиковым защитным экраном для лица. Волосы незнакомки убраны под специальную шапочку.