Я молча наблюдаю за тем, как мы выбираемся из бухты и вновь лавируем между túneles, подпрыгивая на волнах.
– Почти попались, – наконец говорю я.
Габриэль пожимает плечами:
– Я знал, на что иду, когда повез тебя сюда.
– Тогда почему ты пошел на это? Он мог лишить тебя лицензии гида.
– Потому что это Исабела, – спокойно отвечает Габриэль. – И ты должна ее посмотреть.
На обратном пути в Пуэрто-Вильямиль мы не вспоминаем о том, что произошло за мгновение до появления Хавьера. Вместо этого я размышляю о полых костях птиц, о длинных шеях жирафов, о квакшах, способных менять свой окрас, о насекомых, маскирующихся под растения. Я думаю о женщинах, которых вытаскивают из их безопасных квартир на поиски приключений, о мужчинах, которые скрывают не меньше тайн, чем глубины океана, о приземляющихся в аэропортах самолетах.
Не только животные вынуждены приспосабливаться ради выживания.
Дорогой Финн!
Беатрис, девочка, о которой я тебе писала, как-то сказала, что прежде, чем на Галапагосах возникла современная почтовая служба, моряки складывали свои письма в бочку в Почтовом заливе острова Флореана. Другие китобои, прибывая на остров, отбирали письма, адресованные в их пункт назначения, и затем доставляли их адресатам. Письма могли лежать в бочке годами, но это был единственный для моряков способ общения с их близкими, оставшимися на материке.
Беатрис говорит, что до Флореаны можно добраться на специальной моторной лодке. Туристы оставляют свои послания в почтовой бочке и забирают из нее открытки, адресованные их соотечественникам.
Жаль, что бочка невелика по размерам. Если бы я только могла забраться в нее, то непременно бы так и сделала в надежде, что кто-нибудь заберет меня и доставит домой, к тебе.
С любовью, Диана
Стоя вместе с Китоми Ито перед картиной Тулуз-Лотрека, я точно поняла, что не так с нашей идеей для аукциона и почему мы, скорее всего, проиграем «Кристис» или «Филлипс». Ева и ее команда сосредоточили все свое внимание на личности Сэма Прайда, купившего работу французского художника. И никто из них даже на секунду не задумался о том, для кого музыкант ее купил и почему.
Я старалась говорить максимально быстро, опасаясь, как бы мой босс не застукала нас и не велела мне замолчать. Если бы Ева стала свидетелем того, как активно я подрываю ее план по продаже картины Тулуз-Лотрека, я лишилась бы работы прежде, чем вызванный для меня лифт распахнул двери в холл квартиры Китоми.
– Что, если посвятить аукцион не славе, – предложила я, – а чему-то гораздо более интимному? Мне кажется, что для вашего мужа все было своего рода спектаклем – даже, простите за грубость, его смерть. Но эта картина – она не была частью этого цирка. Она предназначалась исключительно для вас двоих. – Китоми продолжала молча взирать на картину, и я, глубоко вдохнув, решила не отступать. – Если бы я отвечала за продажу этой работы, то не стала бы помещать ее на обложку каталога. И не стала бы приглашать на открытие аукциона оставшихся участников «Козодоев». Я бы вообще не стала предавать аукцион огласке. Я бы устроила частную распродажу в простеньком помещении с хорошим освещением, единственным предметом мебели в котором был бы двухместный диванчик. Я бы направила конфиденциальные приглашения Джорджу и Амаль, Бейонсе и Джей-Зи, Меган и Гарри, а также другим супружеским парам, которых вы захотите видеть в качестве участников аукциона. Приглашение на это закрытое мероприятие должно стать привилегией. Оно должно подчеркивать идею о том, что любовь приглашенных тоже неподвластна времени. – Я перевела свой взгляд на картину. В глазах ее героев я прочла уязвимость и непоколебимую веру в то, что в эту тайну посвящены лишь два человека в целом мире. – Вместо торгов, мисс Ито, я позволила бы вам выбрать пару, которая продолжит эту историю любви. Вы отдаете своего Тулуз-Лотрека на усыновление, а потому именно вы, а не аукционный дом, выберете ему новых приемных родителей, которые станут приглядывать за вашим сокровищем.
Какое-то время Китоми просто смотрела на меня, ничего не говоря.
– Оказывается, – наконец сказала она, и медленная улыбка тронула уголок ее рта, – вы не немая.
В этот момент сзади нас раздался голос Евы – резкий, как удар топора:
– Что здесь происходит?
– Ваша коллега только что изложила мне альтернативный вариант развития событий, – пояснила Китоми.
– Наш младший специалист не имеет полномочий что-либо излагать, – ответила Ева, сделав особое ударение на словосочетании «младший специалист», затем бросила на меня взгляд, который мог бы разрезать стекло. – Встретимся у машины.
Водитель даже не успел закрыть за ней дверь, как Ева набросилась на меня:
– Какая часть выражения «словно набрать в рот воды» тебе непонятна, Диана? Ты могла ляпнуть что угодно, но из всех идиотских и безответственных предложений ты выбрала самое… самое… – Она осеклась, ее лицо покраснело, грудь тяжело вздымалась. – Ты понимаешь, что «Сотбис» выплачивает нам зарплату из той кучи денег, которые зарабатывает на массовых публичных мероприятиях? А с твоим предложением, похожим на дурацкое любовное письмо, мы будем выглядеть настоящими молокососами рядом с «Кристис», которые, вероятно, смогут организовать для Сэма Прайда посмертную премию Центра Кеннеди…
Ее гневная речь была прервана телефонным звонком. Прищурив глаза, Ева велела мне молчать под страхом смертной казни и только после этого ответила.
– Китоми! – воскликнула она совсем иным тоном, в котором мне послышалась неподдельная теплота. – Мы как раз обсуждали, сколько… – Фраза внезапно оборвалась, а брови Евы взлетели вверх на целый дюйм. – Да, конечно! Для «Сотбиса» станет большой честью организация аукциона по продаже вашей… – Вероятно, Китоми вновь перебила Еву какими-то своими соображениями. – Безусловно, – наконец отозвалась она. – Это не проблема.
Она отключилась и тут же нахмурилась, глядя на экран своего телефона.
– Китоми приняла наше предложение, – сказала она после паузы.
– Разве… – нерешительно начала я, – это плохо?
– Но у нее было два условия, – продолжила Ева. – Она хочет провести закрытый аукцион только для супружеских пар. И настаивает на том, чтобы назначить тебя ответственной за мероприятие.
Я была просто в шоке. Это был настоящий прорыв – тот момент, о котором я непременно расскажу годы спустя в интервью какому-нибудь известному журналу, когда буду описывать историю своего успеха. Я представляла себе, как Бейонсе обнимает меня после победы в аукционе. Как во время ланча мы с Родни запираемся в угловом офисе с тарелками из ресторана «Халяльные парни» и делимся свежими сплетнями.
Я почувствовала, что начинаю заливаться краской, и, повернувшись, увидела, что Ева пристально смотрит на меня, как будто видит первый раз в жизни.
Кому: DOToole@gmail.com
От кого: FColson@nyp.org
Пока не забыл: «Гринс» снова звонили нам домой и оставили для тебя сообщение.
Но это было три дня назад, потому что именно столько времени я безвылазно проторчал в больнице.
Конечно, 72-часовая смена противоречит всем возможным правилам, но правил больше нет. Кажется, я попал в бесконечный День сурка – сплошная рутина. В нашу команду, помимо меня, входят младший ординатор и четыре медсестры. Моей обязанностью является установка центральных венозных и артериальных катетеров и лечение сопутствующих заболеваний пациентов. Я также устанавливаю дренажную трубку, если в плевральной полости больного скопилось слишком много жидкости вследствие ИВЛ. А еще я обзваниваю родственников наших пациентов и комментирую для них показатели оксигенации, кровяного давления, уровня поражения легких. «Надеемся, вскоре ей станет лучше», – говорят они, и я не в силах оправдать их надежды, потому что их маме, бабушке, сестре или любимой лучше точно не становится. Она умирает. Я лишь надеюсь, что она сможет слезть с ИВЛ или ЭКМО и цитокиновый шторм не вернет все на круги своя. Посещения запрещены, поэтому близкие не видят, насколько плохи наши пациенты. Они не видят, сколько проводов в них воткнуто и сколько различной техники установлено в их палатах. Для них наш пациент еще неделю назад был совершенно здоров и не страдал ни от каких хронических заболеваний. Люди продолжают слышать в новостях, что смертность от ковида не превышает 1 %; что новый вирус не страшнее обычного гриппа.
Я все никак не могу перестать думать об одной из своих пациенток. Ее привезли в больницу вместе с мужем; он умер, а она выжила. Женщину пришлось экстубировать, и ее взрослые дети не сказали матери о смерти отца, боясь, что мама запаникует, заплачет и ее легкие не выдержат такой нагрузки. Женщина сумела выкарабкаться. Все это время она считала, что ее муж находится в больнице на карантине. Я никак не могу выкинуть ее из головы. Она, вероятно, полагает, что вскоре сможет увидеться с мужем. Интересно, ей уже сообщили о том, что она больше никогда его не увидит?
Господи, Диана, возвращайся скорее!
Иногда по ночам я лежу в постели и думаю: что и кому я пыталась доказать? Почему я не села на тот паром и не поехала обратно в аэропорт?
Иногда я лежу в постели и думаю: почему отношения с Финном я не поставила на первое место, когда размышляла над тем, как мне поступить – остаться на острове или вернуться домой?
Если уж на то пошло, почему отношения с Финном в принципе не стоят у меня на первом месте? Почему он там, в аду своей работы, а я здесь?
Мой дед по отцовской линии воевал во Второй мировой войне и вернулся с нее совсем другим человеком. Он начал пить и периодически бродил по дому среди ночи. А однажды, когда у кого-то выстрелило в неисправном моторе, он упал на землю и разрыдался. В детстве мне часто повторяли, что он стал таким из-за войны – она оставила на дедушке неизгладимый невидимый шрам. Но как-то я спросила бабушку о том, что она помнит о войне. Бабушка надолго задумалась, а потом наконец ответила, что колготки было почти не достать.