– Полагаю, ее реакция была не совсем такой, на которую ты рассчитывала.
– Поначалу все было хорошо. Она поцеловала меня в ответ. И три дня я жила… как в раю. Но потом, – Беатрис качает головой, – она сказала, что больше так не может. Она сказала, что родители убьют ее, если узнают. Она сказала, что любит меня, но не так, как люблю ее я. Она сказала… – Беатрис словно пытается избавиться от комка в горле, – что я была… я была ошибкой.
– О, Беатрис!
– Ее родители просили меня остаться с ними на время карантина. Но я ответила, что отец вряд ли это позволит. Как я могла оставаться с ней в одном доме и притворяться, что все в порядке?
– Но что же ты будешь делать, когда занятия в школе возобновятся?
– Не знаю, – отвечает Беатрис. – Я все испортила. Я не могу вернуться обратно. И здесь для меня тоже ничего нет.
«Кое-что для тебя здесь точно есть, – думаю я. – Просто ты пока этого не видишь».
– Вы расскажете обо всем моему отцу? – шепчет она в темноту.
– Нет, – обещаю я. – Но надеюсь, что однажды ты все расскажешь ему сама.
Мы держимся за лестницу, ведущую в горло мира. Дыхание Беатрис наконец выравнивается, и она вновь начинает дышать со мной в унисон.
– Правда или действие? – спрашивает Беатрис так тихо, что я едва различаю ее слова. – Вам хотелось бы иначе прожить какую-то часть своей жизни?
По правде говоря, да.
Но… не последние три недели. А все, что привело меня к ним. Чем больше времени я провожу на этом острове, тем более беспристрастной становится моя оценка времени, предшествующего этому путешествию. Как ни странно, но, лишившись работы, второй половинки, своей одежды и даже родного языка, я осознала свою сущность, которая представляется мне теперь самой реальной из всего, чем я пыталась быть в течение многих лет. Это как если бы мне пришлось прервать свой бег, чтобы яснее рассмотреть саму себя. В результате я вижу человека, который так долго шел к цели, что уже и забыл, почему поставил ее перед собой.
И это пугает меня до чертиков.
– Действие, – отвечаю я.
Пауза.
– Перестаньте держаться за лестницу, – велит Беатрис.
– Ни в коем случае!
– Тогда это сделаю я.
Я понимаю, что она отталкивается руками от лестницы, когда чувствую какое-то движение воздуха рядом с собой.
– Нет! – кричу я, хватая падающую спиной вперед Беатрис за рубашку.
Веревки, обмотанные вокруг второй моей руки, врезаются мне в кожу. Я чувствую, как Беатрис мертвым грузом тянет меня вниз.
Не отпускай, не отпускай, не отпускай!
– Би, – я стараюсь говорить как можно спокойнее, – пожалуйста, схватись за меня. Ты можешь это сделать? Ты можешь это сделать ради меня?
Кажется, проходит целая вечность, прежде чем ее пальцы сжимают мое предплечье. Я поддерживаю Беатрис, усиливая нашу сцепку, пока Беатрис хватается за лестницу. Мгновение спустя, всхлипнув, она падает мне на грудь, и я обнимаю ее свободной рукой.
– Все в порядке, – успокаиваю я Беатрис. – Все будет хорошо.
– Мне стало интересно, каково это, – плачет она, – просто отпустить.
Я глажу ее по волосам, а про себя думаю: «Первому впечатлению доверять чрезвычайно опасно. Поначалу падение очень похоже на полет».
Вот уже почти месяц, как я живу на Исабеле. За неделю до своего дня рождения я получаю неожиданный подарок: в своем почтовом ящике я обнаруживаю внезапную кучу старых писем. Я понятия не имею, почему одни из них все-таки дошли до адресата, а другие нет, но в итоге я получаю несколько писем от Финна и два сообщения из дома престарелых о самочувствии моей матери. Существенных изменений в ее состоянии нет, что, по-видимому, можно считать хорошей новостью. Мне также пришло уведомление от «Сотбиса» о том, что меня вместе с двумястами других сотрудников отправляют в неоплачиваемый отпуск из-за масштабного спада продаж в арт-индустрии. Некоторое время я смотрю на уведомление, размышляя над тем, сколько наших клиентов, подобно Китоми, решило отложить свои аукционы. Я также пытаюсь утешить себя тем, что быть принудительно отправленной в отпуск лучше, чем быть уволенной. Среди писем есть одно от Родни, в котором он ругает «Сотбис» на чем свет стоит и поясняет, что в неоплачиваемый отпуск отправили всех, кроме работников техподдержки, поскольку они обеспечивают онлайн-продажи. Он также сетует на то, что ему пришлось вернуться к своей сестре в Новый Орлеан, поскольку, будучи безработным, не может платить за аренду квартиры в Нью-Йорке.
Свое письмо Родни заканчивает следующими словами:
Девочка, на твоем месте я бы оставался в раю как можно дольше.
Неделю спустя, в свой день рождения, я получаю приглашение на ферму Габриэля, расположенную в высокогорье. Ехать до нее минут двадцать, поэтому Габриэль заезжает за мной и Абуэлой на ржавом джипе без боковых дверей.
– Тебе не дашь больше сорока! – невозмутимо заявляет он при встрече, а после моего не самого нежного тычка в бок начинает смеяться. – Женщины так трепетно относятся к своему возрасту, – шутит Габриэль.
По пути на ферму нам встречается столько островитян, сколько я не встретила за все прошедшие недели. В самом начале карантина я могла часами гулять по пляжу или плутать в горах, не увидев ни одной живой души. Теперь же, спустя месяц изоляции, когда на Исабеле не было ни реальных случаев заражения ковидом, ни туристов, люди чаще покидают свои дома и нарушают комендантский час.
По мере того как мы приближаемся к центру острова, кустарники и кактусы сменяются пышной, густой растительностью. Учитывая скудость поставок продовольствия и припасов, многие жители Исабелы – не только Габриэль – стали больше полагаться на свои фермы в плане обеспечения себя едой и всем необходимым. Мы проезжаем мимо грязных овец в загонах, коз и мычащей коровы, чье вымя напоминает мне полную луну. Я вижу банановые деревья с зелеными плодами, которые растут вверх назло законам гравитации, а в полях сидящих на корточках девушек, борющихся с сорняками. Наконец Габриэль сворачивает на пыльную дорожку, которая вьется к небольшому дому. Беатрис уверяла меня, что их жилище представляет собой полуразвалившуюся лачугу, но недостроенной оказывается лишь половина дома. По-видимому, Габриэль решил его слегка расширить.
Бьюсь об заклад, он делает это для Беатрис.
Я все не могу перестать думать о ее признании в trillizos. Я обещала Габриэлю, что непременно сообщу, если Беатрис заговорит о самоубийстве – и ее поведение в лавовых туннелях меня сильно беспокоит. Но я не могла рассказать Габриэлю о произошедшем без упоминания того, что послужило его причиной, а именно: безответная любовь Беатрис к Ане Марии. Но ведь это не моя тайна, чтобы я могла ее открыть. Не думаю, что Габриэль расстроится, если узнает, что его дочь нетрадиционной ориентации. С другой стороны, я его еще совсем не знаю. Каких бы успехов ни добилось ЛГБТ-сообщество в Соединенных Штатах, они не распространяются на весь остальной мир. Более того, Эквадор – это католическая страна, а Церковь осуждает гомосексуальные акты как противоречащие естественному закону. Я вспоминаю, что дом Абуэлы обильно украшен нарисованными крестами. Поскольку проведение служб в условиях пандемии запрещено, пожилая женщина соорудила небольшой алтарь, перед которым частенько молится и на котором зажигает свечи.
Я стараюсь ежедневно видеться с Беатрис и отслеживать ее эмоциональное состояние. Надеюсь, мне не придется предать ее доверие, чтобы защитить от самой себя.
Беатрис выскакивает из дому как раз в тот момент, когда Габриэль ставит джип на ручной тормоз.
– Felicidades![56] – вместо приветствия кричит она.
– Спасибо, – отвечаю я.
Внезапно я чувствую, как кто-то тянет меня сзади за футболку, и, обернувшись, вижу маленькую белую козочку с коричневыми ушами.
– О-о! – восторженно выдыхаю я и опускаюсь на колени, чтобы потереть ее узловатые рожки. – Как зовут это чудо?
– Я не даю имен своей еде, – отвечает Габриэль, и я чуть не задыхаюсь от ужаса.
– Преступление пускать на еду столь милое создание! – негодую я. – Ты должен дать ему имя.
– Что ж, – ухмыляется Габриэль. – Создание будут звать Рагу.
– Нет. – Я складываю руки на груди. – Ты должен мне пообещать, что не станешь его есть. Считай это подарком мне на день рождения.
Габриэль заливается смехом:
– Хорошо, но только потому, что Рагу – ужасное имя для козочки. Пока она дает молоко, есть ее мы не намерены. Мы обмениваем ее молоко у соседей на яйца.
Габриэль помогает Абуэле подняться по ступенькам в дом. В нем всего две комнаты: спальня и столовая с небольшой кухней, крошечным столом, двумя разномастными деревянными стульями и креслом-мешком. Кажется, ванной комнаты в доме нет, хотя во дворе я замечаю небольшую пристройку. Пока Габриэль с Абуэлой, болтая о чем-то на испанском, распаковывают продукты, которые пожилая женщина захватила из дома, Беатрис уводит меня в спальню.
Вместо кровати на полу лежит матрас. Здесь также имеются видавший виды комод, зеркало с мозаичной стеклянной рамой, стеганое одеяло с вышитыми на нем цветами и гирлянды, нанизанные на ряд гвоздей, вбитых в стены. По-видимому, прежде спальня принадлежала Габриэлю. Вероятно, еще до возвращения Беатрис домой он превратил комнату в маленький оазис для своей дочери в надежде на лучшее. Интересно, где он спит теперь?
– Кстати, – я вытаскиваю из своего рюкзака послания для Финна, – я принесла еще несколько открыток.
– Круто! – Беатрис забирает их у меня и ставит перед зеркалом.
Со дня нашего путешествия к трем лавовым туннелям мы не возвращались к разговору об Ане Марии, а также о том, по-прежнему ли Беатрис хочется причинять себе боль. Только однажды за последние две недели она упомянула о произошедшем. Мы сидели на пирсе в Пуэрто-Вильямиле, свесив ноги и наблюдая за голубоногими олушами. Жаркий полдень обволакивал нас, словно вата.