«Планы меняются, – вспоминаю я его слова. – Дерьмо случается».
– Ты страдал географическим кретинизмом? – Я пытаюсь придать своему голосу максимальную легкость, но у меня ничего не выходит.
В тишине слышно шипение огня.
– Все, что мы видим на ночном небе, произошло тысячи лет назад, ведь, чтобы добраться до нас, свету требуется очень много времени, – продолжает Габриэль. – Мне всегда казалось странным… что моряки намечают свой будущий путь по картам прошлого.
– Вот почему я люблю искусство. Изучая провенанс любого произведения искусства, погружаешься в историю. Узнаешь, что люди прошлого хотели оставить будущим поколениям.
Небо словно усыпано блестками. Не помню, чтобы прежде я видела так много звезд. Я думаю о потолке на вокзале Гранд-Сентрал и вспоминаю, как мы с отцом его реставрировали. Мне трудно различить какие-то созвездия, потому что на экваторе видны звездные скопления как из Северного, так и из Южного полушария. Но вот я нахожу Большую Медведицу. А также Южный Крест, обычно скрытый от меня за горизонтом.
Мне словно удалось заглянуть в секретный тайник.
– Южный Крест невозможно увидеть в наших широтах, – тихо говорю я.
Я немного теряюсь, как будто вся планета сбилась с курса.
Что, если мне пришлось проделать весь этот путь только для того, чтобы взглянуть на все с иной точки зрения?
Через мгновение Габриэль спрашивает:
– Ну как, тебе понравился твой день рождения?
Я перевожу взгляд на Габриэля. Он лежит на боку. Пока я смотрела на небо, он смотрел на меня.
– Лучший день рождения в моей жизни.
Кому: DOToole@gmail.com
От кого: FColson@nyp.org
Иногда я задаюсь вопросом: буду ли я когда-нибудь вновь делать аппендэктомию? Я ведь хирург. Я все исправляю. Инфекционное поражение желчного пузыря? Я могу помочь. Грыжа? Вам тоже ко мне. Если мои пациенты и попадают в отделение реанимации и интенсивной терапии, то лишь на время, из-за осложнений после операции, которые вполне устранимы. Но ковид не оставляет никаких шансов. Я просто сохраняю статус-кво, и то если повезет.
Я ведь ординатор, а это значит, что я должен учиться, но я ничему не учусь.
Я хорошо справляюсь со своей работой. Но уже не уверен, что эта работа мне подходит.
Три дня назад, когда я уходил из больницы, 98 % коек в ОРиИТ были заняты. Все мои пациенты получали оксигенотерапию и находились при смерти. По дороге домой я позвонил отцу, узнать, как у него дела. Ты знаешь, он ведь голосовал за Трампа, так что, возможно, мне не следовало удивляться его словам о том, что данные по ковиду завышены и что карантин – лекарство похуже болезни.
Я понимаю, что не все могут наблюдать вирус своими глазами. Но нельзя при этом закрывать на происходящее глаза.
Я повесил трубку.
Черт! Я только что вспомнил о твоем дне рождения.
Мою маму часто спрашивали, как она «со всем этим справляется» – быть женой, матерью и одним из самых известных фотографов своего времени. В реальной жизни ответ был прост: она ни с чем не справлялась. Почти все дела ложились на плечи моего отца, и, если положить на чаши весов материнство и ее карьеру, то последнее сильно перевешивало. В интервью она всегда рассказывала одну и ту же историю о том, как в первый раз повезла меня к педиатру. Она упаковала меня в зимний комбинезончик, загрузила в машину свой ноут, складную коляску, сумку с подгузниками и уехала, оставив меня в переноске на полу кухни. Только на парковке у поликлиники мама поняла, что взяла с собой все, кроме собственного ребенка.
Моя мать никогда не рассказывала эту историю мне самой, но в Интернете я тысячу раз видела, как она это делает на публике. Я точно знала, в какой момент она немного помолчит для пущей драматичности, где криво усмехнется, а где виновато закатит глаза. Это был настоящий спектакль, а моя мать никогда не выходила из роли. В конце интервью они с репортером всегда смеялись над этой историей, как бы заключая: ну что уж тут поделаешь.
«А что насчет ребенка? – привыкла спрашивать про себя я, будто была простым сторонним наблюдателем. – Над чем вообще тут можно смеяться?»
Финн,
прошлой ночью ты мне снился. Все происходило как наяву. Кто-то похитил меня и накачал наркотиками. Я сидела в каком-то подвале без окон и дверей, откуда невозможно было сбежать. Я была к чему-то привязана – то ли к столбу, то ли к стулу. А потом вдруг появился ты. В костюме. Мне было не видно нижней половины твоего лица, но я знала, что это ты – по глазам и запаху твоего шампуня. Ты просил меня не засыпать, чтобы ты мог вытащить меня оттуда, но я была не в силах разлепить глаза. Потом я поняла, что мы не одни. С тобой была еще женщина, тоже в костюме.
Такое чувство, словно меня одну не позвали на эту вечеринку.
Где-то в середине нашего семичасового похода к вулкану Сьерра-Негра я начинаю задаваться вопросом: почему Габриэль решил, что подобный подарок на день рождения понравится любому имениннику? Мне ужасно жарко, я вся потная и красная. В конце концов мы добираемся до небольшого дерева, в ветвях которого я замечаю черный камень.
– Здесь туристы оставляют свои рюкзаки, – поясняет Габриэль и снимает с плеч снаряжение, которое все это время нес на себе. – Некоторые из них предпочитают заночевать здесь, прежде чем продолжить восхождение к кратеру. Попасть к нему можно только в составе экскурсии – в сопровождении смотрителя парка или гида.
Мы нарушаем комендантский час, Габриэль больше не водит экскурсий, а вулкан, оказывается, активен. Что может пойти не так?
До этого момента мы шли по грунтовым тропинкам влажного тропического леса. Путь к Сьерра-Негре, по словам Габриэля, начинается на высоте 800 метров над уровнем моря, а сам вулкан расположен на высоте свыше 1000 метров над уровнем моря. Из своего рюкзака Габриэль достает ланч, приготовленный Абуэлой, и делит еду между нами: две пластиковые миски с рисом и курицей, а также плитку шоколада, заметно подтаявшего на жарком солнце. Я вытягиваю ноги перед собой, глядя на запылившиеся кроссовки.
– Долго еще? – спрашиваю я.
Габриэль улыбается. На глаза ему падает тень от бейсболки.
– Ты говоришь прямо как Беатрис в детстве.
Я пытаюсь представить Беатрис, умную и требовательную, маленькой девочкой.
– Бьюсь об заклад, она была сущим наказанием.
Габриэль на мгновение задумывается, а затем отвечает:
– Наказанием она никогда не была.
Я открываю было рот, чтобы пояснить идиому «сущее наказание», но потом понимаю, что его ответ и так идеален.
– Не думай, что я не заметила, как ты ушел от ответа на мой первый вопрос, – вместо этого говорю я.
– Ты скоро узнаешь, – отвечает он. – Доверься мне.
И я понимаю, что и так уже доверяю ему.
Мы собираем пустые миски и обертку от шоколадки в рюкзак Габриэля, и бодрым шагом поднимаемся на вершину кратера.
– Каковы шансы, – спрашиваю я, – что вулкан начнет извергаться прямо при нас, как Сент-Хеленс в восьмидесятом?
– Шансы ничтожно малы, – заверяет меня Габриэль. – Двенадцать геологических систем отслеживают активность Сьерра-Негры. Кроме того, существует множество признаков возможного начала извержения, которое происходит примерно каждые пятнадцать лет. Я был здесь, когда это случилось в предпоследний раз. Мы с отцом заночевали на середине пути. Земля была теплой, как будто под ней расположены трубы центрального отопления. Он научил меня определять направление ветра и угол склона, чтобы не оказаться на пути лавы. Мы сделали несколько фотографий. Я помню вид оранжевой лавы из трещины в земле на расстоянии около фута от меня. Мои ботинки тогда прилипли к камням, потому что подошвы расплавились.
– В каком году это произошло?
– В две тысячи пятом. Я был еще подростком.
Габриэль что-то упоминал про пятнадцатилетний цикл.
– Значит, вулкану уже пора извергнуться вновь? – пугаюсь я.
– Если тебе от этого станет легче, Галапагосские острова движутся по своей тектонической плите на восток, поэтому, если извержение и произойдет, лава потечет на север, северо-запад… А значит, Сьерра-Негра больше не представляет особой опасности для живущих здесь людей.
Легче мне не становится, но, прежде чем я успеваю сказать об этом Габриэлю, мы выходим к кратеру.
Он резко выделяется на фоне окружающей его пышной растительности. Поверхность кратера диаметром около шести миль черная, но сейчас она накрыта белым туманом. Кратер выглядит пустынным и бесплодным, каким-то потусторонним. Справа виднеются океан и изумрудное высокогорье, а слева – извилистые, застывшие черные завихрения кальдеры. Такое чувство, будто стоишь на грани между жизнью и смертью.
Мы должны спуститься в кратер, пересечь его, а затем подняться к фумаролам – активной части вулкана. Выжженное чрево кратера с его расплавленными вихрями обугленной лавы напоминает мне поверхность какой-то далекой планеты. Я следую за Габриэлем, четко наступая в его следы, словно опасаясь, что одно неверное движение может низвергнуть меня к центру земли.
– Знаешь, – бросает Габриэль мне через плечо, – со дня приезда на Исабелу ты сильно изменилась.
Я гляжу на себя. Благодаря зеркалу в ванной комнате я знаю, что мои волосы выгорели на солнце. Шорты висят на бедрах, вероятно, потому, что я не ем каждый день в «Святом Амвросии», кафе на верхнем этаже «Сотбиса», много бегаю и хожу пешком, а не просто перемещаюсь между домом и работой.
Габриэль останавливается, и мы оказываемся плечом к плечу. Он замечает мою задумчивость.
– Не внешне, – поясняет он. – А здесь, – и кладет руку на сердце.
Он продолжает путь, и я шагаю с ним в ногу.
– Ты приехала сюда обыкновенной туристкой. Носилась по острову со своим чек-листом, согласно которому тебе надо было непременно сфотографировать черепаху, морского льва и олушу, а потом выложить их в Instagram.
– Не было у меня никакого чек-листа! – возмущаюсь я.
Габриэль приподнимает бровь: