Не знаю, сколько времени я просидела на невысокой стене, но солнце успевает почти опуститься за горизонт, а океан – отступить, оставив на песке длинную цепочку сокровищ: морские звезды, отливающие перламутром раковины и водоросли, похожие на спутанные волосы русалок.
Я чувствую приближение Габриэля еще до того, как он сообщает о своем присутствии. Пространство меняется, когда в нем появляется Габриэль. Воздух становится будто наэлектризованным. Габриэль останавливается недалеко от того места, где сижу я, и устремляет взгляд на оранжевую линию горизонта.
Я киваю в знак приветствия и спрашиваю:
– Как она?
– Спит. – Он делает шаг вперед.
Его волосы развеваются на ветру, который своим дуновением как бы тоже приветствует Габриэля в своих владениях.
Габриэль садится рядом со мной, подтянув одну ногу к подбородку и положив на нее руку.
– Я подумал, тебе хотелось бы знать, что с ней все в порядке.
– Так и было, – отвечаю я. – В смысле, так и есть.
– Мы с ней поговорили, – нерешительно признается Габриэль.
– О… школе? – спрашиваю я, но на самом деле имею в виду Ану Марию.
– Обо всем, – отзывается он, переводя взгляд на меня. – Я хотел бы эту ночь провести с ней. – На его щеках появляется подобие румянца. – Мне бы не хотелось, чтобы ты думала, будто…
– Да я и не думала…
– Не то что я не хочу…
Мы оба замолкаем.
– Ты отличный отец, Габриэль, – тихонько говорю я. – Ты всегда защищаешь тех, кто тебе дорог. Ни на секунду в этом не сомневайся.
Он принимает комплимент как-то неловко, отводя глаза.
– Ты знаешь, ведь это я ее так назвал, – внезапно признается он. – Луз хотела дать ей имя в честь героини какого-то сериала, но я настоял на Беатрис. Как будто знал, чем все обернется.
– Что ты имеешь в виду?
– Беатриче – так звали возлюбленную Данте. Мысли о ней помогли поэту пройти ад и чистилище. Так и я: всякий раз, когда жизнь становится невыносима, моя Беатрис вытаскивает меня из болота обратно, к свету.
Его слова отзываются такой нежностью и трепетом внутри меня, но вместо того, чтобы прислушаться к себе, я пытаюсь разрядить обстановку.
– Я просто шокирована.
– Тем, что я назвал ее Беатрис?
– Тем, что ты читал «Божественную комедию».
Губы Габриэля расплываются в слабой улыбке.
– Ты еще так многого обо мне не знаешь. – В его словах я слышу нотку печали, потому что мы оба понимаем: узнать друг друга получше нам не суждено.
Он поднимается и закрывает от меня океан, затем берет мое лицо в свои ладони и целует меня в лоб.
– Спокойной ночи, Диана, – говорит Габриэль и оставляет меня наедине со звездами и прибоем.
Я заворачиваюсь в ночь, словно в теплый плед. Я думаю о Нью-Йорке, Финне и своей матери. О кедах и воскресных бранчах в нашем с Финном любимом кафе, когда у него выдавался выходной. О синей коробочке от Тиффани, спрятанной в глубине его ящика с нижним бельем. Я вспоминаю, какое облегчение обычно испытывала, успев в последнюю секунду заскочить в вагон метро; вспоминаю, каким вкусным был чизкейк, купленный мной в 3:00 утра; вспоминаю о часах, проведенных на сайте zillow.com за рассматриванием домов в Уэстчестере, которые мы не могли себе позволить. Я вспоминаю о зиме и запахе жареных каштанов на лотках торговцев. О лете и асфальте, проваливающемся под моими каблуками. Я думаю о Манхэттене – острове, полном разнообразных, решительных людей, стремящихся к чему-то лучшему, не тратящих ни одного своего дня на прогулки во сне. Но кажется, что меня с ними разделяет целая жизнь.
Потом я думаю об этом острове, где нет ничего, кроме времени. Где перемены происходят медленно и неизбежно.
Здесь не получится забыться в поручениях и рабочих заданиях; не получится исчезнуть в толпе. Я вынуждена идти, а не бежать, и в результате я замечаю вещи, мимо которых прежде промчалась бы не оглядываясь: суету краба в борьбе за новую раковину, чудо восхода солнца, яркий всплеск цветка кактуса.
«Быть занятым» означает быть настолько сосредоточенным на том, чего у вас нет, что не замечать плодов своей работы.
Это защитный механизм. Потому что, если перестать суетиться – если сделать паузу, – вы начнете задаваться вопросом: почему прежде вы были уверены, что все эти вещи вам нужны?
Я больше не могу отличить небо от моря, но я слышу шум волн. Потеря зрения; обретение понимания.
Когда мы с Финном бронировали поездку на Галапагосские острова, турагент сказала нам, что путешествие изменит нашу жизнь.
Она как в воду глядела.
Кому: DOToole@gmail.com
От кого: FColson@nyp.org
Всякий раз, когда кого-то экстубируют в отделении реанимации и интенсивной терапии, в громкоговорителях звучит песня Битлз «Here Comes the Sun». Прямо как в фильме «Голодные игры», только наоборот – там играла музыка, когда кто-то из участников умирал. Мы тут же прекращаем любые дела и поднимаем глаза. Хотя, опять же, бывают дни, когда мы не замечаем, что заиграла песня.
Сегодня, когда я уходил из больницы после 36-часовой смены, то заметил припаркованный возле здания грузовик-рефрижератор для тел, которые мы не можем отправить в морг.
Бьюсь об заклад, каждый из этих людей приехал в больницу в полной уверенности, что попал сюда ненадолго – максимум на один-два дня.
Я не видела ни Беатрис, ни Габриэля уже пять дней. Абуэлы тоже нигде не видно – наверное, вся семья просто вернулась на ферму. От этой мысли на душе становится легче. Я убеждаю себя: причина испытанного мной облегчения связана с тем, что Беатрис наконец получила помощь и поддержку, и никак не связана с тем, что теперь я могу сколь угодно долго избегать Габриэля. По правде говоря, я не знаю, что ему сказать. «Это было ошибкой» – хочет сорваться у меня с языка, но я не уверена, что именно было ошибкой: ночь с Габриэлем или все те годы, которые привели меня к ней.
Поэтому всякий раз, когда я выхожу из своей квартиры и не вижу его, я будто бы получаю отсрочку. Ведь так я могу притвориться, что ничего не было, и отложить борьбу с последствиями случившегося.
В один из дней я решаю вновь отправиться к Стене слез, надеясь на еще одно чудесное появление сигнала сотовой связи. Когда заветные столбики становятся черными, я звоню в «Гринс», чтобы договориться о кремации мамы, поясняя, что все еще нахожусь за границей. Затем я набираю номер Финна, но попадаю на голосовую почту.
– Это я, – начинаю я свое сообщение. – Я писала тебе открытки, но они… вряд ли до тебя дойдут. Я просто хотела, чтобы ты знал: я думаю о тебе.
Я не решаюсь добавить что-то еще.
Наступает очередной солнечный, прекрасный день. Я надеваю купальник, беру маску с трубкой и отправляюсь через город в Конча-де-Перла. Пара владельцев магазинов, которые, как и все остальные местные жители, перестали строго соблюдать комендантский час, машут мне рукой или выкрикивают приветствия. Их лица скрыты масками. С кем-то из них мы познакомились на feria: они выменивали крем для загара, овсяные хлопья и свежие тортильяс на мои рисунки, которые затем развешивали в своих заведениях.
Наконец я добираюсь до причала в Конча-де-Перла. На одной из скамеек развалился огромный морской лев. При моем приближении он поднимает голову, подергивает усами, а затем снова погружается в дремоту. Я раздеваюсь до купальника и спускаюсь по лестнице в океан, надеваю маску на лицо и длинными гребками прокладываю себе путь в самое сердце лагуны.
Лежа на воде лицом вниз, краем глаза я замечаю рядом с собой огромную тень. Повернув голову, я вижу гигантского мраморного электрического ската, плывущего со мной в тандеме. Его грудные плавники похожи на крылья, а брюшные – на подол, которым скат подметает танцпол. Животное касается моих пальцев так мягко, словно убеждает меня в том, что не несет никакой угрозы. По ощущениям его плавник напоминает мне мягкую, влажную нижнюю юбку гриба с ее бархатистой поверхностью.
Шесть недель назад подобное поведение местной фауны привело бы меня в замешательство. Теперь же я понимаю, что рядом со мной просто еще одно живое существо, с которым мы делим общее пространство. Я улыбаюсь, наблюдая, как скат уходит в сторону и вскоре превращается в точку на темно-синем фоне, после чего исчезает из виду.
Я переворачиваюсь на спину и плыву какое-то время, подставляя лицо теплым солнечным лучам. А затем ленивым брассом направляюсь к причалу.
И вновь застаю на нем Беатрис.
На этот раз на ней нет вездесущей толстовки. Руки Беатрис обнажены, шрамы от порезов хорошо различимы. Она прижимает колени к груди, пока я поднимаюсь по лестнице. Оказавшись на причале, я снимаю маску с трубкой и отжимаю свои волосы. После чего опускаюсь рядом с Беатрис на колени.
– У тебя все хорошо? – тихо интересуюсь я теми же словами, что и в первый раз здесь, в Конча-де-Перла, словно замыкая очередной круг.
– Угу, – отвечает Беатрис, не сводя глаз со своих коленей.
Между нами повисает напряженная тишина. В течение всего времени, которое я провела с Беатрис, нам всегда было о чем поговорить.
– То, что ты тогда увидела… меня с твоим отцом… – Я качаю головой, не в силах закончить мысль. – Ты же знаешь, что у меня дома есть бойфренд. Это не должно было случиться. Мне очень жаль.
Беатрис проводит ногтем большого пальца по углублению в дереве.
– Мне тоже жаль, – эхом отзывается она, – что я не отправляла ваши открытки.
Я много размышляла над тем, что могло заставить Беатрис солгать мне насчет отправки моих писем по почте. Не думаю, что в ее действиях был какой-то злой умысел… скорее, она просто не хотела меня ни с кем делить, особенно после того, как открылась мне. Этим можно объяснить и ее шок оттого, что она застала меня в постели со своим отцом.
Беатрис доверяла мне. Точно так же, как доверял мне Финн.
Внезапно я чувствую рвотные позывы – кажется, меня вот-вот стошнит. Потому что, как бы сильно я ни хотела отсрочить встречу с Габриэлем для объяснения произошедшего, еще меньше я хотела бы признаться в случившемся Финну.