Огорченный, Крис отпускает мою руку.
– Разумеется, – отзывается он, обращаясь к Финну, а затем переводит взгляд на меня. – Просто дышите, – напоминает мне Крис, подмигивает и выскальзывает из палаты.
Финн занимает место Криса рядом с моей кроватью.
– Мне стоит волноваться? – спрашивает он.
Я закатываю глаза:
– Да, потому что первое, о чем я мечтаю, вернувшись с того света, – это изменить тебе.
Еще не закончив говорить, я чувствую, как на моих щеках вспыхивает предательский румянец.
За исключением дня нашего знакомства, мне ни разу не доводилось видеть Финна за работой. По больнице он расхаживает с довольно важным видом, что не может не впечатлять. Хотя то, как он только что использовал свое положение, чтобы запугать Криса, заставляет меня поежиться, а ведь проявление таких собственнических чувств, по идее, должно мне льстить.
Впрочем, его поведение меркнет по сравнению с тем фактом, что он находится здесь, в моей палате, а не по ту сторону двери. Я не одна. От этой мысли у меня голова идет кругом.
– Где ты пропадал? – интересуюсь я.
– Зарабатывал на оплату жилья, – отвечает он. – Но я скучал по тебе.
Я вытягиваю руку, чтобы просто дотронуться до него. Так здорово, что я наконец могу это сделать!
– Я тоже по тебе скучала.
Мне так хочется, чтобы он снял маску. Мне так хочется видеть его лицо, как будто у нас все хорошо. Но я понимаю, как сильно он рискует, находясь со мной в одном помещении, даже будучи экипированным в СИЗ.
Внезапно до меня доходит, что трудности с дыханием могут возникать не только вследствие заражения ковидом.
Я помню, как впервые увидела Финна в костюме, а не в больничном халате, – на настоящем свидании. Он ждал меня за столиком одного итальянского ресторанчика в Гринвич-Виллидже. Я немного опоздала из-за пробок в метро, и когда вошла в зал, а он поднялся со своего места в знак приветствия, пространство внезапно сузилось до размеров маленькой комнатки, где были только мы вдвоем. Мне пришлось напомнить себе, как дышать.
Неделю спустя, в разгар жаркого поцелуя, его пальцы нашли полоску кожи на моей спине между свитером и джинсами. Меня словно обожгло каленым железом, и весь кислород вышел из моих легких единым выдохом.
Как-то раз, уже состоя в отношениях с Финном в течение нескольких месяцев, я дотронулась до него в темноте и подумала, как же это здорово – знать чье-то тело так же хорошо, как свое собственное. Финн ахнул, потому что своим прикосновением я доставила ему наслаждение; я же ахнула в ответ, потому что это было настоящим чудом – точно знать, как доставить ему наслаждение.
Внезапно я осознаю, как мне повезло, что Финн был рядом со мной, когда мне стало плохо. Если бы он не понял, что я потеряла сознание от недостатка кислорода, если бы он не отвез меня в больницу, возможно, я бы не была сейчас здесь, с ним.
– Спасибо, – говорю я хриплым голосом, – за то, что спас меня.
Он качает головой:
– Ты сама себя спасла.
– Я ничего не помню, – сетую я. – Я даже не помню, как попала сюда и как чувствовала себя до ИВЛ.
– Это нормально. Для этого у тебя есть я.
В уголках его глаз появляются морщинки, и я думаю, что хуже всего в обязательном ношении масок именно это – невозможность определить, улыбается твой собеседник или нет.
– Я буду твоей памятью, – обещает он.
Какая-то часть меня сомневается в том, что его воспоминания более точны, чем мои. Ведь он не находился подле меня круглосуточно. Впрочем, мой мозг продолжает считать, что и меня здесь тоже не было.
Есть переживания, которые наш мозг намеренно блокирует, чтобы нам не пришлось вновь испытать эту боль. Но есть переживания, которые наш мозг намеренно подсовывает нам вновь и вновь, чтобы предупредить нас или предостеречь. Не трогай раскаленную плиту. Не ешь протухшие продукты.
Не расставайся со своим парнем в разгар пандемии.
– Последнее мое воспоминание – это твои слова о том, что мне все равно стоит поехать в отпуск. Одной, – тихо говорю я.
Финн на мгновение закрывает глаза.
– Прекрасно. Я-то как раз надеялся, что именно это ты и забыла, – признается он. – Ты тогда на меня здорово разозлилась.
– Я… разозлилась?
– Угу. Ты спросила, как я мог даже подумать о том, чтобы предложить тебе поехать одной, если верил в скорое ухудшение ситуации с ковидом. – (Этим же вопросом я задавалась и на Галапагосах.) – Еще ты сказала, что мы по-разному понимаем суть отношений. Ты что-то говорила о Ромео и Джульетте, о том, что, если бы Ромео остался в Вероне, всего остального дерьма не случилось бы. – Финн смотрит на меня в замешательстве. – Я так и не понял, что ты имеешь в виду. Я не читал «Ромео и Джульетту».
– Ты не читал «Ромео и Джульетту»? – переспрашиваю я.
– Ты спросила ровно то же самое, – поморщившись, отвечает он, не сводя с меня глаз. – Ты обвинила меня в том, что я больше забочусь о деньгах, которые мы потеряем на возврате билетов и брони отеля, чем о тебе. Ты сказала, что если бы я действительно любил тебя, то не отпускал бы от себя ни на минуту, особенно сейчас, когда разверзлись врата ада. Правда в том, что я облажался. Я сказал, не подумав. Я устал, Ди, я боялся, что, работая в больнице с пациентами, у которых обнаружили вирус… – Финн осекается и наклоняет голову.
Я понимаю, что он плачет.
– Финн?.. – шепчу я недоуменно.
Его прекрасные голубые глаза цвета больничного халата, цвета моря в стране, где я никогда не была, встречаются с моими.
– Вероятно, это я принес вирус домой, – выдавливает из себя Финн. – Ты заболела из-за меня.
– Нет, – отвечаю я. – Это неправда…
– Это правда. Мы мало что знаем о вирусе наверняка, но очевидно, что некоторые люди переносят болезнь бессимптомно. Я работаю в больнице. – Он произносит последнее слово с таким отвращением, что я понимаю: чувство вины поглотило его целиком. – Я чуть не убил тебя, – шепчет Финн.
– Ты не знаешь этого наверняка. – Я сжимаю его руку. – Я могла подхватить вирус на работе или в метро…
Полный раскаяния, он качает головой:
– Я так устал в ту ночь, что хотел как можно быстрее прекратить спор. Я не пошел за тобой, когда ты заявила, что ляжешь спать пораньше, а когда наконец лег, ты уже спала. Ты проснулась среди ночи, чтобы выпить болеутоляющее, я же притворился спящим, потому что боялся продолжения неприятного для меня разговора. А потом, на следующее утро, когда я решил извиниться перед тобой, то едва смог тебя разбудить.
Он отворачивается, вытирая глаза рукавом халата.
А еще перехватывать дыхание может от любви, огромной и всепоглощающей, накрывающей вас с головой, словно волна.
– Я чуть тебя не потерял. Не стоит прощаться походя. Этот урок я, черт возьми, усвоил на отлично! – Финн берет мою руку в свои и утыкается щекой мне в ладонь. – Я больше никогда не попрошу тебя отправиться куда бы то ни было без меня, – мягко говорит он. – Если ты пообещаешь никогда не покидать меня.
Я закрываю глаза и вижу двух голубоногих олуш, подпрыгивающих и кружащихся в древнем танце, неистово щелкая клювами.
Они так друг друга поубивают.
На самом деле это их брачный танец.
Я распахиваю глаза, мой взгляд останавливается на Финне.
– Обещаю.
Ко мне приходит анестезиолог-реаниматолог. Его зовут доктор Стерджис. Финн с ним почти не знаком. Доктор Стерджис начал свою работу в отделении реанимации и интенсивной терапии Пресвитерианской больницы Нью-Йорка под Рождество. Он пробегает глазами список назначенных мне препаратов и заверяет меня, что уровень сатурации постепенно растет. Он спрашивает, нет ли у меня каких-нибудь вопросов.
Я стараюсь не говорить с Бетти или Сиретой о Галапагосах, потому что в ответ они лишь назначают мне алпразолам или лоразепам, а я больше не хочу какого бы то ни было фармакологического вмешательства в мой разум. Но вопреки их заверениям, что галлюцинации пациентов, отключенных от ИВЛ, постепенно забываются, со мной этого не произошло. Скорее наоборот, они становятся все острее и ярче, потому что я возвращаюсь к ним всякий раз, когда остаюсь одна в своей палате.
– Эти… сны, – начинаю я. – Те, что мне снились во время подключения к ИВЛ, не похожи на обычные сны. – Я заставляю себя продолжать, ведь этот врач не может отмахнуться от моих глупых опасений. – Мне трудно поверить, что они ненастоящие.
Доктор Стерджис кивает, как будто слышал о таком и прежде.
– Вы беспокоитесь о своем психическом состоянии? – тут же понимает он.
– Да, – признаю я.
– Что ж, могу сказать, что почти все непонятное помогают объяснить законы естественных наук. При недостаточном насыщении мозга кислородом меняется ваше психическое состояние. У вас возникают проблемы с интерпретацией происходящих с вами событий. Добавьте к этому обезболивающие и глубокую седацию, и вы получите отличные условия для проявления всех видов бреда. Есть даже некоторые ученые, которые считают, что вырабатываемый эпифизом диметилтриптамин…
– Я не знаю, что это значит.
– Это основной ингредиент галлюциногена аяуаски, – поясняет доктор Стерджис. – Но все это лишь теории. На самом деле мы до сих пор точно не знаем, что происходит, когда вводим пациента в искусственную кому и его разум пытается синхронизировать реальность с бессознательным. Например, в какой-то момент вы, скорее всего, почувствовали себя словно в западне – большинство ковидных больных на ИВЛ пытаются избавиться от воткнутых в их тела трубок. Ваш мозг, находясь в состоянии наркотического опьянения, пытался придать смысл бессмысленному бессознательному, и, возможно, в какой-то момент вам приснился сон, в котором вы были связаны по рукам и ногам.
Однако в своих галлюцинациях я не чувствовала себя связанной, наоборот, я чувствовала себя свободной. Вот почему меня так раздражает отсутствие возможности управлять своим телом. Я хочу побродить по Сьерра-Негре. Я все еще ощущаю запах серы. Я чувствую руку Габриэля на своей обнаженной коже.