рнуться в страну живых. Но у Финна не было времени отдохнуть.
Он потихоньку успокаивается, а затем смущенно переводит взгляд на меня.
– Прости, – бормочет он.
Я глажу его по щеке:
– Не нужно извиняться.
Он хватает мою руку и целует ее.
– Я не думал, что все произойдет именно так, – бормочет Финн себе под нос, а затем смотрит мне в глаза. – Я хочу провести с тобой всю оставшуюся жизнь. Я не понимал, что это значит, пока чуть не потерял тебя. – Он опускает голову. – У меня был целый план, но я не думаю, что смогу ждать…
Я вскакиваю с дивана и отдергиваю руку. Мои пальцы тут же становятся холодными как лед.
– Мне нужно… в туалет, – выпаливаю я и, спотыкаясь, бреду в ванную, а затем плотно закрываю за собой дверь, открываю кран с холодной водой и брызгаю ей себе на лицо.
Я знаю, что хотел сделать Финн. Я всю жизнь мечтала об этом моменте. Так почему же я не смогла позволить ему случиться?
Я вся вспотела, мне холодно и меня трясет. Уже много лет я знаю, чего хочу. И теперь, когда этот момент настал…
Теперь, когда он настал…
Я не уверена в своей готовности.
Я выключаю воду и открываю дверь. Финн все еще сидит на диване и смотрит телевизор. Его слезы давно высохли, и он пристально наблюдает за тем, как я сажусь рядом с ним.
– Что я пропустила? – спрашиваю я, глядя на экран.
Я чувствую на себе его взгляд. Кажется, я слышу, как он отвечает:
– Ну ладно.
Думаю, есть темы, которые никто из нас не готов обсуждать. Я прижимаюсь к Финну и кладу его руку себе на плечи. Спустя какое-то время я чувствую, как он шепчет мне в макушку:
– Может, тебе стоит с кем-нибудь поговорить? Например… с психотерапевтом.
Не поднимая на Финна глаз, я отвечаю:
– Может, и стоит.
Я сосредоточиваюсь на фильме. На экране прах Тони Старка дрейфует по озеру.
Я знаю, что невозможно пробежать марафон без должной подготовки. И я не смогу добраться до «Гринс», пока едва добираюсь до конца коридора. Поэтому на следующий день я собираю в кулак все свое мужество и отправляюсь на прогулку. На улицах – никого. Я медленно и неторопливо дохожу до конца квартала, где за углом имеется винный магазин.
И к моему удивлению, он открыт. Но опять же, выпивка – продукт первой необходимости, так ведь?
Вечером я едва могу дождаться возвращения Финна, чуть не подпрыгивая от возбуждения.
– Угадай, чем я сегодня занималась? – спрашиваю я, как только он показывается из ванной; за спиной я прячу бутылку красного вина. – Я смогла самостоятельно дойти до винного магазина! И теперь мы можем отпраздновать это событие.
Однако Финна эта новость явно не радует.
– Ты сделала… что? – в ужасе спрашивает он.
Улыбка сползает с моего лица.
– Я не нарушала карантина, – тут же принимаюсь оправдываться я. – Нам ведь разрешено ходить в продуктовые за едой. – Я достаю из-за спины бутылку. – Это ведь можно назвать едой, так?
– Диана, тебе не следует выходить из дому одной. – Финн садится на диван рядом со мной и оглядывает меня так, словно ожидает увидеть кровоточащую рану на голове или сломанную кость любой из моих конечностей. – Ты ведь выписалась из больницы всего пару дней назад.
– Я выписалась из реабилитационного центра, – мягко поправляю его я, – и должна продолжать тренировки. Кроме того, рано или поздно мне пришлось бы выйти из дому. Туалетная бумага сама себя не купит.
Реакция Финна ставит меня в тупик – я ожидала совсем иного. Он должен радоваться тому, что с каждым днем я становлюсь сильнее, что наконец набралась смелости выйти из дому одной. Но в то же время я понимаю: когда сейчас Финн целует меня, то прижимается губами к моему лбу, как будто проверяет температуру. Он всегда наблюдает за мной, если я встаю, чтобы пойти в ванную или на кухню, словно ждет, что я вот-вот упаду.
Я прижимаюсь к нему, и наконец Финн обнимает меня.
– Я в порядке, – шепчу я.
Интересно, когда он перестанет относиться ко мне как к своему пациенту и начнет относиться как к своему партнеру?
– Обещай, что в следующий раз дождешься меня, если тебе понадобится выйти из квартиры, – бормочет он.
На мгновение я задерживаю дыхание, потому что не могу обещать чего-то подобного. Завтра я во что бы то ни стало поеду в «Гринс».
– Однажды, – мягко говорю я, – тебе придется меня отпустить.
Существует теория так называемого ретрогенеза, согласно которой есть определенное сходство между развитием деменции и развитием ребенка, но с обратной динамикой. Об этом рассказал мне один врач, когда моей матери, которой на тот момент было всего пятьдесят семь, впервые поставили диагноз «болезнь Альцгеймера». Человек с деменцией, сказал он, похож на десятилетнего ребенка. Больной вполне в состоянии выполнить определенные указания из оставленной для него инструкции. Однако со временем различные функции его мозга утрачиваются перманентно, и в конце концов пациент становится похож на младенца – он легко может забыть одеться или поесть. Впоследствии теряются координация и речь. Самое первое, что мы осваиваем в младенчестве, и последнее, что утрачивает страдающий болезнью Альцгеймера: способность держать голову. Умение улыбаться.
Тогда, в свой первый визит к маминому врачу, я спросила, как долго живут пациенты с подобным диагнозом. Врач ответил, что большинство больных альцгеймером живут от трех до одиннадцати лет с момента постановки диагноза. Однако некоторые могут прожить и все двадцать.
«Боже мой, что мне делать с ней все это время?!» – подумала я.
Но это было до того, как я потеряла/не потеряла ее во сне.
Хотя в городе объявлен карантин, я легко могу объяснить любому интересующемуся, почему мне необходимо лично увидеть свою мать. Электрички вроде ходят, но я решаю разориться на такси.
Я так и не сказала Финну о планируемой поездке. Впрочем, я никому о ней не сказала.
Когда подъезжает такси, водитель смотрит на меня в маске с подсолнухами, а я – на таксиста в маске KN95, словно оцениваем риск заразиться. Затем водитель переводит взгляд на мою трость, и я подумываю о том, чтобы сказать ему, что недавно перенесла ковид, но решаю этого не делать.
Мы подъезжаем к «Гринс», но входная дверь, к моему удивлению, заперта. Я звоню в звонок, а потом колочу в дверь. Через мгновение она открывается, и на пороге появляется медсестра в маске.
– Простите, – говорит она, – но мы закрыты.
– Но ведь сейчас время для посещений, – возражаю я. – Я пришла навестить Ханну О’Тул.
Медсестра не сводит с меня глаз.
– Мы закрыты по приказу губернатора. – Она делает ударение на последнем слове и произносит его с легким оттенком осуждения, как будто мне следовало быть более информированной.
Спасибо, я достаточно информирована насчет того, что мне следует знать, а что – нет.
– Меня не было в городе какое-то время. – (Это ведь правда.) – Послушайте, я совсем ненадолго. Просто… это может показаться странным, но мне почудилось, что моя мать умерла и…
– Мне очень жаль, – перебивает меня медсестра. – Однако запрет на посещения призван обеспечить безопасность вашей матери. Может, вам стоит… просто позвонить ей? – С этими словами она захлопывает дверь прямо перед моим носом.
Стоя на холодном ветру, я обдумываю ее слова. Обычно именно это я и делала – звонила маме раз в несколько недель.
Набирая номер ее палаты, я вдруг замечаю, что на парковку перед домом престарелых въезжает машина. Из нее выходит пожилой мужчина с мешочком птичьего корма в руках. Однако он направляется не к входной двери, а сворачивает за угол здания. Там на одной из крытых веранд имеется кормушка для птиц. Незнакомец высыпает в нее немного семян и только после этого замечает мое присутствие.
– Мы с ней вместе вот уже пятьдесят два года, – поясняет он. – Я не позволю какому-то поганому вирусу испортить эту статистику.
– Вы навещаете свою жену? – (Мужчина кивает.) – Но… как?
Незнакомец показывает в сторону застекленной веранды. Такая же есть в палате моей матери: с нее нельзя попасть на улицу, однако постояльцу он дает некую иллюзию пребывания на открытом воздухе. Вскоре дверь на веранду открывается, и медсестра выкатывает на нее женщину в кресле-каталке. Волосы пациентки цвета сахарной ваты, а узкие плечи накрыты пледом. Она рассеянно смотрит мимо мужчины.
– Это и есть моя Мишель, – гордо заявляет он. – Спасибо! – кричит мужчина медсестре, которая машет ему рукой и вскоре уходит. Он же подходит к самому стеклу и прижимает к нему руку. – Как там моя куколка? – спрашивает он, однако пожилая женщина не отвечает. – У тебя была хорошая неделя? Вчера я видел около нашего дома красного кардинала. Первого в этом году!
Кажется, мужчине все равно – подслушиваю я его разговор с женой или нет. Пожилая женщина остается неподвижна, ее лицо не выражает ровным счетом никаких эмоций. Это зрелище разрывает мне сердце.
Я уже собираюсь уходить, как вдруг мужчина начинает петь чистым тенором песню «Битлз» под названием «Michelle».
Внезапно его жена оживает и начинает подпевать:
– I love you, I love you, I love you.
– Вот так. – Лицо мужчины озаряется улыбкой. – Именно так, дорогая.
Я торопливо направляюсь к веранде моей матери и набираю номер ее телефона. Мгновение спустя она берет трубку.
– Привет, это Диана! – весело начинаю я. – Как приятно с тобой поговорить!
Я знаю, что солнечные, яркие интонации подскажут маме, как реагировать на мои фразы. Хотя вряд ли ее ответы будут иметь какое-то отношение к тому, как меня зовут или кем я прихожусь ей, потому что она не помнит ни того ни другого.
– Привет, – отвечает мама неуверенно, но оптимистично. – Как твои дела?
– Сегодня такой чудесный день! – продолжаю я. – Ты должна выйти на веранду. Я уже здесь, наслаждаюсь солнышком.
Мама молчит, а я, честно говоря, уже начинаю сомневаться в том, что она сможет открыть дверь. Но мгновение спустя она выходит на веранду, робко озираясь вокруг, будто не может вспомнить, как здесь оказалась.