Моя мать, понимаю я, в буквальном смысле построила маршрут своей жизни. Я тоже сочинила себе план. По той же причине – чтобы не оказаться в конечном итоге там, где мне совсем не хотелось быть.
Я не знаю, что заставляет меня задать следующий вопрос. Может быть, то, что я никогда не чувствовала себя с матерью на одной волне; может быть, мои многолетние обвинения в том, что она не делилась со мной своей жизнью, хотя на самом деле я никогда не просила ее об этом. В любом случае я сажусь, скрестив ноги, и спрашиваю:
– У тебя есть дети?
Мама слегка хмурится, закрывает фотоальбом и принимается поглаживать пальцами его обложку, цепляясь за тисненное золотом название: «Жизнь». Банально, но точно.
– Есть, – наконец произносит мама, хотя я уже думаю, что она не ответит. – Были.
Мне приходится заставлять себя не развивать эту тему. В инструкции о том, как вести себя с близким с болезнью Альцгеймера, говорилось: не напоминайте больному о том, что может его расстроить.
Мама смотрит мне прямо в глаза через стекло веранды.
– Я… не знаю, – говорит она.
Но я не вижу, чтобы ее взор затуманился. Обычно именно этим отличаются пациенты с деменцией. Скорее наоборот, я читаю в ее глазах воспоминания об отношениях, которые были не такими, какими могли бы быть, даже если причина этого ей неясна.
Она моргает, глядя на окружающие ее вещи, явно недоумевая, как она умудрилась угодить в это место.
Моя вина ничуть не меньше.
Я потратила столько времени на размышления о том, насколько мы с мамой разные, но никогда не задумывалась: а что же у нас общего?
– Я устала, – признается мама.
– Тебе стоит прилечь, – отзываюсь я, начиная складывать плед.
– Спасибо за визит, – вежливо говорит она.
– Спасибо, что позволила тебя навестить, – отвечаю я так же вежливо. – Не забудь задвинуть защелку.
Я жду, пока она вернется в свою комнату, но даже за эти несколько секунд мама забывает запереть дверь на веранду. Я могу повторять ей об этом миллион раз, но она, вероятно, все равно не запомнит.
Я жду такси и тихонько посмеиваюсь над своей глупостью. Раньше я думала, что вернулась в этот мир, чтобы дать маме второй шанс.
Теперь я начинаю думать, что я здесь для того, чтобы она могла дать второй шанс мне.
Каждый вечер в семь часов жители Нью-Йорка высовываются из окон и стучат кастрюлями и сковородками в знак поддержки так называемых работников ковидного фронта. Иногда Финн слышит этот стук, когда возвращается с работы домой.
В такие дни он заходит в квартиру, раздевается, принимает душ, а затем направляется прямо к шкафчику над холодильником, достает бутылку виски «Макаллан», наливает себе в стакан и иногда даже не разговаривает со мной, пока не выпьет.
Я и не знала, что Финн любит виски.
Каждый вечер он наливает себе чуть больше, чем вчера. Однако всегда оставляет достаточно, чтобы хватило на следующий вечер. Иногда он вырубается прямо на диване, и мне приходится помогать ему добраться до кровати.
Днем, пока Финн на работе, я забираюсь на табуретку и достаю бутылку «Макаллан». Я выливаю немного виски в раковину. Чтобы не вызвать подозрений и одновременно защитить Финна от него самого.
К концу мая мы перестаем мыть продукты с мылом и ждать два дня, прежде чем вскрыть конверт с почтой. Однако мы по-прежнему сторонимся других людей и боимся подхватить вирус от соседа, пробегающего мимо нас во время своей тренировки. Я начинаю получать пособие по безработице, положенное мне по закону после сокращения в «Сотбисе», но оно, конечно, не покрывает аренду, хотя прежде мы с Финном делили ее поровну.
Иногда мне кажется, будто я схожу с ума от этой ковидной рутины, и тогда приходится напоминать себе о том, как мне повезло, ведь я не умерла. Я брожу по форумам в поисках других людей, которые выжили после тяжелого течения болезни, но даже недели спустя сражаются с последствиями вируса. Они жалуются, что врачи лишь разводят руками на их симптомы, не имея ни сил, ни знаний для оказания помощи. Я читаю статьи о женщинах, разрывающихся между работой и домашним обучением своих детей, которое отныне проходит в онлайн-формате. Иногда я натыкаюсь на жалобы о том, что работникам «передовой» платят слишком мало за то, что они каждый день рискуют заразиться. Я вижу, как Финн, шатаясь, возвращается домой после долгой смены, не в силах забыть об увиденном в этот день. Иногда мне кажется, что весь мир затаил дыхание. Если мы не задохнемся, то скоро все потеряем сознание.
Одну из суббот, когда у Финна выдается выходной, мы решаем посвятить генеральной уборке, а также стирке белья и разбору накопившейся почты. Мы играем в «камень-ножницы-бумага», чтобы определить, кому достанется та или иная работа по дому. Мне выпадает чистка туалета, в то время как Финну достается разбор почты – он роется в грудах конвертов, сложенных неаккуратной стопкой на кухонном столе, в поисках счета за кабельное телевидение и банковских выписок. Каждый раз, проходя мимо него, я испытываю чувство стыда. Обычно мы делим расходы за коммунальные услуги и арендную плату пополам, но, поскольку мои доходы сократились до минимума, он теперь берет почти все расходы на себя.
Я замечаю, как Финн собирает в охапку глянцевые журналы, выуженные из груды счетов, и бросает их в коробку из-под пачек молока, которую мы используем в качестве мусорного ведра.
– Ума не приложу, почему они продолжают приходить, – бурчит он. – Эти брошюры различных колледжей.
– Погоди… – Я откладываю мокрую тряпку и вынимаю всю пачку из коробки. – Они для меня. – Я встречаюсь с Финном взглядом. – Я подумываю вновь пойти учиться.
Он с недоумением смотрит на меня:
– Зачем? У тебя уже есть степень магистра в сфере истории искусств.
– Я хочу сменить профессию, – поясняю я. – Мне нравится арт-терапия.
– И чем ты собираешься платить за обучение? – спрашивает Финн.
Вопрос меня задевает.
– У меня есть кое-какие сбережения… – наконец отвечаю я.
Финн молчит, но в его взгляде неявно читается: «К тому времени, когда все это закончится, от них может ничего не остаться».
На меня вновь наваливается чувство вины из-за желания тратить деньги на себя, вместо того чтобы продолжать поровну делить расходы по дому, и злость из-за того, что он прав.
– Мне просто кажется, что это может быть… сигналом к тому, чтобы что-то поменять в своей жизни, – говорю я.
– Ди, ты не единственная, кто потерял работу.
– Я не про работу, – возражаю я, качая головой. – А про все вместе. Мне кажется, я заболела не просто так.
Финн вдруг выглядит очень, очень уставшим.
– Для болезни не нужна причина. Вирусам они ни к чему. Они нападают на всех без разбора. Бьют наугад.
– Ну а я в это не верю, – отвечаю я, вскидывая подбородок. – Я не верю, что осталась жива по чистой случайности.
Какое-то время Финн продолжает просто смотреть на меня, зачем качает головой и бормочет что-то себе под нос, после чего берется за очередной конверт из пачки неразобранных писем.
– Почему ты злишься? – спрашиваю я.
Финн отодвигает стул от стола.
– Я не злюсь, – возражает он. – Просто… продолжить учебу? Сменить профессию? Странно, что за месяц ты ни разу об этом не упомянула.
– Я навещала свою мать! – выпаливаю я.
– Ого! – тихо ахает Финн.
Он смотрит на меня так, словно я предала его.
– Я ничего тебе не сказала, поскольку боялась, что ты запретишь мне ее навещать.
Он прищуривается, как будто видит меня, но не узнает.
– Я бы поехал к ней вместе с тобой, – наконец говорит он. – Ты должна быть осторожной.
– Думаешь, выносить мусор в коридор, чтобы выбросить его в мусоропровод, опасно?
– Так и есть. Тебе не следует этого делать. Прошел всего месяц с момента твоей выписки…
– Ты обращаешься со мной, словно я при смерти, – огрызаюсь я.
– Потому что ты и была при смерти, – парирует Финн, поднимаясь со стула.
Мы стоим в футе друг от друга, искрясь разочарованием.
Финн явно хочет мягко вернуть меня туда, где я была до того, как все это случилось. Словно он придерживал для меня место за карточным столом и мы собираемся продолжить нашу игру с того места, на котором остановились. Проблема в том, что я уже не тот игрок.
– Когда ты была при смерти, – продолжает Финн, – я не верил, что может быть что-то ужаснее мира, в котором нет тебя. Но что еще хуже, Диана, так это то, как ты, находясь в этом мире, не позволяешь мне стать его частью. – Его глаза темнеют от отчаяния. – Не знаю, что я сделал не так.
Я тут же беру в свои ладони его руку.
– Ты все сделал правильно, – заверяю его я, потому что это правда.
Облегчение в глазах Финна почти невыносимо. Он обнимает меня за талию.
– Хочешь продолжить учебу? – спрашивает он. – Мы придумаем, как это сделать. Хочешь стать доктором наук? Я буду сидеть в первом ряду на защите твоей диссертации. Мы всегда хотели одного и того же, Ди. Если тебе так нужен этот объезд на пути к тому, о чем мы всегда мечтали, ничего страшного.
Объезд. Внутри меня все вздрагивает от этого слова. Хорошо, что Финн этого не видит.
Что, если я больше не хочу того, о чем мечтала прежде?
– Кем ты хотел стать, когда вырастешь? – тихонько спрашиваю я.
Финн фыркает, а потом с улыбкой отвечает:
– Фокусником.
– Правда? – Его ответ меня потрясает. – Почему?
– Потому что они заставляли вещи появляться из воздуха, – пожимает плечами Финн. – Нечто из ничего. Что может быть круче?
Я прижимаюсь к нему всем телом:
– Я бы ходила на каждое твое выступление. Была бы твоим фанатом номер один.
– Я бы взял тебя своим помощником, – смеется Финн. – Ты бы разрешала мне разрезать себя пополам?
– Хоть каждый день, – отвечаю я.
А про себя думаю: это-то как раз легко. Фокус в том, чтобы вновь собрать меня воедино.
На следующее утро я звоню Родни по FaceTime и рассказываю ему о нежелании Финна позволить мне продолжить свое образование.