Я улыбаюсь ей одними губами, но тяжесть не исчезает из моего сердца.
Она вздыхает и медленно опускается назад, пытаясь прилечь.
– Устала? – спрашивает Люк, и она кивает.
Он встает, чтобы помочь ей добраться до комнаты, но Мэл только отмахивается.
– Со мной все в порядке. Веселитесь. Не хочу портить вам вечер.
Мы с Люком переглядываемся.
– На самом деле мне уже, наверное, пора, – говорю я и встаю.
– Уже? – Глаза Мэл закрыты, и она морщится, словно ей больно. – Мне кажется, ты только пришла.
– Мне просто нужно подготовиться к одному мероприятию, которое будет завтра в лагере.
– Вы двое стали чертовски скрытными, – говорит Мэл, открыв один глаз и указывая на нас пальцем. – Люк сказал, что теперь работает в летнем лагере на базе культурно-спортивного центра – и все. А сегодня ни с того ни с сего объявляет: «В общем, когда я увидел Джесси…»
Я исподтишка бросаю взгляд в его сторону, но он просто смотрит на маму со спокойным выражением лица.
– И я у него спросила: «Так ты видел Джесси?» И он такой: «Она тоже там работает». Как будто вы не специально все так устроили, чтобы работать вместе.
– Эээ, да. Извини, – бормочу я. Люк не говорит ничего.
– Ладно, я пойду, Мэл, – говорю я и наклоняюсь, чтобы обнять ее. В детстве я сжимала ее так сильно, словно она – кислород, а мне не хватает воздуха. Но сейчас мои движения аккуратны и осторожны, потому что я боюсь причинить ей боль.
– Пока, Джесси, девочка моя, – говорит она.
– Я тебя провожу, – говорит Люк, когда я распрямляю спину. Мы молча выходим из дома. Снова оказавшись на крыльце, я чувствую, как воздух вокруг нас начинает наливаться тяжестью.
– Наверное, нам надо разработать график, – говорит Люк. – Обсудить, когда мы оба свободны, чтобы видеться так часто, как… это обычно делают.
– А, – произношу я. – Давай.
Я вдруг понимаю, что все решено. Мы притворяемся парой, чтобы Мэл была счастлива.
Но все-таки Люк прав: это меньшее, что я могу сделать.
Он прислоняется к стене.
– Что ты делаешь завтра вечером?
– Помогаю в клубе.
Я надеюсь, что мне не придется уточнять, о каком клубе речь. Он меня понимает.
– А послезавтра?
– По четвергам я работаю в пансионате. И в субботу днем тоже.
Он хмурится.
– Зачем ты так много работаешь?
Хотя он задает мне вопрос, мы оба знаем, что ему плевать на мой ответ, поэтому я даже не отвечаю.
– Тогда как насчет вечера пятницы? – спрашивает он. – Мы можем встретиться в восемь, прийти к Мэл и сделать вид, что только что вернулись из ресторана.
Я киваю.
– Хорошо.
– Договорились, – говорит он, выпрямляя спину.
– Ну, доброй ночи, – говорю я, разворачиваюсь и иду прочь.
Я чувствую на себе взгляд Люка, пока сажусь в машину, завожу двигатель и выезжаю на дорогу, и от этого ощущения у меня внутри все дрожит. Наверное, он выжидает время, чтобы Мэл подумала, что он проводил меня, поцеловал на ночь и дождался, пока я отъеду от дома.
Все притворство сегодняшнего вечера и боль от того, в каком состоянии находится Мэл, сказываются на мне. Когда я захожу домой, мне грустно и плохо. В гостиной горит свет, и, к своему удивлению, я вижу там маму, работающую за ноутбуком.
– Солнышко! – радостно восклицает она при виде меня. – Как прошел твой день?
– Хорошо, – говорю я.
– Хорошо? – скептически переспрашивает мама, и я удивляюсь, что она способна разглядеть правду за моими словами. Мы много лет прожили в одном доме, но в разных вселенных, и я привыкла к тому, что мама ничего обо мне не знает. То, что новая версия мамы начинает меня узнавать и определять эмоции по моему лицу, застает меня врасплох. Я испытываю какую-то странную благодарность и пытаюсь не думать о том, что все это может внезапно исчезнуть.
Судя по маминому виду, она радуется, когда я сажусь на диван рядом с ней.
– На самом деле не очень хорошо, – признаюсь я. – Мы сегодня ужинали с Мэл…
– И? – подбадривает она меня.
Я рассказываю маме, какой слабой выглядит Мэл и насколько виноватой я себя чувствую из-за того, что упустила так много времени, которое могла бы провести с ней. Мои родители считают, что я просто отдалилась от Коэнов после смерти Ро, и я не собираюсь их разубеждать. А еще я не упоминаю о том, что меня мучает совесть, потому что я согласилась помочь Люку лгать его матери, только чтобы ее порадовать. Сомневаюсь, что мама одобрит наши поддельные отношения.
– Неважно, сколько времени ты упустила в прошлом году, важно, что теперь ты вернулась, – говорит мама и берет меня за руку. – Знаешь, я написала родителям, когда начала ходить к психотерапевту.
– Они ответили? – спрашиваю я.
Она грустно качает головой.
– Если честно, я на это и не рассчитывала, – говорит она. – Мы очень плохо расстались. Но когда я отправляла то сообщение, поняла: я больше не волнуюсь, что случится дальше. Мне стало все равно, сколько времени прошло и как сильно они меня обидели. Я просто хотела попытаться начать наши отношения еще раз. Я хотела, чтобы они увидели, каким человеком я стала. Познакомились с моей прекрасной дочерью.
Она проводит рукой по моей щеке.
– И я уверена, что Мэл ощущала нечто похожее. Когда ты скучаешь по кому-нибудь достаточно сильно, время перестает иметь значение.
Я сглатываю комок.
– А почему ты поссорилась с родителями?
Когда я была ребенком, то думала, что мама – сирота. Я даже сочинила историю, что именно поэтому она всегда грустит. И только став старше, я поняла, что мамины родители живы, а ее печаль уходит корнями гораздо глубже.
– Мы с папой никогда тебе не рассказывали? – спрашивает она.
«Когда бы вы могли это сделать?» – думаю я, но вслух ничего не говорю и просто качаю головой.
– Он им не нравился, – произносит она.
– Папа? – недоуменно переспрашиваю я, вспоминая своего разумного отца и его добрую улыбку. Я думаю о том, как он смотрит на маму, как его глаза начинают светиться, когда она заходит в комнату, и о том, как он поддерживал ее все эти годы. Я не могу понять, как бабушка и дедушка могли его не любить.
– Потому что он темнокожий, – напрямую говорит мама.
До меня не сразу доходит смысл ее слов, а потом я замираю с открытым ртом.
– Серьезно? Они в каком веке живут?
Мама качает головой.
– Это просто нелепо. То, что такое вообще могло прийти людям в голову, и то, что они продолжают верить в это сейчас. Но именно поэтому родители никогда не одобряли наш брак. Они предпочли потерять меня, только бы не принимать в семью его. Я надеялась, что за последние восемнадцать лет что-то изменилось, но, видимо, нет.
– И знаешь, – продолжает она, – я никогда не забуду, как они с ним поступили – как они поступили с нами. Но я была готова начать наши отношения с чистого листа, если они захотели бы… если бы они смогли признать, что были неправы.
На ее глазах выступают слезы. Я наклоняюсь к ней и сжимаю ее руку.
– В общем, я хочу сказать, что, даже если ты ошиблась – особенно если ты ошиблась, – в большинстве случаев можно все исправить. Так что не кори себя, что ты долго не приходила к Мелани. Радуйся, что еще не поздно побыть рядом с ней.
Когда мы желаем друг другу спокойной ночи и поднимаемся к себе, мамины слова еще звучат в моей голове. Я не могу поверить, что мои бабушка и дедушка – гребаные расисты и по этой причине я ни разу в жизни их не видела. Мне больно от мысли, что папа столкнулся с этой несправедливостью. Он такой прекрасный человек и так любит маму, но все, что увидели ее родители, – это цвет его кожи.
Я размышляю и над другими мамиными словами – о том, что нужно сосредоточиться на времени, которое осталось у нас с Мэл. Что еще не слишком поздно.
И в эту минуту я принимаю решение: я проживу рядом с ней каждую секунду, которая нам еще отведена.
А потом я вспоминаю, как отстраненно и холодно ведет себя Люк с момента своего возвращения, и могу сказать почти наверняка: в одном мама все-таки неправа – не все ошибки можно исправить. Наши с Люком отношения уже не построить заново.
7
Мне казалось, что в наших отношениях с Люком не осталось совершенно никакой двусмысленности.
Я его поцеловала, он меня оттолкнул. Я убежала, запрыгнула в машину Мэл так быстро, как только могла, и уехала прочь.
Так зачем ему было мне писать?
За эти две недели он прислал мне больше сообщений, чем за все время, что мы знали друг друга.
Сначала он извинялся.
Прости, Джесси.
Позвонишь мне?
Пожалуйста, позвони мне.
Я звонил тебе, но попал на автоответчик. Можешь перезвонить?
Ну ладно тебе, Джей-Джей. Нам надо поговорить.
Пожалуйста, прости меня.
Где-то через неделю характер его сообщений резко изменился.
Придешь сегодня к нам на ужин? Мама готовит бараньи отбивные.
Сегодня вечером мне тебя не хватало.
Мама с Ро беспокоятся за тебя. Я тоже.
Сегодня смотрим фильм «Скажи что-нибудь» (выбирала мама). Готов побыть твоей подставкой для ног.
Читая это сообщение, я почти улыбнулась.
Почти.
В детстве, собираясь посмотреть фильм в доме Коэнов, мы устраивали соревнование «кто первым добежит до длинного дивана». Занявший второе место устраивался на маленьком диванчике рядом с Мэл, а последний должен был сесть на дальний конец слегка перекошенного длинного дивана и служить подставкой для ног победителя.
За почетное место на длинном диване почти всегда соревновались мы с Ро. Люк, которому было тяжело оторваться от книги или компьютерной игры, которая в этот момент занимала его внимание, постоянно приходил последним. И так как я была быстрой и хитрой, как лиса, я почти всегда так или иначе переигрывала Ро.
Поэтому на время просмотра фильмов Люк становился моей личной подставкой для ног.