Перед тем как я навсегда исчезну из ее жизни.
До того, как она захочет прогнать меня и больше никогда со мной не встречаться.
– Хорошо, – говорит Люк.
20
Когда я захожу в дом Коэнов, моя идея начинает казаться мне глупой и банальной. Я стою в гостевой комнате, которая теперь стала комнатой Мэл, и осматриваю голые стены, больничную кровать и полупустой шкаф.
– Чем я могу тебе помочь? – спрашивает Люк, стоящий в дверном проеме. Время уже близится к вечеру, но на улице еще светло, и в комнату падают солнечные лучи.
– Мне пригодится твоя физическая сила, если ты не против.
Он поднимается вслед за мной в просторную хозяйскую спальню – настоящую комнату Мэл. Атмосфера здесь в сто раз теплее, чем в гостевой. Огромная кровать заправлена белым одеялом с принтом из разноцветных брызг. Все стены завешаны фотографиями Роуэна, Люка, Сидни, Наоми и даже меня. Здесь есть снимки из тех времен, когда Мэл училась в Венгрии. В шкафу висит одежда, которую она больше не надевает. Многое из этого ей теперь слишком велико, но, тем не менее, я решаю забрать почти все. Иногда вещи нужны не для того, чтобы их надевать. Когда на них смотришь, то вспоминаешь, с кем ты была, когда их носила. Кого ты в них целовала.
Сегодня я бесстыдно надела белые облегающие джинсы, которые я так люблю. Те, что были на мне, когда я впервые поцеловала Люка. Я видела, что он заметил их, как только открыл мне дверь. Его глаза пробежались по всей их длине, но он попытался сделать вид, что ничего не помнит. Я надела их не для того, чтобы вызвать в нем какую-то реакцию; я надела их, потому что выходные проходили паршиво и мне хотелось, чтобы на мне была вещь, напоминающая о чем-то хорошем.
– Так, я не знаю, поместится ли туда этот ковер, – говорю я Люку.
Он производит какие-то умственные вычисления и решает, что попытаться стоит. Поэтому следующие полчаса мы вытаскиваем гигантский яркий ковер из-под старой кровати Мэл, сворачиваем его, спускаем по лестнице и переносим все вещи из гостевой комнаты, чтобы посмотреть, влезет он туда или нет.
– Он занимает почти всю площадь комнаты, – произношу я и закусываю губу, пытаясь что-нибудь придумать. – Может быть, отнесем его обратно?
– Ты шутишь? Мы за это время могли бы съездить в «Икею» и вернуться назад, – жалуется Люк, но по его лицу я вижу, что он это не всерьез.
– Вся суть в том, чтобы перенести сюда ее любимые вещи, – говорю я. – Блин, как бы его сюда вместить?
Когда я опять меняю решение, он становится на колени и начинает сворачивать ковер.
– Подожди, может быть, все-таки получится его расправить.
Он вздыхает.
– Я так понимаю, мы вычеркиваем дизайн интерьеров из твоего списка возможных будущих профессий?
– Это было грубо, – говорю я и снова поднимаюсь в спальню Мэл.
Я складываю ее одежду в пластиковые корзины, пока Люк снимает со стен фотографии и собирает в коробку безделушки. Мы не переносим в ее новую комнату все подряд, но стараемся взять то, что она точно любит и чего ей наверняка не хватает.
– Спасибо, что все это делаешь, – говорит Люк, вешая на стену фотографию, где они втроем обнимают Сидни.
Я пожимаю плечами.
– Она бы сделала для меня то же самое.
И это правда. Она делала для меня то же самое.
Мой замысел заключается в том, чтобы превратить эту стерильную комнату, ассоциирующуюся с болезнью, в уютный дом для Мэл. Сделать так, чтобы ей было приятно сюда возвращаться. Чтобы она могла чувствовать себя здесь самой собой. Чтобы ее окружали приятные воспоминания. Именно это Мэл всегда и делала для меня.
На перестановку уходит пара часов, но зато теперь мы стоим в комнате, которая пусть и не совсем похожа на старую спальню Мэл – она в разы меньше, – но, по крайней мере, не так сильно напоминает комнату умирающего человека.
Я остаюсь здесь еще на несколько секунд, притворяясь, что осматриваю результат своих трудов, но на самом деле прощаюсь с вещами, напоминающими мне о Мэл. С ее любимым коричневым свитером. С ее фиолетовыми тапками. С подходящим по цвету халатом, почти таким же потрепанным, как та пижама, которая была на мне во время нашего сегодняшнего разговора с Люком.
После того как завтра я расскажу Мэл правду, она больше никогда не позовет меня в этот дом. У меня не останется никаких прав на эти воспоминания, на ее гостеприимство и ее любовь.
Люк наблюдает за тем, как я осматриваю комнату. Когда я ловлю его взгляд, он начинает тереть рукой затылок.
– В холодильнике еще остались кексы, которые мы готовили, – говорит он. – Как тебе такое предложение?
– Мне уже, наверное, пора домой, – произношу я.
Теперь, когда с нашим маскарадом покончено, ему необязательно вести себя со мной мило. Ему необязательно общаться со мной как с человеком, который имеет какое-то значение в его жизни. Как со своей возлюбленной, или бывшей возлюбленной, или сестрой, или лучшей подругой брата. Для него я просто какая-то девушка. По крайней мере, я должна ею быть.
– Мама уже не может помочь мне расправиться с едой. Так что в этой битве я совсем одинок, – говорит он с грустной улыбкой.
– Хорошо, – уступаю я. – Пожалуй, съем один.
– Сейчас устроим.
Я следую за ним на кухню, с сумкой через плечо и ключами от машины в руке. Он достает из холодильника контейнер, набитый кексами.
– Силы в этой войне и правда не равны, – произношу я, когда он протягивает мне кекс, а потом наливает нам по стакану лимонада.
Он качает головой и откусывает кусочек.
– Печально, когда у тебя на кухне лежит дюжина кексов, а есть их некому.
Я знаю, что он сделал это не специально, но пространство между нами заполняет печаль. Раньше этих кексов не хватило бы и на день. Раньше, когда в этом доме жили Ро, и Мэл, и сам Люк. Когда в этом доме практически жила я.
– Джей-Джей… – говорит Люк, возвращая меня к реальности. Я вздрагиваю – не только от того, что он использует мое прозвище, но и от того, с какой интонацией он его произносит. Словно мы Люк и Джесси из прошлого. Он произносит его так, словно мы вернулись в то лето, когда он меня любил. В лучшую его часть, а не в худшую.
Я не знаю, что он собирается сказать дальше. Мне кажется, что он и сам этого не знает.
Нас влечет друг к другу, словно два магнита, которые должны отталкиваться, но вместо этого притягиваются. Люк касается моих волос, и я делаю шаг назад, врезаясь спиной в стену. Он снова сокращает расстояние между нами и берет меня за талию.
Я мысленно спорю с ним. Говорю, что мне не место в этом доме, не место рядом с ним. Что меня вообще не должно было здесь быть. Я выскальзываю из его объятий. Я поправляю на плече ремешок сумки и выхожу из его дома. В реальной жизни я становлюсь на цыпочки, обвиваю его шею руками и притягиваю к себе.
Его губы касаются моих ласково и нежно. Я отвечаю на поцелуй – не спеша, с любовью и печалью. Я ощущаю вкус кондитерского крема и лимона, горько-сладкий, словно конец истории.
Мне кажется, что так проходит много часов, и когда мы уже больше не можем целоваться, мы начинаем целоваться еще неистовее. Мой язык изучает все закоулки его рта, а его руки бродят по моему телу, обжигая мне кожу. Когда ремешок сумки слетает с моего плеча, я не обращаю на это никакого внимания. Более того, вслед за сумкой я роняю на пол ключи.
Я понимаю, что теперь мы уже не сможем остановиться.
Он прижимает меня к стене, и мои ноги отрываются от пола. Я обвиваю ими его талию, а он поднимает меня еще выше. Потом мы поднимаемся по лестнице. Он несет меня на руках, а потом ведет за собой, не переставая целовать.
Я не была в его комнате целый год.
Ее по-прежнему нельзя назвать аккуратной. Все поверхности завалены книгами, кровать не застелена. Люк закрывает ногой дверь и кладет меня на постель. Я нетерпеливо тянусь к нему, и заваливаю вслед за собой. Потом запускаю пальцы в его волосы, а он начинает расстегивать пуговицы на моей блузке.
Когда я остаюсь в одном лифчике, он приступает к пуговице на моих джинсах.
– Как же я обожаю эти чертовы джинсы, – хриплым голосом произносит он.
К его удивлению, я тянусь к его шортам, расстегиваю и спускаю их. Он садится на меня и снова принимается меня целовать. Только все это нечестно, потому что его футболка по-прежнему на нем.
При виде моего расстройства от неудачных попыток стянуть с него футболку, он издает короткий гортанный смех.
– Давай я сам?
– Нет, – говорю я.
Он поднимает руки, словно послушный ребенок, и я стаскиваю ее через голову. Когда это препятствие устранено, я провожу ладонями по его груди, по его мышцам, по дорожке волос, которая устремляется вниз от его пупка. Пока я это делаю, он высвобождает руки, чтобы дотянуться до ящика тумбочки, и достает оттуда маленькую серебристую упаковку. Это разительный контраст по сравнению с прошлым разом, когда я лежала на этой кровати: тогда он обещал, что не притронется ко мне. Я вспоминаю, что тем утром хотела делать с ним все, что придет в голову, и сегодня это желание наконец сбывается.
Когда все заканчивается, мы лежим, переплетясь руками и ногами. Моя голова у него на груди, а его пальцы в моих волосах. Я засыпаю под стук его сердца. Когда я открываю глаза, он по-прежнему рядом. Уже наступила ночь, и мы возвращаемся к самому началу, заключая друг друга в объятия в сгустившейся темноте.
Когда он включает свет, я жмурюсь, потом закрываю глаза.
– Извини.
Он целует меня в лоб и встает с кровати. Когда его шаги снова приближаются, я заставляю себя лениво раскрыть глаза.
Он улыбается мне, снова забираясь под одеяло. Он успел надеть очки. Я не видела их уже много лет и не знаю почему, но к моим глазам вдруг подступают слезы. Возможно, его очки напоминают мне о временах, когда все было проще. Когда я думала, что нас – Мэл, Люка, Ро и меня – ждет счастливый конец.
– Все хорошо? – шепчет он, снова прижимая меня к груди. Я киваю, но он наверняка чувствует, как на его обнаженную грудь капают мои слезы.