Беззубый подполковник Абдул Хак не выдержал и заплакал:
— Я знал, товарищ Абдулрахман, вы — настоящий коммунист! Я знал!
— Ну и молодец, что знал… Только какой я тебе, на хрен, Абдулрахман! Ни-ка-кой! Все слышали? Обращаться ко мне: «товарищ Николай».
— А звание? — спросил Костя Захаров.
— Костя, милый, потом разберёмся… Если очень хочешь, можешь называть меня генералом, я не против… так, а где этот армян наш… Маркаряна не вижу?!
— Так этого… Асадуллу… «духи» с собой в мечеть забрали. Ещё до того, как грузовик пришёл, — пояснил Валера Сироткин.
— Да? Ну и чёрт с ним… Так, Каххаров, Сайдулла — давайте к продскладу, вытащите какой-нибудь жратвы. Только помногу не есть!!! Слышали все?! Помногу не есть ни в коем случае, можно помереть! И больше запивать. Вода — в генераторной, в бочке. Все слышали?
— Товарищ Николай, можно вопрос? — спросил высокородный араб Рашид. Он говорил по-русски почти без акцента. Глинский резко повернулся к нему:
— Слушаю!
— А как вы нас отсюда собираетесь вытащить? Мы же не можем улететь…
Борис кивнул, будто ждал этого вопроса:
— Объясняю… там, в Пешаваре, сел самолёт. С большими советскими начальниками. Они сюда прилетели специально. Мы должны дать им знак, что живы и ждём. Тогда они заставят пакистанцев предоставить нам коридор… Наша задача — уйти тихо и мирно.
— А какой знак? — это подал голос обычно неразговорчивый минчанин Василенко.
— А вот это, Серёжа, не твоя забота, а моя. Какой надо знак, такой и подам. Всем всё ясно?
Никому ничего ясно не было, но вопросов пока больше никто не задавал. Пленные ещё не отошли от шока.
Между тем Каххаров и Сайдулла открыли продовольственный склад и начали раздавать бывшим узникам галеты, консервированную фасоль и сыр. Откуда-то взялась пачка сигарет, и абсолютно все сразу же закурили — впервые за долгое время свободно, не прячась.
А ещё Бориса поразило то, как легко все повстанцы, в том числе и афганцы, перешли на русский язык. Даже старший капитан Аман, хорошо знавший разве что команды да русский мат.
Когда солнце уже стало клониться к закату, на крепостные стены с оружием в руках вышли тринадцать советских и афганских пленных: Олег Шилов из Тарусы, украинец Вася Пилипенко, подполковник Абдул Хак, волгоградец Костя Захаров, снайпер из гератской разведроты, майор-спецназовец Сайдулла, инженер Рашид Аль-Кундузи, крымский татарин Каримов, питерский хиппарь Валера Сироткин, душанбинец Валя Каххаров, Володя Пермяков из Иркутска, минчанин Серёга Василенко и старший капитан Аман, первый офицер из рода потомственных унтер-офицеров. Ну и капитан Борис Глинский, разумеется. Абдулла, то есть Гафар Халилов, никуда не пошёл, он сидел внизу, во дворе, трясся всем телом и набивал в магазины патроны.
Старший капитан Аман оказался очень толковым мужиком и самым тактически грамотным офицером. Он, быстро поняв, что Борис в тактике обороны таких объектов, как средневековая крепость, разбирается, мягко говоря, не очень, взял инициативу на себя и грамотно расставил людей по периметру. Он же подсказал Глинскому, что надо срочно затащить на стены побольше гранатометов, сложенных пока в одну большую кучу…
А между тем моджахеды продолжали свой молебен в мечети и рядом с ней. Удивительно, но они даже не поняли, что крепость уже захвачена. На единственный выстрел, еле слышный из-за громкого речитатива, никто не обратил внимания… Мало ли…
Больше других, непонятно почему, встревожился Азизулла — задницей своей почувствовал что-то, не иначе. Он еле дождался заключительного «Аллаху акбар!» и в сопровождении хазарейца Юнуса нервным шагом направился к крепости.
Увидев со стены, что к воротам идут всего двое, Глинский в сопровождении Олега, Абдул Хака и Сайдуллы бросился вниз к воротам. Борис понял, что есть шанс взять Азизуллу в заложники.
Они быстро откинули засов и приоткрыли одну створку…
…Азизулла шагал явно раздражённый, поигрывая своим стеком, гориллоподобный Юнус еле поспевал за ним. Едва войдя в крепость, начальник охраны властно спросил:
— Кто там стрелял?
И тут же уперся лбом в автоматный ствол… Взвизгнувшего по-заячьи Юнуса лицом в землю уложил Сайдулла. Хазареец затрясся, словно в припадке, тихонечко завыл на одной ноте и обмочился. Сайдулла не давал ему даже голову повернуть — во всяком случае, в свою сторону, — чтобы тот на него, по крайней мере, не дышал. Хазареец же решил, что его будут немедленно резать на куски. А к горлу Азизуллы поднёс нож Абдул Хак. Начальник охраны побледнел так, что стал похож на покойника. Олег быстро закрыл створку и опустил засов. А потом Азизулла услышал резкий, словно металлический голос:
— Як бор дигар ассалам алейкум, туран-саиб.[121]
До Азизуллы не сразу дошло, что это говорит Мастери. Да он и не сразу узнал этого Абдулрахмана — настолько он весь как-то переменился…
Борис, не давая начальнику охраны опомниться, продолжил на официальном, совсем не крестьянском-дехканском дари:
— Крепость захвачена, охранники пытались сопротивляться и были убиты. Оружия у нас достаточно. Спасибо за вашу дальновидность. Если будете помогать, обещаю вам жизнь…
До Азизуллы, видимо, никак не могло дойти, что в его жизни наступили необратимые перемены, потому что он злобно сверкнул глазами и угрожающим тоном спросил:
— Ты… Ты откуда так хорошо говоришь?
Глинский понял, что надо как-то помочь «рояль офисару» осознать свой новый статус. Борис вздохнул, вынул из рук Азизуллы стек и постучал им по его голове:
— Проснись! Ты — заложник! Ты отвечаешь на вопросы, а не задаёшь их! Если будешь правильно себя вести — обещаю жизнь, возвращение в Кабул, 50 баранов и звание полковника вооруженных сил Афганистана, благословенной родины таджиков… Заодно там твои проблемы с пищеварением порешаем.
Последнюю фразу Глинский добавил, потому что Азизулла с нервяка вдруг выдал задним местом целую руладу, этакую пердёжную трель, услышав которую недавние узники вдруг начали хохотать — и беззубый Абдул Хак, и полунемой Олег, и спецназовец Сайдулла, державший за горло воющего Юнуса… Да и Глинского подмывало на нервный смешок, но он справился с собой, понимая, что сейчас не время для смеховых истерик…
Похоже, именно смех над ним вчерашних (да каких там вчерашних — ещё сегодняшних!) узников помог Азизулле прийти в себя и осознать всё случившееся. Он облизал трясущиеся губы и, мелко кивая, согласился:
— Я… я всё сделаю, как надо… Я согласен…
Глинский кивнул, но этак — не до конца удовлетворенно, словно учитель, ожидавший от любимого ученика более полного ответа.
— Молодец, что согласен. А теперь скажи — на что ты согласен?
— Я согласен… вести себя правильно… помогать…
— Молодец! У тебя есть шансы…
— Что я должен делать?
Борис резким движением усадил, почти бросил Азизуллу к стене, так, что он даже стукнулся затылком:
— Пока сиди тихо. Дай мне подумать… Сайдулла, ты можешь заткнуть этому хазарейцу его вонючий рот?
— Навсегда? — хмуро поинтересовался афганский майор.
— Нет, дорогой, навсегда пока не надо. Заложники нам пригодятся живыми…
Сайдулла кивнул, ловко оторвал рукав от праздничной рубахи хазарейца, сунул ему между зубов подобранный с земли камень и перевязал голову через рот. Подвывать Юнус не перестал, но звук стал намного тише. У наблюдавшего за этим Азизуллы на лбу выступили крупные капли пота.
— Сигареты есть?
Начальник охраны закивал, достал из нагрудного кармана початую пачку «Мальборо» и хотел было достать одну сигарету, но Глинский, хмыкнув, мягким движением отобрал все. И еще зажигалку забрал, пошарив в том же нагрудном кармане.
— Не жадничай. У нас в России говорят, что жадные долго не живут. Знаешь, как по-русски «жадные»? Жмоты. Понял?
Азизулла кивнул и попытался воспроизвести русское слово «жмоты». Получилось у него не очень. Борис присел рядом с начальником охраны и с наслаждением закурил.
«…Так, пока всё — более чем… Это ненадолго. Скоро к крепости подтянутся остальные… У нас есть несколько минут… Всего несколько минут…»
Он поднял голову и в одну затяжку добил сигарету:
— Товарищ Абдул Хак! Я тебя очень прошу, сходи, посмотри, что там с радиостанцией! Сайдулла, этого красавца связать как следует и запереть в одиночную камеру. Только смотри, чтоб его ваши же не достали.
Афганские офицеры почти одновременно ответили «есть!» и отправились выполнять поручения: подполковник подбежал к радиорубке, а майор пинками погнал Юнуса по двору. У того ещё раз потекло из штанины.
Глинский внимательно посмотрел на Азизуллу:
— Деньги есть?
— Что?
— Деньги есть? У тебя с собой есть деньги?!
— А… Нет… С собой нет… Но деньги есть. Я могу… принести…
Борис снова вздохнул:
— Слушай, Азизулла… Ну, возьми себя в руки… Ты же офицер, а не говно… Помнишь, как ты мне представился во время нашей первой встречи? А кого говном назвал, тоже помнишь?!
Азизулла отвёл взгляд.
— Вижу, что помнишь. Тогда веди себя как офицер и не говори глупости. Плохо, что у тебя с собой нет денег…
Стоявший рядом Олег, услышав знакомое каждому солдату в Афганистане слово «деньги» — «пайса», что-то замычал и показал рукой на джип Каратуллы — машина так и стояла во дворе крепости с поднятым капотом. Борис недоуменно сощурился:
— Что ты хочешь сказать? Там деньги? Да откуда там деньги? Каратулла не такой дурак, чтобы в бардачке их оставить… Но вообще, ты прав — сходи, глянь, что там есть, — на всякий случай. В бардачке, в багажнике… Вдруг чего полезное найдётся…
Олег, подхватив автомат, потрусил к джипу. Борис, провожая его взглядом, закурил ещё одну сигарету и вдруг аж вздрогнул от внезапно пришедшей в голову идеи:
«…Машина Каратуллы! Джип же, считай, на ходу, я ж почти закончить успел, там на пару минут ещё возни… А что, если Азизуллу — за руль, ствол ему в бок — и рвануть до наших? Олега в багажник… Мужикам сказать, чтоб хоть несколько часов продержались… Они поймут… Это шанс… Насквозь авантюрный, но шанс… А здесь — что, не авантюра? Тут по-любому…» Азизулла, поняв, что этот невероятно изменившийся Мастери задумался о чём-то серьезном и касающемся непосредственно него, затих и как-то съёжился.