28 апреля 1985 года служба технического контроля доложила о взрыве в районе крепости Бадабер (район города Пешавар, ИРП) мощностью 250–300 тонн в тротиловом эквиваленте. Взрыв был зарегистрирован 27 апреля 1985 года, в 6.12 по исламабадскому времени. На основании доклада решением министра обороны СССР создана межведомственная комиссия. Ее закрытый отчет, представленный министру 1 сентября 1985 года, содержал несколько версий причин взрыва, ни одна из которых не признана окончательной и исчерпывающей.
…Родители капитана Глинского получили извещение о гибели сына в авиакатастрофе над территориальными водами Народной Демократической Республики Йемен. Через месяц после последнего боя Бориса его символические останки (на самом деле — просто ташкентская земля) были доставлены в Москву и в тот же день похоронены на Троекуровском кладбище.
По просьбе сопровождавшего — начальника первого отдела Ташкентского авиационного завода, ни церемоний, ни надгробных речей не было. На кладбище разрешили присутствовать очень немногим — только самым близким. К таким ограничениям сопровождающий (разумеется, со всеми возможными извинениями-соболезнованиями) просил «отнестись с пониманием, чтобы не дискредитировать отечественное авиастроение накануне подписания важного международного контракта». Этот представитель авиазавода отдал также старикам (а они действительно превратились в стариков) Глинским свидетельство о смерти, выданное управлением ЗАГС города Ташкента, и 1150 рублей, собранных коллективом предприятия для семьи погибшего. На «похоронах» капитана Глинского присутствовал лишь один «посторонний» — капитан Илья Новоселов, которому предсказывали блестящую карьеру. Предсказания не сбылись — через несколько лет Новоселов погиб в одной из арабских стран при весьма странных обстоятельствах… Впрочем, это уже совершенно другая история…
Разумеется, похороны и поминки Бориса организовал генерал Иванников. Виктор Прохорович встретился с Владленом Владимировичем вечером того же дня, когда прибыл на совещание в Москву. Между двумя генералами состоялся продолжительный ночной разговор, в ходе которого Иванников рассказал Глинскому все что мог, безнадежно нарушив кучу приказов и регламентов сохранения режима секретности. Владлен Владимирович, понявший, что никогда не сможет прийти даже на могилку единственного сына, попросил, чтобы хоть у Надежды Михайловны была эта возможность. Точнее, не возможность, а иллюзия… Если уж могилы настоящей нет — пусть хоть будет место, где можно помолиться…
Большего генерал Иванников сделать не смог, поскольку до заключения межведомственной комиссии (а как позже выяснилось, и после него) все узники Бадабера считались пропавшими без вести. К тому же ведь и точная информация о том, кто именно содержался в Бадабере, также отсутствовала. Догадки, основывавшиеся на аналитике и скупых оперативных донесениях, не могли быть признаны установленными фактами.
На могильном надгробии Бориса было высечено его воинское звание — «капитан», хотя Иванников и сдержал свое слово, направив в день начала мероприятия шифром «Виола» начальнику ГРУ представление на досрочное присвоение Глинскому воинского звания «майор». Ивашутин вспомнил об этом документе, когда Виктор Прохорович лично докладывал ему о получении «подтверждающего» сигнала. Тогда начальник ГРУ еще предложил «не мельчить» и в случае успешного завершения операции представить ее главного исполнителя к званию Героя Советского Союза.
Однако представление на Глинского так и осталось не подписанным. И поскольку официальной версией его гибели стала авиакатастрофа в Йемене, оснований для его посмертного награждения руководство разведки не усмотрело.
Да и вообще, в связи с недоказанностью участия советских военнопленных в бадаберских событиях и отсутствием проверенной информации об их личных данных, вопрос о награждении кого-либо из них даже не поднимался.
Правда, за мужество, проявленное при отражении вооруженного нападения на заставу, медалью «За боевые заслуги» был награжден рядовой Шилов Олег Валерьевич. Однако доставленная в часть медаль была возвращена в наградные органы Минобороны, поскольку награжденный пропал без вести при невыясненных обстоятельствах…
Несмотря на провал мероприятия шифром «Виола», министр обороны косвенно все же признал заслуги разработчиков операции. Это, в частности, выразилось в том, что подполковник Челышев Андрей Валентинович остался в рядах ВС СССР, несмотря на инвалидность. Решение о продолжении его службы практически совпало с присвоением Челышеву воинского звания «полковник».
После трех лет службы в центральном аппарате разведки, ушедших, в том числе, на подготовку третьей по счету диссертации, доктор филологических и кандидат военных наук полковник Челышев был назначен заместителем начальника научно-исследовательского центра ГРУ по науке.
В декабре 1994 года именно Челышев направил начальнику Генерального штаба ВС РФ докладную записку с особым мнением о недопустимости развертывания масштабных боевых действий в Чеченской Республике. Особое мнение Челышева не осталось незамеченным, и в результате он был переведен на должность профессора Военно-дипломатической академии, где продолжил научно-преподавательскую деятельность и после увольнения из рядов вооруженных сил в 1996 году.
Любопытно, что его судьбу на этом этапе во многом повторил полковник в отставке Беренда. Петр Станиславович сначала сменил Челышева на должности заместителя начальника научно-исследовательского центра, а потом и в Военно-дипломатической академии. Впрочем, позже, почти семидесятилетний Беренда, в отличие от шестидесятилетнего Челышева, от активной преподавательской работы отошел и посвятил себя внукам и даче…
Челышев редко разговаривал с кем-то о Глинском, но всегда считал себя ответственным за его судьбу. В первую годовщину бадаберского восстания он, едва только научившись ходить на протезах, нашел Виолу, после достаточно скромного концерта, никак не напоминавшего тот памятный, в затемненном Кабуле. Андрей Валентинович и сам себе не до конца смог объяснить, зачем он захотел поговорить с Виолой. Он представился, назвавшись сослуживцем Бориса, и Виола сразу как-то театрально ахнула, запрокинула лицо вверх и погладила абсолютно холодной рукой его руки:
— Ну и где он? Хотя… нет, не говорите! Я знаю — он разведчик! Наверное, как и вы… Значит, правду вы все равно не скажете. Он в командировке, да?
Андрей Валентинович сглотнул ком в горле и кивнул:
— Да. В командировке. В длительной…
Виола еще раз вздохнула (в ее дыхании отчетливо ощущались коньячные пары) и попросила номер домашнего телефона Челышева, чтобы пригласить его на свой гала-концерт…
Никакого гала-концерта, конечно же, не состоялось. Челышев в общих чертах знал, как сложилась жизнь и карьера Виолы Жемчужной, чей карьерный взлет как раз и пришелся на 1985 год, когда она вела передачу на радиостанции «Юность». С радиостанции ее вскоре уволили «за неоднократные нарушения трудовой дисциплины». Еще какое-то время она выступала в составе концертных бригад, реже — сольно, но на фоне перестройки, открывшей доступ на советскую сцену западным звездам, зрительский интерес к цыганской эстраде (и так-то небольшой) — снизился еще больше. Из театра Виолу уволили, судя по всему, за то же самое, что и с радио. Замуж Виола так и не вышла и стала все больше и больше злоупотреблять спиртным…
В марте 1989 года она все-таки позвонила Челышеву и предупредила, что дала его телефон какой-то якобы родственнице Бориса — некой Ирине Владимировне Трубачевой… А потом следы Виолы затерялись. Лишь летом 2010 года во время отдыха в забайкальском военном санатории «Дарасун» Челышев увидел на станции Даурия жалкую маленькую афишку: «Только сегодня, в 20.00. Прима московского театра „Ромэн“ Виола Жемчужная. Цена одного билета — 30 рублей, двух — 50 рублей. Заявки на „бис“ оплачивать прямо в зале». Андрей Валентинович на концерт не пошел…
А в марте 1989 года его, кстати, действительно нашла одна странная женщина, представившаяся Ириной Трубачевой. Они встретились в кафе, и разговор у них получился тягостным и недолгим. Трубачева была похожа то ли на монахиню в серьгах, то ли на просто обезумевшую женщину, говорившую громким свистящим шепотом:
— Мне сказали… Вы можете знать… Мой муж, Олег Шилов… И муж его сестры — Борис Глинский… Про Олега… нет ни его, ни похоронки… Мы с его сестрой, Людмилой, 15 февраля[139] даже съездили в Кушку, это в Туркмении… Знаете? Неделю добирались… Говорили, через Кушку из Афгана будут вывозить всех безруких-безногих… Уродов. Всех, кого нельзя показывать, про кого говорить нельзя… Но сейчас же гласность, перестройка! Уже можно! Вот, гляньте, на карточке майор, он последним выходил… Борис, это я точно запомнила… С какой-то хохляцкой фамилией… Говорили, он из Красного Креста. Он сказал, что война закончилась и что никаких уродов отдельно не вывозили… Может, тоже что-то темнил… Где ж тогда наши? Не может же человек пропасть просто так! На виду у всей страны… Ведь перестройка же… Гласность…
А еще эта странная женщина спрашивала про «…секретного генерала Виктора Петровича, то ли Иванченко, то ли Иваненко». Якобы этот «секретный генерал» все знает, «но ему просто сказать не дают»…
Что мог ответить Челышев этой несчастной? Да почти ничего. Уже прощаясь, Андрей Валентинович сказал, тщательно подбирая слова:
— Да, в Афганистане с вашим, как вы говорите, родственником, капитаном Глинским, мы какое-то время служили вместе… Потом жизнь развела. О том, что с ним случилось, я знаю не больше вас. С другим вашим родственником я вообще никогда не встречался. Простите… И прошу вас… Держитесь. Надо жить дальше…
— Зачем? — отрешенно спросила Трубачева.
— Ради них, — твердо ответил Челышев. — Если они… Им бы вряд ли понравилось, что их близкие убивают свою жизнь скорбью и отчаянием… Они… Их просто нужно… отпустить. И жить дальше. И держаться… Еще раз, простите меня…