Вскоре дом был отремонтирован. "Племянник-то теперь городской парень!" — отвечал Пирли Котур, когда Бике-эдже пыталась отговорить его от больших затрат.
— Когда я теперь с тобой расплачусь? — сокрушалась Бике-эдже.
— Мне не к спеху! — отвечал Пирли Котур. — Свои люди — сочтемся.
Как только Хангельды приехал и стал работать, посещения Пирли Котура участились.
— А я тут мимоходом к тебе, сестра, — оправдывался он каждый раз. — Думаю, может, Хангельды дома. Но раз его нет, я с тобой посижу. А с ним-то мы каждый день видимся… Да, тут я вот маслица захватил… Корми племянника, а то видишь, какой он костлявый… Ха, ха!.. Не в меня.
"Чего ему надо? — каждый раз неприязненно думала Бике-эдже. — Всегда приходит, когда Хальгельды дома нет! Что бы это значило?.."
Пока Бике-эдже пыталась проникнуть в мысли Пирли Котура, он допил пиалу чая и спросил:
— Хангельды ушел?
— Только что… Он нужен тебе?
— Я хотел с ним посоветоваться. Ну, да на нет и суда нет.
Пирли, озираясь, потрогал сверток, лежащий перед ним. В свертке оказались две каракулевые шкурки невиданной красоты. Пирли Котур взял одну из них, растянул ее на кошме, провел ладонью по завиткам и, встряхивая, поднял. Желто-коричневые завитки в лучах заходящего солнца блестели и переливались, как стружки червонного золота. Бике-эдже много раз слышала, что бывают смушки удивительного цвета и называются они "сур", но никогда за свои шестьдесят с лишним лет не видела их.
— Возьми! — Пирли Котур бросил шкурку сестре.
Бике-эдже бережно подняла ее и приложила к щеке.
— Вах, мягче бархата!..
Криво улыбнувшись, Пирли Котур равнодушно поднял вторую шкурку. Она оказалась лучше первой. Бике-эдже не могла оторвать взгляда. У нее заслезились глаза. И эту шкурку Пирли Котур так же небрежно бросил сестре, когда насладился ее восторгом…
— К свадьбе подарок! Вот Хангельды обрадуется…
— Что ты там шепчешь? — проговорил Пирли Котур.
— Говорю, твой подарок в самый раз, к свадьбе…
— Он жениться собрался? — воскликнул Пирли Котур. — Пора, пора. А кто невеста? Ага, Марал? Что ж, лучшего выбора я бы сыну своему не хотел. Тогда, сестра, давай посмотрим, куда приведешь невестку.
Первую и вторую комнаты Пирли Котур не удостоил вниманием. В третьей остановился.
— Ну что ж, неплохо! Пол и потолок под масло. Хорошо, что я посоветовал купить никелированную кровать. Видишь, пригодилась. Так… А письменный стол и эту этажерку с книгами надо перенести в другую комнату, а сюда не мешало бы шкафчик зеркальный.
— Да зеркало-то у нас есть! — напомнила Бике-эдже.
— Ах, да! То самое, что я из Мары привез?
— Большое спасибо, без твоей помощи ничего бы у нас не было…
— Не стоит благодарности. Рассчитаемся. Племянник-то теперь большой человек… И ковер в самый раз, как по заказу…
— Ой, дорогой Пирли! — смутилась Бике-эдже. — Ты прости, что я постелила. Ведь я не спросила: ты его дал украсить комнату Хангельды или на сохранение?
— Откуда ты взяла, — недобро сверкнул глазами Пирли Котур, — чтобы я носил свои вещи на сохранение другим. У меня у самого два дома. Места хватит.
— Значит, ты его подарил Хангельды! — обрадовалась Бике-эдже.
— И не думал.
Бике-эдже испуганно переводила глаза с ковра на Пирли Котура и ничего не понимала.
— Это он сам заработал… а дядя был вроде носильщика… Понятно?..
Никогда не слышала Бике-эдже от Хангельды, что он купил ковер.
— Как же так?.. — нерешительно начала она. — Хангельды ничего мне не говорил…
— Не веришь? — гаркнул Пирли, вылупив совиные глаза. — Может быть, это… это ты заработала?.. Ха, ха! Ну, твое дело старушечье: сиди дома, ешь, что другие принесут. А в мужские дела… ни-ни… Слышишь?
— А я… и не вмешиваюсь.
— То-то же… — ухмыльнулся Пирли Котур. — А шкурки спрячь подальше от постороннего взгляда… — Он помолчал и добавил: — Украсть могут!..
— А сколько они стоят? Чтоб я могла сказать Хангельды.
Пирли Котур рассмеялся пуще прежнего. Его толстое брюхо затряслось, как бурдюк с чалом.
— Дура ты… Где ты возьмешь такие деньги?.. Тут каждый завиток стоит рубль золотом, а шкурка — целый хурджун. В старину ханы, беки взвесят такую шкурку и в десять, двадцать раз больше золота дают. И то не всегда находили… Это мой подарок к свадьбе…
— Ой, спасибо, добрый Пирли, век не забуду!
— Дура, право, дура… — промычал Пирли Котур и, переваливаясь с ноги на ногу, вышел из комнаты, мурлыча что-то под нос.
Хангельды прошел через поле и не заметил, что хлопчатник стоит выше колен и густо покрылся бутонами; миновал магистральный канал, в котором любил купаться, и не обратил внимания, как сегодня много в нем воды. Он был в каком-то странном забытьи. Очнулся в читальне.
Выбрав место за дальним столиком, раскрыл журнал, но читать не хотелось. Неотступно преследовала мысль: "Надо решиться…" В мыслях рождались одна за другой картины недавнего прошлого. Вот он первый раз идет в читальню. Надо подобрать литературу для зоотехнической школы. В читальне увидел девушку с длинными, тугими косами на высокой груди. Ее по-детски ясные, ласковые глаза смотрели с каким-то удивлением. Они будто говорили: "А я вас не знаю!"
Когда кто-либо из товарищей говорил о любви с первого взгляда, Хангельды не верил. Он называл это мальчишеством. А теперь понял, что и сам влюбился, как мальчишка.
Был ли он на ферме, в поле, в правлении колхоза, — на него украдкой смотрели десятки девичьих глаз. Но он их не замечал. "Гордец!" — решили девчата. И только одна не разделяла их мнения. "Милый, хороший…" — думала о нем она.
Вечера, которые Хангельды проводил в читальне, были для него самыми счастливыми.
Она тоже ждала его. И хотя между ними не было сказано ничего, кроме обычных: "Что вам? Хорошо!.. Записать на дом?" — "Нет, нет. Я тут почитаю!" — сердца их наполняла радость.
Грусть набегала на лицо Марал, когда столик, где обычно сидел Хангельды, пустовал.
День за днем, месяц за месяцем шли непрерывной чередой. Ничего не менялось в привычках Хангельды. Так же после работы он сидел в читальне.
Такое постоянство не могло остаться незамеченным.
— Хангельды, — подошел однажды к нему Дурды, сын председателя колхоза, — ты чего-то повадился в читальню. Пойдем выпьем. Брось ее к черту! Подумаешь, красавица!..
Хангельды не любил этого здоровенного и нахального парня. Когда-то они учились в одном классе, вместе поступили в институт. Но Дурды за пьянки и хулиганство был отчислен в первом же семестре и все эти годы бездельничал.
Лицо Хангельды вспыхнуло румянцем. Он стиснул зубы и сжал кулаки. Но, увидев, как побледнела Марал, сдержался. Прищурив глаза, он процедил сквозь зубы:
— А что, разве сюда нельзя ходить?
Дурды понял, что зашел слишком далеко.
— Да нет… я так просто…
Дурды ушел. Хангельды взглянул на Марал. Она вся сияла. "Хорошо, что сдержался, — подумал он. — Значит, не только этот шалопай, но и другие замечают, что я тут неспроста. Надо положить этому конец. Надо решиться!.." Он дождался, когда читальня опустела. Набравшись храбрости, подошел к девушке.
— Марал… я хотел… тебя… попросить!..
— Я слушаю, Хангельды. Тебе, наверно, нужна… — она искала спасительных слов. — Книжка какая-нибудь нужна?
Но хитрость была разгадана, и это придало Хангельды смелости.
— Нет, Марал, у меня другая просьба. Только… только ты не рассердишься?
"Милая, как я тебя люблю", — думал Хангельды, а вслух сказал:
— Ты не будешь возражать, если я тебя провожу?
— Не боишься злых языков — проводи, пожалуйста, — несмело ответила Марал.
Луна залила молочным светом все вокруг: и деревья, и дома, и улицы. Легкий ветерок разносил прохладу. Все отдыхало после знойного дня.
Они шли молча. Молчание прервала Марал:
— Ну вот, мы и пришли. До свидания, Хангельды!
— Подожди, Марал… как это дошли?.. До твоего дома еще далеко. — И просительно добавил: — Не торопись… ладно?..
— Нет, нет, — испугалась Марал. — Вон видишь, сюда идут…
— Ну и что же, пусть!..
Марал подняла голову и впервые посмотрела ему прямо в глаза.
— Хангельды, — умоляюще произнесла она, — разве ты забыл… Тебе-то ничего, а как на меня завтра будут смотреть? Начнут сочинять разные небылицы. Разговоры дойдут до матери.
— Ну, а если ты боишься, что разговоры дойдут до матери, возьми и сегодня все ей скажи.
Марал шла рядом. Хангельды хотел ей высказать все, что волновало его. Хотелось рассказать о сегодняшнем разговоре с матерью. Но слова застревали в горле.
"Малодушный, — сердито думал он о себе. — Другой бы на моем месте давно объяснился… Разве такого труса она может полюбить?"
— Хангельды, видишь, кто-то по улице идет. Я остановлюсь, а ты иди.
Он вздрогнул и прибавил шагу. А когда он миновал встречного и остановился, Марал уже скрылась за калиткой своего двора.
— Ах, дурак! — ругал он себя.
Все это произошло два дня назад. После этого Хангельды ездил в пески к чабанам, но, где бы он ни был, все время мозг неотступно сверлила мысль: "Как теперь посмотрит на меня Марал?"
В читальне, кроме учительницы, приехавшей на работу одновременно с Хангельды, и Марал, никого не было. Учительница с карандашом в руке трудилась над кроссвордом. Хангельды подошел к Марал. Он храбрился. Старался идти спокойно, не спеша. Но ноги не слушались, цепляясь за ковровую дорожку.
— Зачем ты от меня ушла в тот вечер? — улыбнулся он.
— Я боялась, мама увидит и косы выдерет. Она всегда говорит: "Слушаться не будешь, косы выдеру!"
— Она у тебя строгая… Как бы и мне не попало.
— Не бойся, теперь она все знает…
— Все знает? — вздрогнул Хангельды.
— Пообещала мне выдрать косы, а тебе чуб…
Веселой толпой в читальню вошли подростки.
— Джепбар, — обратился один из них к другому. — Ты слышал, этот пройдоха Пирли Котур вместо тех двух золотистых шкурок, которые мы хотели послать на выставку, подсунул какую-то дрянь, изъеденную молью. Ну и делец!