Из комнаты выглянула девушка с косами и спросила: — Гельди Караев здесь?
— Я!
— Идите на бюро.
Гельди поздоровался со всеми членами бюро. Заметил, что в комнате сидит и Гюльджемал Тораева. Гочак начал с того, что знает Гельди с детства, вместе росли, у одного арыка, вместе вступали в пионеры и в комсомол… "Как тонко ведет разговор!" — восхищался другом-дипломатом Гельди, слушая речь.
— А сегодня… — Гочак закашлялся, помолчал немного и с трудом сказал: — Сегодня его комсомольский билет вот лежит перед вами…
— Я осознал свою вину, Гочак, — пользуясь паузой, зачастил Гельди. — Верни мне билет.
— Нет, Гельди, я не могу тебе вернуть билет. Это решает бюро…
Один за другим выступали члены бюро, и Гельди стало ясно, что мало осознать вину, надо исправиться, надо доказать людям, что все плохое позади и что старое не повторится.
— Поработай, Гельди, поживи, подумай. Если простит тебя Шекер, если простят тебя товарищи и скажут, что ты снова душою чист, вот тогда и приходи в райком комсомола. Тебе вернут комсомольский билет независимо от того, буду я здесь работать или нет, — сказал в заключение Гочак.
…Когда Гельди вернулся в поле, солнце уже посылало на землю косые лучи. Заметив приближающегося друга, Чары, сидевший за штурвалом, крикнул:
— Ну как, Гельди, соколом вернулся или курицей?
Гельди не ответил на его вопрос, сказал:
— Ты устал, наверное, дай-ка тебя сменю.
Чары с досадой почесал затылок, сожалея, что выскочил со своим неуместным вопросом.
Гельди дважды опорожнил бункер от хлопка и повел машину по ряду хлопчатника в третий раз. Белые коробочки заалели вечерним отсветом. Он посмотрел в сторону, где остался его помощник, и увидел, что Чары что-то кричит и показывает рукой. Проследив взглядом за его рукой, Гельди увидел, как вдоль межи к нему идет Шекер в своей яркой зеленой косынке.
БродягаРассказ
Стояла теплая солнечная осень. Выполняя срочные задания редакции, я мотался по области и чуть ли не каждый день оказывался в новом районе.
На этот раз, находясь в Сакар-Чаге, я продиктовал по телефону пашей машинистке спешную информацию о сборе хлопка в колхозах и вернулся в Мары. Я мечтал успеть на вечерний автобус и побывать еще в одном районе. Однако времени уже было много и я опаздывал. Небо заволокло тучами, запахло дождем. "Э, пожалуй, не стоит на ночь выезжать в непогоду, — решил я. — Поужинаю-ка лучше да отдохну до утра!"
Вот так я и остался ночевать в Мары.
Оказалось, поужинать было непросто. У входа в ресторан стояла очередь в ожидании свободных мест. Я раздумывал, присоединиться ли к ней или пойти в гостиницу, и тут мне навстречу из очереди шагнул рослый парень в кожаной куртке.
— Неужели это ты? — Он схватил меня за руку. — Здорово, братец!
Я с недоумением смотрел на него.
— Не узнаешь?
— Нет…
— Ну, братец, не ожидал. — Парень огорченно покачал кудрявой головой. — И ту жуткую ночь забыл?
Я молчал, пытался и не мог вспомнить, кто же передо мной.
— А ведь мы вместе ехали из Иолотани! Еще по дороге увязли… Боялись, что придется ночевать в снегу…
Только теперь я вспомнил его. Радостно воскликнул:
— А… Да! Ты — Пендикули!
Пока мы здоровались, пожимали друг другу руки, в правом углу просторного зала, у открытого окна, освободился столик, и носатый, с квадратным подбородком официант махнул рукой в нашу сторону.
— Пойдем, братец, нас зовут! — потянул меня за собой Пендикули.
Важно рассевшись за столом, откинув голову, словно молодой беркут, Пендикули сейчас напоминал человека, сделавшего какое-то полезное дело и заслужившего благодарность. Мне показалось, что так и должно быть. Ведь я теперь вспомнил, как два года назад на топком солончаковом поле между Иолотанью и Мары холодной зимней ночью он так самоотверженно трудился, пытаясь вызволить машину из непролазной грязи, что не мог не вызвать к себе уважения. Но, видно, правду говорят, животное пестро шкурой, а человек — нутром. После нескольких рюмок, которые выпил Пендикули, он вдруг предстал мне совсем в ином свете.
Надо сказать, что за столом он пил значительно больше, чем ел, пил с азартом, смачно причмокивая. Меня удивляло, что этот молодой, двадцатипятилетний парень, не старше, так пристрастился к водке. Мы в нашем возрасте… Но, впрочем, вернусь к моему знакомому. Как я уже сказал, он пил с таким видом, будто весь смысл, вся философия жизни заключались на дне бутылки, которая стояла перед нами.
Он пил молча, словно забыл обо мне, изредка глядя на меня затуманившимися глазами. Чтобы не молчать, я спросил:
— Как дела, джигит?
— Плохо… Очень плохо…
— Что случилось?
— Не спрашивай лучше!
— Может, я смогу чем-то помочь?
Пендикули опустил голову:
— Чем уж тут поможешь!
У меня мелькнула мысль, что, возможно, Пендикули со своей машиной попал в аварию, сшиб кого-нибудь. Я спросил об этом. Пендикули покачал головой.
— Если б наехал, понес бы наказание и отбыл бы его. Я же попал в худшее положение… Э, да что говорить! Давай-ка лучше еще по одной! — Он щелкнул ногтем по пустой рюмке.
— Нет, — возразил я, — водка от нас никуда не убежит. Скажи, Пендикули, ты все еще водишь колхозную машину?
— Колхозную? — Пендикули усмехнулся. — Я, братец, с тех пор уже в семи местах работал…
— Отчего же из колхоза ушел?
— С башлыком не поладил, каши с ним не сваришь. Он — свое, я — свое. Скандалист он…
— Постой, постой! Но ведь ты же хвалил своего председателя.
— Я?! — Пендикули ткнул себя пальцем в грудь.
— Конечно, ты! Я отлично помню твою хвалебную речь в адрес председателя тогда, в ту ночь.
Пендикули молчал, сдвинув брови. Подозвал мимо проходившего официанта, показал ему два пальца, и вскоре на нашем столе появились еще две рюмки водки. Он с вожделением взглянул на них, но пока что выпить не предложил.
— Да, верно, Салтык Годжали поднял колхоз на ноги, — сказал он. — Я этого не отрицаю. Но у него есть один большой недостаток. Человек вроде умный, повидал на свете многое, а порою не понимает самых простых вещей.
— Например?
— Например, я — шофер. Ты вот хоть и не шофер, но знаешь, что у водителей нет нормированного рабочего дня. Сутками мы бываем в разъездах…
— Но ведь вам платят за лишние часы!
— Куда там! Шоферу, братец, платят только за то время, когда он за баранкой. Никому нет дела, что ты увяз в глухой степи, остался ночью среди грязи, выбился из сил, вытаскивая машину. "Ну как, вернулся из песков?!" — спросят тебя и пройдут мимо. Но стоит только подвезти кого-нибудь "налево", сразу все замечают. Такой шум подымают, словно светопреставление наступило. Верно, вначале у нас с башлыком отношения были хорошие. Похваливал он меня частенько. Но то ли кто-то нашептал ему на меня, не знаю, словом, между нами холодок прошел. Раньше он говорил со мной уважительно, вежливо, а теперь, как ни встретит, грозит пальцем: мол, смотри у меня, левак!
А вскоре все разъяснилось. Помню, уже было тепло, и цветы расцвели, и стрижка уже началась, я возил из Серха-са в Мары шерсть и кожи. Тогда еще не было нынешней шоссейной дороги. За один день выматывался так, что хоть ложись да помирай. Чуть свет приходилось выезжать, чтобы успеть к полудню.
В тот день я, кажется, три раза увязал по дороге. Вернулся еле жив. Ну, думаю, сдам груз на склад да помчусь к матери, отдохну как следует. Вдруг появился башлык и поманил меня рукой к себе в кабинет. Он и раньше приглашал меня. Бывало, усадит в мягкое кресло, чаю предложит, о здоровье справится. Лишь после всего этого начинает говорить о деле. В этот же раз он не предложил даже сесть. Сказал, протянув руку:
"Давай сюда ключи от машины".
"Что это с ним сегодня?" — удивился я про себя, а он снова требует ключи. Ну, подал я ему ключи. Он даже не взглянул на них.
"Ты свободен", — говорит.
"Как это свободен?" — спросил я.
"Не понимаешь?"
"Не понимаю".
"Если не понимаешь, сейчас объясню!"
Он обошел вокруг стола и сел на свое место.
"Скажи, кто тебе разрешил подрабатывать на колхозной машине?"
Я от неожиданности рот разинул, стою, не знаю, что ответить.
"Кто?" — повысил он голос.
"Я не подрабатываю…"
"А кто же это делает? Я? По-твоему, это я сажаю в машину первых встречных и загребаю деньги?"
Тут я понял, конечно, что он мелочный человек. Ведь он же знает, какой тяжелый труд у шоферов, и, если кто и подработает трешку — пятерку, кому от этого плохо? Вот это его крохоборство и возмутило меня, все внутри так и взорвалось, но все-таки не посмел нагрубить уважаемому человеку, ответил спокойно:
"Кто разливает мед, может облизать пальцы, ведь правда, башлык? Неужели нельзя подработать пять-шесть рублей на курево?"
"Вы только послушайте, что говорит этот проходимец! — Голос башлыка так и загремел, председатель всем телом подался вперед, и мне показалось: скажи я хоть слово — он схватит меня за шиворот. — Как только у тебя язык поворачивается! Ведь ты сильный, здоровый парень. Почему ты пристрастился добывать деньги нечестным путем? Эх… если б не твоя старая мать, я бы знал, что с тобою делать!"
Он задумался, словно действительно решал, что со мной делать. Я прервал его размышления:
"Ну, так я свободен?"
Он раздавил в пепельнице окурок и гневно крикнул мне в лицо:
"Убирайся вон с глаз моих!"
Если бы я молча удалился, возможно, было бы лучше. Гнев его бы прошел, и я остался бы на работе, но меня подвела моя горячность. Я тоже крикнул ему в лицо:
"Ладно, уберусь! Только не пожалей! Возиться в мазуте да таскать на себе машину ты не скоро найдешь дурака. А я-то себе работу всегда найду!"
Словом, я хлопнул дверью и выскочил вон. После этого и начались мои мытарства, братец. "Не колхоз, так совхоз", — решил я и тут же, выйдя из кабинета башлыка, забыв о том, что хочу есть и пить и что меня дома ждет мать, зашагал прямиком на шоссе, что ведет к Каракумскому каналу. Решил пойти к Андрею Платоновичу. Ты его знаешь? Ну, не мотай головой. Наверняка знаешь. Его знают все, кто пьет мургаб-скую воду. Вот я и решил до захода солнца в совхоз добраться. Значит, вышел на шоссе. Машины с грузом и без груза снуют в обе стороны. Голосую каждой, рука устала, но ни одна, будь она неладна, не остановилась. А солнце уже низко. Зло меня разобрало. Попер прямиком через заросли яндака и к вечеру притащился в совхоз.