Андрей Платонович сидел с молодыми ребятами у конторы, беседовал с ними. Меня сразу заметил, позвал приветливо… "Иди сюда, голубчик!" Я его знал давно. Когда я еще был мальчишкой, Андрей Платонович работал в Мары агрономом. Часто приезжал в наш аул, останавливался у башлыка. Потом его назначили директором нового совхоза на канале. И после этого он дважды гостил в нашем колхозе. Мне он нравился — добрый, отзывчивый, веселый, по-туркменски хорошо говорит, через каждые два слова голубчиком называет. Ты знаешь, ласковое это очень слово! Словно магнитом оно притягивает к себе. Это слово и привело меня в совхоз…
Видимо, не понравился Андрею Платоновичу мой запыленный, грязный вид, взял меня за руку, отвел в сторону.
"Почему поздно, голубчик? В гости или по делу?" "Пришел устроиться на работу в совхоз".
"На работу?" — удивился он.
"Да, работать, — ответил я и добавил: — Вы же сами говорили мне, чтоб я ни минуты не задерживался и шел к вам, если Салтык Годжали начнет меня обижать".
"Но я же пошутил, — задумчиво проговорил он. — Колхоз тебе дал разрешение?"
"Я не брал его".
"Почему же? Разве ты не член колхоза?"
"Ну и что же? Не захотел больше там работать и пришел!"
"Э-э, голубчик! — Андрей Платонович покачал головой и поднял палец. — Ты не хитри! Если ты всерьез хочешь остаться в совхозе, говори правду!"
Я боялся, что он отошлет меня назад, если я скажу правду, и решил увильнуть от прямого ответа. Сказал:
"Вы разве против, чтобы колхозная молодежь шла работать в совхоз?"
Только зря я хитрил, ведь Андрей Платонович человек бывалый, его не проведешь.
"Ты не старайся сбить меня с толку, — нахмурился он. — Я не люблю людей с тайным умыслом, голубчик! Если тебя прогнали, так и скажи, если нет, говори "нет".
Кажется, он начинал сердиться. Но я и на этот раз не сказал ему правды.
"Салтык Годжали не ценит меня, Андрей Платонович! Обижает! А там, где меня обижают, я ни за что не останусь, хоть золотом осыпь… — Заметив, что он призадумался, я перешел в наступление: — Если бы я был лепив на работу или что… Вы же хорошо знаете меня…"
Видимо, мои слова подействовали на него убеждающе.
"Я, голубчик, знаю, что ты хороший шофер, — сказал он, с улыбкой взглянул мне в лицо и указал рукой на самосвалы. Они, как нарочно, выстроились по ту сторону улицы. — Видишь вон ту машину, что с краю?"
Я увидел новенькую машину, с еще не сорванной с дверцы пломбой.
"Вижу", — ответил я.
"Так вот, эта машина будет твоей, на ней будешь работать. Завтра в восемь ноль-ноль сядешь за руль, ребята возят кирпич, ты тоже будешь возить. А сейчас иди в общежитие, отдохни. Вон дом с верандой! Иди туда".
Так он мигом уладил все мои невеселые дела.
От радости я чуть не подпрыгнул. Позабыв даже поблагодарить, побежал в общежитие.
"Подожди-ка!" — услышал я позади себя.
Вздрогнул, чуть не упал, споткнувшись. Может, Андрей Платонович передумал?
Когда я, призвав на помощь бога, с трудом повернул голову, Андрей Платонович спросил, есть ли у меня хоть какие деньги. Я вывернул свои карманы и обнаружил рубль. Андрей Платонович покачал головой, сунул мне в карман пиджака десятку, сказал:
"Завтра в бухгалтерии получишь аванс. А сейчас иди, желаю тебе успеха!" Он хлопнул меня по плечу.
В совхозе я проработал около года. Вначале, как и говорил Андрей Платонович, я возил кирпич. Наверное, из того кирпича, что я навозил, выстроили домов десять, не меньше И каких домов! Хоть стой да любуйся. Потом я возил на хлопковые поля навоз и азот. Тучная целина, до которой веками не доходили человеческие руки, дала невиданный урожай. Кажется, раза два я получал премию. Зимой снова перешел на стройку. Одновременно строились семь двухквартирных домов. Андрей Платонович сказал, что одна из комнат будет моей, когда возведут эти дома. Я думал, что получу комнату и привезу сюда мать. Но, видно, счастью не по пути со мной…
— Почему же?
— Вот слушай! Мы возили цемент. В день делали по пять-шесть рейсов. Кажется, это был мой третий рейс. Только выехал на дорогу, смотрю — стоят трое с вещами. Мешки, сумки… Подняли руки. Можно бы проехать мимо, но опять подвела дурная привычка. Не могу я проехать мимо хрустящих рубликов! "Трое. С каждого по два рубля. Итого шесть". Так подсчитал я и остановил машину. Один сел ко мне в кабину, двое забрались в кузов. Пожилой мужчина, тот, что сел со мною рядом, оказался шутником и балагуром. За разговорами я и забыл об осторожности. У самого совхоза ссадил их, взял за проезд и еще деньги держал в руке, — глядь, рядом остановился "газик". Вот тебе и на! Андрей Платонович! "А! Он ко мне хорошо относится, за такую мелочь не будет ругать, покачает головой и проедет мимо!" — подбадривал я сам себя, по-собачьи улыбаясь. Думал, и он улыбнется. Но, вижу, ему не до улыбок. Словно застыл, смотрит на меня из машины, и не просто смотрит, а прямо-таки сверлит глазами. Когда я увидел этот взгляд, мне тотчас же вспомнился башлык, каким я его увидел в последний раз. Тошно мне стало. Чего он молчит? Андрей Платонович тихо спросил:
"Ты, голубчик, возишь цемент или же людей?"
У меня язык не повернулся что-либо ему ответить. Только голову опустил. Андрей Платонович не кричал, не угрожал.
"Если ты не сводишь концы с концами, почему не сказал мне? Разве такой должна быть дружба, голубчик?" — укоризненно добавил он и совсем уничтожил меня этими словами. Поехал.
— Что же было дальше?
— Что дальше? Не дожидаясь расчета, в тот же день я прихватил свои пожитки и покинул совхоз. Стыдно было в глаза взглянуть Андрею Платоновичу.
Пендикули посмотрел в окно. Было ветрено, шел дождь, но парень словно не замечал ни дождя, ни ветра.
— После этого, братец, поработал я не в одном и не в двух местах. Всего не перескажешь. Расскажу о последней своей работе, и на этом кончим. — Пендикули закурил и сделал несколько глубоких затяжек. — Да, братец, после этих мытарств очутился я наконец в третьем автопарке, на краю города. Позвали знакомые ребята. Пошел я туда. Сразу же приняли. Особенно и не расспрашивали. А мне это и нужно было. Дали мне новенькую трехтонку. Хоть птицу обгоняй на ней. Куда посылают, туда еду, что приказывают, то делаю. Не получал премий, как в совхозе, но работой на первых порах был доволен. Сам знаешь, настроение шофера зависит от начальства. Директора нашего звали Сопы Союнов. Хороший был мужик. Понимал людей. Щедрый, широкий. Легко было добиться его расположения. Стоило лишь с получки пригласить в ресторан, поставить пару котлет да пять бутылок пива — после этого можно делать что твоей душе угодно. А шоферу что еще надо? Я радовался, думал — наконец-то пофартило. Но… Ох, сколько смысла таится в "но"! Недолго длилась эта благодать.
Однажды я вернулся с очередного рейса, решил позвать начальника поужинать. В этот день мне кое-что перепало. Я просунул голову в дверь директорского кабинета и увидел, что на месте Сопы Союнова сидит чернявый человек с большущими круглыми глазами. Спрашивает:
"Тебе кого?
"Сопы".
"Его нет".
"Где же он?"
"Об этом спроси у прокурора".
Я сделал два шага назад. Он спросил:
"Как твоя фамилия?"
"Я?.. Я Пендикули".
"Не Мурадов ли? Шофер девяносто второй машины?" "Он самый".
"Ну, если он самый, садись!"
Я сел. Он взглянул на часы и спросил:
"Сколько сейчас времени?"
"Видите же сами — пять!"
"А во сколько ты должен был вернуться?"
"Кажется, в три".
"Отвечай точно".
"В три!"
"Где ж ты был эти два часа?"
Ну взял он меня в оборот! Тут только я догадался, что передо мною новый директор. Если скажу, что спустил баллон, спросит, где запаска. Соврал, что испортился бензонасос… еле-еле, мол, починил. Так с трудом отвязался от него… С того дня и началось…
— А как фамилия этого директора? Может, я его знаю?
— Петросян Ашот.
— А, Ашот-ага! Он опытный и знающий работник! Пендикули хмыкнул, покачал головой.
— Да уж куда там! За какую-нибудь неделю прибрал к рукам весь автопарк. Попробуй только при нем "слевачить"! Тут же попадешься! А шоферы… что, бывало, на ходу дремали, теперь широко глазки раскрыли. Завсегдатаи шашлычных, что носили фуражки набекрень, выпрямили козырьки, за руль стали садиться прозрачные, как стеклышки. Собраний стало меньше, да зато порядка больше. Каждую минуту учитывали. А рядом с Доской почета появилась черная доска — для рвачей и лодырей…
— Ты о себе расскажи!
— Ну, уж если рассказывать о себе, то одним из первых на эту самую черную доску попал я, братец. Так опозорился, что готов был сквозь землю провалиться! Давай-ка опрокинем по рюмочке, пока в водку мухи не нападали!
Пендикули протянул руку к рюмке, но выпить не успел. Внимание его привлек "газик". Разбрызгивая из-под колес дождевую воду, он остановился прямо перед нашим окном. Из "газика" вышел высокий мужчина в кителе. Пендикули, вытянув шею, вглядывался в него, словно хотел узнать. И пока этот человек в кителе шел по залу в поисках места, просматривал меню, Пендикули не сводил с него взгляда. Человеку в кителе подали чайник чая. Пендикули осушил рюмку.
— Знакомый, что ли? — спросил я.
— Похож на Салтыка Годжали, моего бывшего башлыка. Но что-то сильно изменился. Может, его брат? Ну да ладно! Кто бы ни был, какая разница? Слушай дальше. Кажется, была суббота, и погода в тот день стояла неплохая… Настроение у меня было отличное. Хотел пойти погулять немного, но… Опять соблазнился! В субботу "налево" заработать — раз плюнуть! К концу дня вернулся в гараж, гляжу — люди толпятся возле черной доски, будь она неладна! Разглядывают, смеются: "Вот так поддели!" "Получил по заслугам!"
"Кого это там пропесочили?" — подумал я и тоже подошел к доске. Люди расступаются, дорогу мне освобождают.
Как глянул на карикатуру, волосы поднялись дыбом. Себя узнал! Нарисовали меня так: по дороге мчится машина, в кузове полно людей, а я высунулся из кабины и протягиваю к ним руку. В ладонь так и летят рубли… Под рисунком подпись: "Пендикули, Пендикулп, влюбился он в рубли". Один из наших шоферов, весельчак Байджан, увидел, что я стою позади него, и говорит ехидно: "Стишки-то неплохо зарифмовали". Обернулся да так и прыснул мне в лицо.