В это самое время Аман подходил к городской больнице с большим свертком под мышкой. У ворот он несколько замешкался, соображая, что ответить сторожу, если тот его окликнет, как вдруг из темноты заросшего зеленью больничного двора бесшумно выскочила машина и резко затормозила прямо возле него.
— Эй, парень! — насмешливо окликнула его женщина, сидевшая рядом с водителем. — Ты что это делаешь здесь в такую пору?
— Я? — опешил Аман, не сразу узнав собеседницу. — О! Салам-алейкум, тетя Марал! — радостно воскликнул он и с надеждой посмотрел на заднее сиденье, где и в самом деле разглядел профиль Сульгун. — Вот, шел мимо и остановился, машину пропустить…
— Садись, — предложила Марал. — Подвезем тебя.
— Спасибо, тетя Марал, — чувствуя, что краснеет, промямлил Аман. — Не задерживайтесь из-за меня… Я пешком дойду.
— Ну ладно, хватит ломаться, залезай побыстрее, — шутливо приказала Марал. — Не пожалеешь.
Аману ничего другого не оставалось, как согласиться. Он с радостью отворил заднюю дверцу, молча кивнул Сульгун, положил рядом с ней свой сверток, после чего уселся сам, еще не зная, как вести себя дальше.
— И не сиди, как чурбан, — обернулась к нему Марал, едва машина тронулась. — Познакомься. Это наш хирург Сульгун Салихова.
Сульгун чуть заметно помотала головой, давая понять Аману, что Марал не должна знать об их знакомстве. Парень легким кивком успокоил ее.
— С удовольствием! — весело отозвался он и представился по всей форме: — Аман Мергенов.
Только после того, как девушка осторожно попыталась высвободить руку, Аман сообразил, что уже давно и очень крепко сжимает ее ладонь в своей пятерне.
Вскоре машина остановилась возле дома Сульгун. Аман вышел первым, помог выйти девушке и решительно забрал с сиденья сверток.
— Спасибо, тетя Марал. Я, пожалуй, тоже вас покину. Мне ведь тут два шага.
— Как хочешь, Аман-хан, — согласилась Марал, начиная уже обо всем догадываться.
Когда машина умчалась и они остались вдвоем на пустынной в этот час улице, под фонарем, слегка колеблемым слабым дуновением ветра, Аман заглянул девушке в лицо и снова сжал в ладони ее руку.
— Почему ты не захотела сказать тете Марал, что мы знакомы? — ласково спросил он. — Она женщина славная и вовсе не болтлива.
— Я знаю. Марал Гельдыевна хорошая. И ко мне всей душой… Только… Стоит ли говорить о том, что еще не решено?
— Это почему же не решено? — возмутился парень.
— Ну, конечно, — с легким оттенком грусти произнесла Сульгун и сразу перевела разговор. — Что это у тебя? — указала она на сверток.
— Так, кое-какое угощение, — загадочно пояснил Аман.
— Зачем?
— Пригодится.
— Кому?
— Нам с тобой.
— Ничего не понимаю, — призналась Сульгун и откинула с лица волосы, потревоженные ветром.
— Идем! — настойчиво потянул он ее за руку. — Наконец-то я тебя покатаю по каналу.
— Сейчас? Среди ночи?
— Что же делать, если днем у нас не получается. Когда ты свободна, я занят. Я свободен, ты на работе. И всегда так… А сегодня такой вечер хороший. Посмотри, какая полная луна. И тепло совсем, будто лето еще не кончилось… Ну, пожалуйста, пойдем на канал, покатаемся, поплаваем, поговорим. У меня последнее время такое настроение отвратительное. Развеяться хочется…
— Почему у тебя плохое настроение? — остановив парня, озабоченно спросила Сульгун. — Опять с директором повздорил?
— Не только повздорил — я дал заявление об уходе.
— Ну и правильно сделал! Надо кончать тебе с автопарком. Я бы на твоем месте давно вернулась в колхоз.
— В колхоз?
— Что ж тебя так удивляет в моем совете? Да, обратно! Мне непонятно, почему ты так цепляешься за город. Разве у вас там люди хуже живут? Картины идут те же, книги в библиотеке даже легче достать, да и артисты приезжают то и дело. Зато какой воздух! Ни дыма, ни гари бензиновой. А главное — какие возможности для самостоятельной работы! Если хочешь знать, я сама часто подумываю о том, чтобы взять на себя хирургическое отделение где-нибудь в сельской больнице и так поставить там дело, чтобы другим завидно стало… Знаешь что? Давай так — ты уедешь на село, а я поеду за тобой, — лукаво посмотрела Сульгун снизу вверх на Амана. — Хочешь?
— Тебе все шуточки, а у меня правда на душе погано.
— Знай, Аман, настроение всегда зависит от нас самих, — нарочито назидательным тоном заявила девушка. — Надо работать и не поддаваться хандре. — И уже без шутливой важности добавила: — Я тоже с утра искала, кому бы пожаловаться на судьбу, а сейчас, после удачной операции, мне и в самом деле дурачиться хочется. Понимаешь, поступил к нам очень трудный больной. Так вот, ему с утра сказали, что я и есть тот хирург, который его оперировать будет. Не знаю, то ли я ему слишком молоденькой показалась, то ли еще что, но только он не сказал ни слова, нахмурился и отвернулся. Представляешь, каково мне. Ну вот, Марал Гельдыевна и вызвалась мне ассистировать. У нее вид солидный, ей он сразу доверился… Вообще-то хорошо, что так вышло — уж очень трудный случай, и я бы, наверно, без нее зашилась. Но она потом меня очень хвалила, поэтому я теперь и веселая. Даже пойду сейчас с тобой купаться. А то, правда, куда это годится — живу почти на берегу, а канала, наверно, с самой весны не видела… Только погоди минутку, — рванулась она к дому, — надо маму предупредить, чтобы не волновалась. И накину на себя что-нибудь.
Вскоре Сульгун снова появилась на улице. Теперь на ней была шерстяная кофта, а на ногах вместо туфель на высоких каблуках — тапочки. На голову она накинула платок: как-никак, а все-таки осень.
А еще через десять минут они уже сидели на прохладном кожаном диване прогулочного глиссера и решали, в какую сторону им направиться.
— Как ты хочешь — по ветру или против ветра? — спросил Аман.
— Давай поедем туда, где мы весной были, — предложила Сульгун. — Мне там понравилось.
— Только теперь уже не будет тех цветов, из которых ты тогда плела венки.
— Зато там берег пологий…
Аман уже взялся за руль, но старик лодочник неторопливо закуривал очередную сигарету и, кажется, не собирался оттолкнуть их от пристани. Видно, ему хотелось поговорить, а на других собеседников в эту пору рассчитывать явно не приходилось.
— Садитесь с нами, Ишим-ага, — догадавшись, в чем дело, предложил Аман своему давнему другу, которого знал как заядлого курильщика и неисправимого говоруна. — Места много, проветритесь на воде, на чистом песочке полежите.
— Нет, вы уж как-нибудь без меня, детки, — глубоко затянувшись, отказался старик. — Я свое на песочке отлежал еще лет пятьдесят назад, когда в Каракумах, в самом пекле, валялся в обнимку с своей пятизарядной. Не подумайте, что жалуюсь, — поспешил заверить он. — Я на свою жизнь не в обиде, по крайней мере перед смертью есть что вспомнить… Так что уж поезжайте сами, — спохватился он вдруг и слегка оттолкнул глиссер от мостков. — Только скажите, когда примерно вас назад ждать.
Аман выхватил из кармана пачку сигарет и успел протянуть ее старику.
— Держите, Ишим-ага, — смеясь сказал он. — Бог даст, к тому времени вернемся, когда вы всю выкурите.
Ответа они уже не услышали, потому что Аман тут же включил мотор. На малых оборотах он вырулил из заливчика и, повернув на восток, дал газ. Мотор взревел, по корпусу пробежала дрожь, и глиссер, набирая скорость, понесся вдоль освещенного луной канала, все больше и больше задирая нос над водой.
Через несколько минут далеко позади остались не только пристань и будочка Ишим-аги, по и городские строения. Только где-то у горизонта еще мерцали уличные фонари, напоминая щедрую звездную россыпь. Рев мотора постепенно сменился спокойным урчанием, сквозь которое теперь слышался легкий плеск воды за кормой.
Напряженно вглядываясь во тьму и крепко сжимая в руках руль, Аман, не поворачивая головы, спросил:
— Ты о чем задумалась, Сульгун?
Уставшая за день от больничной суеты и волнений в операционной, девушка наслаждалась покоем и скоростью одновременно. Она сидела, свободно раскинув руки, и ни о чем не думала, чувствуя только, как пьянит ее влажный, теплый, совсем не осенний ветер, который сразу же властно стащил у нее с головы платок, правда, лишь для того, чтобы заботливо укутать им плечи, и бесцеремонно растрепал ей волосы.
— Тебе не кажется, что мы сейчас одни, совсем одни в огромном мире?.. — задумчиво ответила она, тоже не меняя позы. И они снова умолкли. — …Теперь уже, наверно, скоро будет песчаное место, — произнесла Сульгун, внезапно встрепенувшись после долгой паузы.
— Ты любишь песок, Сульгун, совсем, как дети, — пошутил Аман. — Или как та красавица Огульбек из стихов Кемине[7]. Помнишь эту строчку: «По песку ступали твои ножки…»
— А ты что, разве не любишь пески? — перебила она его. — Может быть, ты тоже клянешь Каракумы на чем свет стоит? Я иной раз читаю и возмущаюсь: пишут о Каракумах так, будто от них у туркменов одни беды. Честное слово, даже зло берет! Есть у нас в больнице один врач — между прочим, кандидат наук, человек образованный, — так вот, он эти места ни во что не ставит. Буквально бредит Кавказом. Подавай ему нарзанные ванны, да и только… Кавказ, конечно, благословенный край. Как говорит моя мама, — страна, на которую снизошла благодать самого пророка Хыдыра. И все-таки, если человек сделал свой первый шаг по земле в наших песках, то ему Каракумы всегда будут дороги. И дед и прадед у меня всю жизнь прожили в песках. И отец мой провел среди барханов свою молодость. Мама рассказывает, что, когда я была еще девчонкой, мы несколько месяцев прожили в пустыне, да притом в самый зной. Я тогда очень болела, и горячий песок спас меня от смерти.
— А что с тобой было?
— Трудно сказать, только мама твердо уверена, что вылечила меня пустыня… Теперь, конечно, тут все по-другому — людно стало, всюду нефтяные вышки, газ гудит, воды вон сколько…