— Но если так, то еще не поздно все изменить! — с надеждой воскликнула Сульгун.
— В том-то и дело, что теперь уже поздно, — с горечью в голосе отозвался Аман и, перевернувшись на живот, подпер кулаками подбородок. — Еще неделю назад я сам был готов вернуться домой, а теперь…
— Что — теперь? Что изменилось за неделю?
— Многое, дорогая Сульгун, — после долгой паузы печально произнес парень. Он порывисто сел, ловко откупорил лежащую в стороне бутылку, разлил вино по стаканчикам и жестом предложил девушке выпить. Она не шевельнулась, все еще ожидая ответа на свой вопрос. Поняв, что его настояния сейчас будут тщетны, Аман выпил один, неторопливо достал сигарету и закурил. — Ты моего отца знаешь? — без всякого выражения вдруг спросил он. И когда Сульгун, удивленная таким поворотом разговора, лишь развела руками, сам же ответил: — Ничего-то ты не знаешь…
— Странное дело! — возмутилась девушка. — Его вся республика знает. О его боевом прошлом и трудовых успехах газеты писали, а ты меня спрашиваешь!
— Так вот, если хочешь знать, сегодня этот герой боев и труда уже никто!
— Что значит — никто?
— А вот то и значит! — все больше распалялся Аман. — Прогнали его…
— Ты хочешь сказать, освободили?
— Не все ли равно, как сказать! Около двадцати лет человек трудился не покладая рук, и в одну минуту все пошло прахом. В одну минуту!.. Горе у нас дома! Впрочем, тебе этого не понять.
— Ну, это еще не горе. И потом, почему же мне не понять? Что ты знаешь о моей жизни? Когда я еще была совсем крошкой, внезапно умер отец. А у мамы не было ни специальности, ни родственников, которые могли бы ее поддержать.
— Ай, одно дело умереть от болезни, а другое — умереть заживо!.. — нетерпеливо перебил ее Аман.
— Ты в самом деле считаешь, что Тойли Мергена похоронили заживо? — недоумевала Сульгун.
— Да, именно так! — гневно воскликнул он. — А как же я еще могу считать, если он уже столько времени болтается без дела?
— Я думаю, что ты ошибаешься, Аман, — спокойно возразила девушка. — Такие люди, как Тойли Мерген, — на вес золота, и уж кому-кому, а отцу твоему долго болтаться, как ты говоришь, не дадут.
С этими словами она подняла свой стаканчик и пригубила вино, как бы за здоровье Тойли Мергена.
— Типичное женское благодушие! — съязвил Аман. — Человека опозорили, а ты тут…
— Перестань говорить глупости!
— Это не глупости. Весь народ над ним смеется!
— Какой народ? Я, например, не смеюсь!
— Не знаю, как ты, а я вовсе не хочу, чтобы и надо мной потом потешались. Для меня позор отца — хороший урок. Раньше я думал — вернусь в колхоз, сделаю это, налажу то. Мальчишество! Нет уж! Теперь у меня глаза открылись. Теперь мне все равно, где работать — в автопарке или в парке культуры и отдыха. Лишь бы душу не теребили.
Будь на месте Амана кто другой, Сульгун, конечно, не преминула бы обозвать его глупцом. Но она любила Амана.
— Хотела бы я, чтобы эти твои слова услышал Тойли-ага, — сказала девушка, сдерживаясь.
— Не волнуйся! Он еще и не то от меня услышит! — заявил Аман. — Ну, ладно, давай лучше выпьем.
— Нет, мне не надо, у меня еще есть, — воспротивилась Сульгун, отодвигая свой стаканчик. — И вообще пора домой — скоро уже рассвет. Я-то завтра не работаю, но ты ведь еще не перешел в парк культуры и отдыха…
Аману не хотелось пить одному, и они стали собираться.
Утром, когда Тойли Мерген, отлично выспавшись, встал, чувствуя себя родившимся заново, Аман лежал пластом на своей постели, не подавая признаков жизни. Отец разбудил его лишь после того, как умылся, оделся и приготовил завтрак. Аман долго не мог стряхнуть с себя сон и все еще зевал и потягивался, даже сев за стол напротив отца с сигаретой во рту.
— Что же ты кряхтишь, как старик? — пристыдил его Тойли Мерген. — И где это тебя носило всю ночь?
— Поехал с ребятами купаться, ну и задержались…
— Похоже, что ты в песке купался, — не без иронии кивнул отец в сторону измазанного костюма, брошенного на стул.
— Ай, папа, ты ведь тоже когда-то был молодым, — выдавил из себя Аман, еле сдержав зевоту. — Неужели я должен все тебе объяснять?
— Так бы и сказал, негодник! — добродушно усмехнулся отец, у которого со вчерашнего вечера настроение заметно поднялось. — Так бы и сказал, — повторил он задумчиво, пытаясь восстановить в памяти одно из своих юношеских похождений, когда его, еще задолго до женитьбы, чуть не поймали возле кибитки Акнабат. — Только смотри не безобразничай. Как-никак, а ты все-таки сын Тойли Мергена… Лучше сходи умойся, а то сел сразу за стол и куришь натощак. Да поторопись — не успеешь оглянуться, начнется рабочий день.
— Моя работа никуда от меня не сбежит, можно и опоздать.
— Это еще что за разговоры! — возмутился Тойли Мерген. — Как-то я за тобой раньше такого не замечал. Что с тобой?
Но Аман не решился объявить отцу о поданном заявлении. Он только сказал:
— Что-то, папа, у меня не клеится на автобазе.
— Если не клеится, возвращайся в колхоз! Какая польза от того, что ты в городе околачиваешься?
— Не торопись, папа. Видно, нам обоим теперь суждено здесь жить. И мне, и тебе. Надо только найти работенку подходящую.
— Лично я собираюсь работать по-прежнему в колхозе.
Мечтая в эту минуту лишь о том, как бы поспать еще часок-другой, Аман толком не расслышал слов отца и машинально переспросил:
— Где, где?..
— В колхозе «Хлопкороб»!
Аман даже привстал от удивления.
— Кем же это, интересно?!
— А я из-за должности торговаться не собираюсь.
— Ну, а все-таки!
— Ну, бригадиром.
— И что, этот вопрос уже окончательно решен?
— Не сегодня завтра решится, — заверил сына Тойли Мерген.
— Хм! — иронически улыбнулся Аман. — А вдруг — нет?
— Надеюсь, все будет в порядке.
— Не пойму, откуда у тебя такое легковерие?
— Аман!
— Прости, папа, но я ведь уже не ребенок и тоже знаю, что к чему. Давай поговорим трезво. Кто тебя обнадеживает, кто тебе морочит голову? Снова Карлыев. Опять этот образованный джентльмен?
— Ну, допустим, Карлыев.
— А Ханов что говорит?
— Не знаю и не очень этим интересуюсь.
— Погоди, отец, — тоном уверенного превосходства заговорил Аман. — Если Карлыев может решать такие дела сам, то где же он был раньше? Сначала он послал тебя в ателье на позор. А теперь хочет бригадиром поставить, чтобы совсем доконать!..
— Должен же я исправлять свои ошибки или нет? — уже не так уверенно произнес Тойли Мерген, чувствуя, как стремительно портится у него настроение.
— Пусть твои ошибки останутся лучше при тебе! — громко рассуждал Аман. Он уже позабыл про сон и про все на свете и теперь расхаживал по комнате взад-вперед, ожесточенно размахивая руками. — Подумай только, что значит принять бригаду! Неужто ты заставишь работать Кособокого Гайли? Или сумеешь оттащить Артык-шиха от дармовой жратвы и поганых развлечений, а взамен привьешь ему любовь к труду? Пойми, что, пока ты был председателем, они еще кое-как слушались тебя, вернее побаивались. А теперь им даже и в голову не придет поинтересоваться, существуешь ты на свете или нет. Пойми, что от председателя до бригадира — все равно что от неба до земли. Если ты не замечаешь разницы, то люди ее очень хорошо видят…
— Ну, ладно! Хватит! — неожиданно для самого себя повысил голос Тойли Мерген и грохнул кулаком по столу. — Тоже мне, пророк в пустыне. Ты еще сопляк! Чем меня поучать, лучше о себе подумай… — Злой, забыв о чае, он решительно поднялся. — Да, да, о себе подумай! — повторил он уже на пороге и хлопнул дверью.
Едва Тойли Мерген выехал из города, направляясь домой, как ему навстречу промчался Кособокий Гайли. В своем забитом до отказа «Москвиче» он катил на базар, и на его лице делового человека, погруженного в сложные коммерческие расчеты, вовсе ничего не отразилось при виде зятя. Он лишь равнодушно скользнул взглядом по машине Тойли Мергена и сразу исчез.
В этот самый момент Мухаммед Карлыев входил в свой кабинет. И хотя он пришел сегодня намного раньше положенного часа, в приемной его уже ждали несколько человек.
Приняв двоих посетителей, Карлыев посмотрел на часы. Как раз начинался рабочий день. Пора было звонить Ханову относительно Тойли Мергена. Если сейчас этого не сделать, потом председателя исполкома уже не застанешь, и дело опять застопорится.
— Можно? — внезапно услышал Карлыев, так и не успев дотянуться до телефона.
В дверях стоял немолодой рыхлый человек с сильно выпирающим животом, похожим на надутый бурдюк.
— Заходите, папаша.
Посетитель неторопливо подошел к столу и, не дожидаясь предложения сесть, расположился напротив секретаря райкома с такой непринужденностью, будто находился у себя дома. Невозмутимо разглядывая Карлыева, он плавным движением достал из кармана брюк носовой платок и принялся тщательно вытирать сначала гладко выбритую голову, а потом и толстую шею.
— Чем могу служить? — пряча нетерпение, осведомился Карлыев.
Посетитель начал издалека.
— Ваш покойный отец хорошо знал меня. Но вам моя личность, наверно, неизвестна.
— Не беда, папаша, если у вас ко мне дело, говорите прямо.
— Зовут меня Тархан Гайип. Хоть я еще и не утратил бодрости, по меня уже довольно давно проводили на заслуженный отдых. Конечно, и в положении пенсионера есть своя услада — можно, ни о чем не думая, лежать себе где-нибудь в тени и поглаживать живот. Но как быть, если у человека, кроме бодрости, сохранилась еще и совесть. А вот она-то и не дает мне покоя…
— Говорите, говорите, я вас слушаю.
— Так вот, браток, — переходя на доверительный тон, продолжал Тархан Гайип. — У вас тут должен быть один парень из дальних родственников Тойли Мергена. Бекмурадом зовут. Такой высокий, белолицый.
— А… Есть такой. Не знаю, чей он родственник, а такой парень у нас действительно есть.
— Какая у него должность?