— Хорошо, товарищ Ханов. Найду и обяжу.
— И пусть сам исправит! — Ханов предостерегающе поднял палец. — Ясно?
— Да, товарищ Ханов.
— Давай, что там еще?
— Приходила жена того механика из «Сельхозтехники», которого все зовут Лысый Ширли.
— Ох, и надоела мне эта баба, — досадливо сморщился Ханов. — У этого Лысого золотые руки, а не то я бы и его в два счета выгнал… А зачем она приходила?
— Не знаю. Вообще-то вид у нее был очень расстроенный. Но я думала, что вы сегодня уже не придете, и кое-как спровадила ее.
— Умно сделала! — снисходительно одобрил он. — Знаешь что, ты эту скандалистку больше ко мне не пускай. Если у нее нелады с мужем, пусть обращается в суд, в милицию, наконец, в райком. А у нас и своих забот хватает. Незачем нам встревать в семейные дрязги… Ладно!.. Докладывай дальше.
Секретарша снова заглянула в блокнот, но еще не успела ничего сказать, как из приемной донесся странный шум, будто там произошла короткая схватка.
— В чем дело? — спросил Ханов, сердито глянув в ту сторону.
В этот момент дверь с треском распахнулась, и миловидная полнеющая женщина с толстыми косами, уложенными вокруг головы, с силой втолкнула в кабинет неуклюжего бородатого мужчину в комбинезоне, испещренном пятнами мазута.
— Что это значит, Ширли? — строго спросил председатель райисполкома.
Но бородатый, казалось, не слышал. Он рвался назад и упрашивал женщину:
— Оваданджан! Если ты мне жена, умоляю, не позорь меня!
Не обращая внимания на просьбы мужа, Овадан загородила собою выход и решительно заявила Ханову:
— Либо вы наставите его на путь истинный и сделаете человеком, либо я обольюсь керосином и подожгу себя!..
При этом она неожиданно всхлипнула.
Ханов терпеть не мог женских слез и решил сразу разделаться с непрошеной посетительницей.
— Если ты, молодуха, и впрямь хочешь поджечь себя — валяй, только не здесь! Ты что, не нашла другого места?
— Не нашла! — отрезала Овадан. — Чем кричать на меня, лучше повлияй на моего мужа. А не то сгорю…
И она опять беспомощно всхлипнула.
«Да, была бы ты моей женой, уж я бы нашел на тебя управу!» — подумал Ханов и без всякого выражения сказал:
— Ну что ж, гори. Тебе ведь не требуется моего разрешения…
— Нет, требуется! — со всей решительностью заявила женщина и, шурша своим новым платьем из кетени[10], угрожающе надвинулась на председателя райисполкома. — Знай, если я себя подожгу, то и тебе не жить в этом мире. Уж я так сделаю, что и твоей жене придется тебя оплакивать…
— А ну, замолчи! — рявкнул Ханов и хватил по столу своим огромным кулачищем. — Не смей поминать мою жену, тебе до нее нет дела!
— Нет — так будет! — победно уперла руки в бока Овадаи и насмешливо покачалась на носках. — Это тебе нет дела до моего мужа. Почему позволяешь ему бить поклоны и читать молитвы?
— А при чем тут я?
— А при том, что не воспитываешь его! Разве этот бесстыдник стал бы совершать намаз[11], если бы ты ему запретил? Как начальника тебя прошу — взнуздай его покрепче, прими меры. Он же не человек! Развесил по лицу свою бороду, как торбу лошадиную, и каждый день по пять раз позорит меня перед людьми! Хоть бы разок пропустил — так нет! Аккуратный! А мне каково? Стоит только выйти на улицу, кругом смех. Паршивые бабы, которые мне и в подметки не годятся, и те хохочут. А придешь на работу — тоже хихикают: мол, как поживает твой набожный муженек? Мне теперь из-за этого дурака никуда показаться нельзя…
— Ширли, это верно? — обратился Ханов к механику.
— Ай, Каландар-ага, вредная баба, а вы ее слушаете. Лысый Ширли сидел у краешка стола и не поднимал глаз.
— Обещай мне при начальнике! — Овадан схватила съежившегося мужа за шиворот. — Обещай, что с сегодняшнего дня кончаешь с намазом навсегда! Слышишь? — завизжала она.
— А ну, довольно!.. — поднялся Ханов.
— Нет, не довольно! — Овадан отпустила мужа и ударила по столу пухлым кулачком. — Либо ты заставишь его позабыть про намаз, либо я подожгу себя! — бойко проговорила она свой ультиматум.
— Скажи, пожалуйста! — издевательски покачал головой Ханов.
— Честное слово, подожгу! Лучше уж умереть, чем жить вот так, людям на смех! И еще, — вошла она в раж, — сбрею себе волосы и буду носить платье наизнанку…
Ханов сунул руку во внутренний карман и, вытащив наугад красную десятку, протянул ее ошарашенной женщине.
— Вот, возьми на керосин. Если нужны спички, то вот тебе спички! Выйди на центральную площадь и подожги себя! Пусть люди посмотрят, как полыхает глупая баба, пусть посмеются от души…
Видимо, Овадан все же не ожидала от Ханова такого. Она вдруг опустилась на стул и заплакала.
— Это все, что ты можешь для меня сделать? — проговорила она сквозь рыдания.
— Да! И сейчас же убирайся отсюда. Чтобы впредь я и тени твоей близко не видел.
Женщина хлюпнула носом и, ни на кого не глядя, заторопилась к двери.
— О, боже, — причитала она, — я-то надеялась найти в этом дворце великодушие, а попала в пустой сарай. Куда же мне теперь?
— Сгори синим огнем! — закричал ей вслед Ханов.
Лысый Ширли, который при жене сидел безучастно, теперь и сам захлюпал носом.
— Прости нас, Каландар-ага… — промямлил Ширли.
— И ты тоже ступай! — набросился он на механика. — Неужели человек твоих лет, да еще с твоей фигурой, не в состоянии обуздать женщину размером с кулачок? Конечно, мне ничего не стоит заставить эту бабу замолчать. Но ведь и ты тоже оказался бабой. А что касается намаза, то смотри мне, Лысый, не говори потом, что не слышал! Если узнаю, что ты опять кланяешься аллаху, опозорю тебя на весь мир и вытурю из мастерских, так что и следа от тебя не останется.
— Каландар-ага, а ведь нет закона, который запрещал бы молиться.
— Значит, мое слово для тебя не закон? А ну, прочь отсюда и не показывайся мне на глаза!
Но едва Лысый Ширли понуро поднялся со стула, Ханов помотал рукой.
— Постой, — заговорил он деловито, — в два часа ночи возьмешь новую грузовую машину и подъедешь к дому Караджи Агаева.
— На охоту собираетесь? Тогда скажите раньше нашему управляющему, а то не дадут мне ее.
— Считай, что уже сказано.
Лысый Ширли кивнул и пошел прочь, но в дверях обернулся.
— Так-то оно так… А вот что скажет Овадан? Хорошо, если разрешит…
— Опять бабские разговоры! — прикрикнул на него председатель райисполкома. — Если не разрешит, свяжи ее и прихвати с собой! — засмеялся он. — Смотри, чтобы не позже двух!..
Секретарша, на протяжении всей этой сцепы не проронившая ни слова, глубоко вздохнула:
— Как бы эта женщина и в самом деле не подожгла себя.
— Нет, милочка, жизнь слишком соблазнительная вещь! — Ханов уселся на свое место. — И потом, женщина, которая на самом деле хочет умереть, не станет оповещать об этом весь мир… Ну, что там еще? — вопросительно посмотрел он на секретаршу.
— Больше ничего особенного, товарищ Ханов. Разве что это. — Странно потупившись, она вырвала из блокнота листок и протянула ему. — Просили позвонить.
На бумажке не было ничего, кроме номера телефона. Вероятно, этот помер был хорошо знаком Ханову, потому что он без лишних слов положил листок в карман и сразу перевел разговор.
— Пить хочется. Как там, верблюжий чал еще не привезли?
— Привезти-то привезли, только он еще, наверно, не охладился.
— Налей хоть теплого.
Секретарша открыла холодильник, стоявший у левой стены кабинета, осторожно вытащила оттуда большой, литров на пять, глазурованный кувшин, над горлышком которого пузырились сливки, достала с полки бокал и уже собралась его наполнить, но тут Ханов легко поднялся с места и сказал:
— Я сам, а ты иди, занимайся своими делами.
Он наполнил поллитровый бокал и залпом осушил его, потом повторил эту операцию, глубоко вздохнул и вытер рот. Видимо, шипящий и пенящийся кислый чал ударил ему в голову. На глазах у него появились слезы.
— Вряд ли есть на свете напиток, который может сравниться с чалом! — сказал он сам себе и взялся за телефон. — Ханов говорит… — сообщил он, когда ему ответили. — Ты что, глухой, что ли? Ханов!.. Агаев есть?.. Это ты? Что-то голос у тебя изменился? Ну как, работы выше головы?.. Отчет закончили? Если закончили, оформляй побыстрее и сдавай… Кажется, ты и в самом деле стал туг на ухо. Я говорю, быстрее сдавай!.. Что думаешь делать завтра?.. Что?.. Зря! Ревизорам ходить в гости не рекомендуется. Вот так! А у тебя нет желания вырваться в пустыню и проветриться?.. Что же, если попадется добыча, зацепим и ее. А?.. Да, у нас время постоянное. Часа в два выедем… О патронах не беспокойся. Водка и хлеб с тебя, патроны с меня!.. А? Нет, нет, больше никого не возьмем. Во-первых, тот твой человек своему рту не хозяин. А во-вторых… Есть у меня одно секретное дельце к тебе. Короче говоря, тут третий — лишний! Понятно? Ну, если понятно, ровно в два выходи из дому!
Положив трубку, Ханов вызвал секретаршу:
— Чары здесь?
— Сидит, ждет.
— Пусть заходит!
У Ханова было две персональные машины — «Волга» и «газик». На «Волге» он ездил только по городу, а на «газике» — в колхозы. Обе эти машины обслуживал один водитель. Это был высокий смуглый парень, недавно вернувшийся из армии. Звали его Чары. Ему только что пошел двадцать второй год.
Нелегко быть шофером у такого капризного начальника. До Чары у Ханова за год сменилось четыре водителя, потому что он совершенно не терпел от подчиненных слова «нет». Приказывал ли он в полночь — «поехали», говорил ли на рассвете — «гони!», надо было отвечать «есть, хозяин!» и нажимать на газ. В этом отношении Чары ему понравился. Когда бы ни собрался Ханов в дорогу, Чары, как оседланный конь, всегда был наготове.
Принимая его на работу, Ханов обошелся без обычных в таких случаях наставлений: мол, не гоняй налево, заботливо ухаживай за маши