В сердце Ханова закралась безотчетная тревога, но он попытался отмахнуться от нее.
— Тон еще ни о чем не говорит, — стараясь придать вес своим словам, спокойно возразил он. — Даже если ты пророк, в наше время без доказательств никто тебя и слушать не станет.
— Это-то верно.
— Если верно, скажи, как у тебя с последним делом? Покончил с ним?
— Можно сказать да, но можно и нет.
— Не понимаю.
— Да поскольку ничего особенного не обнаружено, мы решили пока ревизию прекратить.
— Какая оказалась недостача?
— Да ничего стоящего…
— Сколько? — повысил голос председатель райисполкома.
— Всего-навсего триста рублей.
— Странный ты человек, Караджа! Разве триста рублей это мало? — Поскрипев сиденьем, Ханов обернулся к собеседнику. — Подумай, сколько овец можно купить за триста рублей на базаре? Да за триста рублей, самое малое, можно взять трех отличных суягных овец. А если пустишь их в отару, через год станет шесть, через два года — двенадцать, через три года — двадцать четыре овцы. И так далее. Даже если недостача будет в три копейки, ревизию надо продолжать! А тут, товарищ ревизор, целых триста рублей. Понятно?
— Вообще-то вы говорите верно… Только здесь, кажется, положение несколько иное, — попытался объяснить Агаев. — Ничего не похищено, просто допущена ошибка в подсчетах.
— Если даже не похищено, все равно, ошибка — вещь недопустимая, — прервал его Ханов. — Очень уж вы жалостливый народ. Именно жалость мешает вам защищать интересы государства. Понятно?
— Понятно, товарищ Ханов!
— Если понятно, ревизию доведешь до конца. Шутка сказать — триста рублей! Пусть положат на место.
— Сделаем, как вы говорите, товарищ Ханов.
— Если будете делать по-моему, никогда не ошибетесь! После этого председатель и ревизор замолчали.
Вспарывая фарами мрак, машина неслась вперед. Давно уже остались позади темнеющие по обеим сторонам дороги поля хлопчатника. Теперь по бокам чернели песчаные барханы, поросшие кустами чети и черкеза[13]. Изредка то слева, то справа возникали развалины древних караван-сараев.
Ханов вдруг подался вперед, отшвырнув сигарету.
— Это что там, возле того кургана, Чары? — торопливо спросил он.
— И мои глаза давно уже там, — невозмутимо отозвался шофер. — Только не разберу… То ли лисица, то ли корсак[14].
— Если так, езжай мимо! Слава богу, нам не приходится заботиться о головных уборах, — заметил Ханов и самодовольно надвинул на лоб шапку из высокосортного золотистого каракуля. — Или, может, ты, Караджа, не прочь прихлопнуть хоть бы лисицу, если не шакала?
— Ай, нет. Какой толк от животного, которое не пойдет в казан?
— Это ты верно сказал, товарищ ревизор! — одобрительно рассмеялся Ханов и обратился к Чары: — Как, приближаемся к Дашрабаду?
— Дашрабад уже позади, Каландар-ага.
— Тогда, значит, подъезжаем к каналу?
— Точно.
— Как только минуем канал, съезжай с дороги.
— Будет сделано.
Когда они достигли Серахской степи, которая во все времена года может считаться охотничьим раем, на востоке уже настолько посветлело, что стали различимы следы на земле. Впереди простиралась бескрайняя равнина, поросшая сухим арпаганом[15]. Чары остановил машину, опустил ветровое стекло и свернул тент, чтобы удобно было стрелять. Как наездник перед скачками осматривает коня, так и он придирчиво оглядел запыленный «газик», постукал по скатам носком своего солдатского сапога и даже зачем-то подтянул на себе ремень. Потом обратился к Ханову:
— Куда ехать, влево или вправо?
Ханов поднялся, окинул округу взглядом и кивком головы указал на едва видневшихся вдали овец.
— Вон ту отару видишь?
— Это, наверно, «Хлопкороба».
— Тебя не касается, чья она. Чабана видишь?
— Вижу.
— Вот и запомни, Чары-хан. Теперь для тебя нет ни левой, ни правой руки. Как только заприметишь вдали человека, объезжай его стороной. Понятно?
— Понятно, Каландар-ага.
Охотники загнали патроны в стволы, и машина двинулась дальше. Вскоре Ханов обернулся к Агаеву.
— Как, по-твоему, товарищ ревизор, — не без хвастовства заговорил он, — сколько джейранов числится на счету у этого ружьишка, с тех пор, как оно оказалось в Мургабском оазисе?
В этот момент прямо из-под колес с шумом взлетели две огромные птицы, не отличимые по цвету от земли.
— Дрофы!
Услышав возглас Чары, ревизор завертелся на месте.
— Где?
— Стреляйте, Каландар-ага, стреляйте! — шофер быстро переключил рычаг на вторую скорость и погнался за добычей. — Вах, да стреляйте же!
Но Ханов не проявил к птицам никакого интереса.
— Да не порть ты себе сердце из-за того, что поднял двух паршивых дроф. Если уж очень они тебе приглянулись, так мы ими попозже займемся, когда пригреет солнышко. А сейчас ты нам джейранов найди, слышишь, джейранов!
— Тогда я возьму прямо на Булакли, Каландар-ага.
— Гони в Булакли, гони в Гулакли, только найди нам джейранов!
— Булакли — это то самое место, где состоялась первая битва между Гоувшут-ханом и Мадемином?[16] — подал голос Агаев, вспомнив рассказы стариков.
Ханов смутно представлял себе, кто такой Гоувшут-хан, а имя хивинского хана Мадемина вообще слышал едва ли не впервые.
— Возможно… — ответил он неопределенно.
Не успел он произнести это, как впереди показались бегущие джейраны. Видно, они ночью паслись здесь и только перед рассветом прилегли отдохнуть в укромном местечке, но машина их вспугнула.
Увидев не одного и не двух, а целое стадо джейранов, Ханов весь подобрался и приготовился стрелять. Им овладел охотничий азарт.
— Вот это годится, Чары-хан! — поощрял он водителя. — Теперь призови на помощь аллаха и жми на полную катушку.
— Ишь, как удирают! — прицеливаясь, проворчал Агаев. — Хорошо бы настигнуть их, пока они не рванули в пески.
— Настигнем! — уверенно произнес Ханов, не отрывая глаз от стада. — Да будет жив и здоров наш Чары-хан!
— А рога-то, рога! — приговаривал Агаев. — Видите, впереди два жирных самца! Так и просятся, чтобы их хлопнули первыми!
— Ты пока позабудь про этих самцов, — предостерег его Ханов. — Убьешь вожака, все стадо рассыплется. Старайся бить по тем, что в хвосте.
— Потише говорите, потише! — Чары согнулся над баранкой, плавно наращивая скорость. — Джейран пугливее становится, когда слышит человеческий голос!
Два самца бежали впереди, возглавляя стадо. В серебристом предутреннем свете казалось, что тонкие ноги джейранов не касаются земли и что серенькие клубочки пыли, папиросным дымком вырывавшиеся из-под копыт, с каждой секундой становятся все дальше.
— Жми, Чары-хан, жми вовсю!
— Не торопитесь, Каландар-ага!
— Когда же торопиться, если не сейчас? Ты что, хочешь упустить их?
— Не уйдут!..
— Не успеешь оглянуться, как они окажутся в песках.
— Не уйдут!..
— Ох, кажется, придется завтра же уволить тебя!
— Завтра делайте что хотите… А сейчас не мешайте, не то опрокинемся, чего доброго. Видите, термиты сколько кочек наделали. И лисьи норы на каждом шагу…
— Гони так, чтобы колеса не касались земли! — закричал Ханов, у которого перехватило дыхание от азарта. — Вот где нужен вертолет! В следующий раз так и сделаю…
Чары и в самом деле старался. Его безотказный «газик» буквально пожирал пространство, несмотря на кочки и выбоины. И вот наконец прогремели один за другим два выстрела. Каждая пуля Каландара Ханова сбила по джейрану.
Он поспешно перезарядил ружье и закричал:
— Бей, Караджа, бей!
Тот выстрелил.
— Бей и вторым патроном. Бей, не медли!
Но пули Агаева не попали в цель. Одна из них пролетела справа от матки, бегущей немного в сторонке от стада, вторая подняла пыль левее от нее.
— Что, у тебя глаза на затылке? — рассердился Ханов. — Прицелься хорошенько! Смотри, как стреляю я!
Однако напрасно бахвалился Ханов, упоенный первой удачей. На сей раз его пуля была потрачена зря. Правда, как раз в этот момент машину сильно тряхнуло. Но, как бы то ни было, обрадованный Агаев не только сразу избавился от насмешек, но и сам разрешил себе хохотнуть, увидев, что Ханов лишь срезал ветку у кустика.
— Не смейся, а учись лучше!
Снова раздался выстрел. Вторая пуля Ханова не пролетела мимо. Она все-таки достала джейраниху, ту самую, что не смог подбить ревизор.
— Вот так их достают, Караджа-хан, вот так! — снова начал раздуваться от самодовольства председатель райисполкома. — Ты чего медлишь? Стреляй, коли зарядил, стреляй! Целься в заднего, в детеныша!
Агаев прицелился. На этот раз его пуля повалила маленького джейранчика, на которого указывал ему начальник.
А Ханов все больше распалялся.
— Слева — пески! Не пускай их в пески, Чары-хан! Обходи сбоку, сбоку обходи!
Снова прогремели выстрелы.
Теперь Ханов ударил из обоих стволов разом. Один из самцов покачнулся и заметно сбавил бег, потом было выпрямился, но в конце концов попик головой и закрутился на месте. Ханов торопливо перезарядил ружье и собирался снова ударить по нему дуплетом, но в этот момент джейран вдруг весь залился кровью и рухнул на землю, как подкошенный.
«Газик» быстро сократил расстояние до оставшихся пяти джейранов. Теперь их можно было перебить поодиночке.
— Караджа! Ну, стреляй же, ей-богу! Целься в самца! Слышишь, в самца!
— Я не могу зарядить! Ружье не переламывается.
— Стреляйте вы сами, Каландар-ага! Вернее будет, — не удержался водитель.
— Черт! И у меня ружье не переламывается…
— А вы не волнуйтесь, переломится.
Но, как ни старался Ханов, у него ничего не получилось.
— Вот тебе, проклятое!.. — в ярости воскликнул он и, крепко ухватившись за ствол, изо всей силы хватил ружьем о железный борт машины. От удара приклад разлетелся в щепки. Но этого оказалось мало. Он размахнулся и швырнул изуродованную двустволку далеко в сторону. Потом, резко повернувшись назад, ухватился за ружье ревизора.