— И у нас не будет. Вот водитель пришел, дочка, — сказал Тойли Мерген и повернулся к Аману. — Ты кого ждешь? Садись!
— Значит, так?
— Да, так!
Считая, что вопрос с сыном решен, Тойли Мерген повернул назад.
Увидев, как неохотно Аман залезает в кабину, Язбиби усмехнулась. «Так и надо ему, маменькиному сынку», — подумала она.
От Амана не скрылась усмешка девушки. Мало того что смеется над ним, не удосужилась даже поздороваться.
— Мы разве незнакомы, Язбиби? — спросил Аман, повернув голову к девушке. — Что, даже «здрасте» пожалела для меня?
— И у тебя не отвалился бы язык, если бы ты первый поздоровался, — нисколько не смущаясь, сказала Язбиби. — Тем более что мужчине положено первому приветствовать особ женского пола.
Тойли Мерген возвращался к харману с легким сердцем. Сына он все-таки направил на путь истинный. Что, интересно, теперь скажет Гайли да и другие родственнички, отлынивающие от работы.
Женщины, сидевшие в тени под навесом в ожидании хлопка, поднялись, увидев бригадира.
— Сидите, сидите! — сказал, приостанавливаясь, Тойли Мерген.
Женщины не сели. А одна шустрая молодуха даже выдвинулась вперед и, прикрывая рукой лицо, проговорила:
— Тойли-ага, вас надо было давно назначить бригадиром! Все сразу из домов повылезали.
— И не стыдно тебе так разговаривать с почтенным человеком, который тебе в отцы годится? — вставила другая, толкнув первую в плечо.
— А чего ей стыдиться? — улыбнулся Тойли Мерген. — Аннагуль верно говорит. Пожалуй, и поточнее можно сказать: надо было Тойли Мергена давно освободить от должности председателя… Да, кстати, красавицы, сколько вас тут? Не тяжело ли приходится?
— Нет, Тойли-ага. Наши мужчины знали, оказывается, местечко, где можно лежать и брюхо набивать, — вылезла опять Аннагуль. — Нисколечко нам не тяжело, хотя нас здесь четверо, а должно было прийти пять человек, но пятая… — Аннагуль умолкла, опустив голову.
— А где пятая?
— Нам неловко про это говорить, Тойли-ага.
— Неловко? Даже если меня касается, не стесняйтесь, говорите прямо!
— Да не в том дело, — сказала Аннагуль, и щеки у нее сделались такими же пунцовыми, как шерстяной платок, которым она повязала голову. — Когда всюду полно докторов, наша бездетная отправилась к мулле. Говорят, свекровь своим ворчанием совсем довела беднягу. — Женщина махнула рукой в сторону старой Боссан. — Будто она сказала невестке: перестань, мол, носиться, как яловая коза, ступай и поклонись Артык-шиху, пусть он заговорит тебя, пусть разотрет твои никудышные жилы.
— А что же ее муженек? — шепотом включилась в разговор третья молодуха. — Неужели он, да сгинут у него усы, не может прикрикнуть на свою мать?
— Я уверена, что Акы об этом ничего не знает, — заверила подругу Аннагуль. — Ведь он — парень совестливый.
Тойли Мерген уже не слышал конца разговора. Когда слуха его коснулось имя Артык-шиха, известного лжеца и пройдохи, у него сжались кулаки.
Артык-ших уже седьмой год вдовствовал. Человек он был еще крепкий, ему недавно перевалило за пятьдесят. Но о женитьбе не помышлял, так и жил бобылем. Поздно, говорит, заводить семью. Годы не те.
Был он когда-то учителем, правда, недолго, но неуживчивый характер гнал его с места на место. Любую работу он считал трудной и бросал ее, ссылаясь при этом на плохое здоровье.
В конце концов ему надоело скитаться, и он решил припасть к плечу Тойли Мергена — как-никак, а племянник не обидит. Словом, вернувшись в свой аул, он рассчитывал на легкую жизнь.
Тойли Мерген хорошо знал повадки своего родственника и не стал, как тот рассчитывал, подыскивать ему подходящую должность, а сунул в руки лопату: мол, хочешь работать — работай, тогда примем в колхоз.
Такого поворота дела Артык-ших не ожидал. Затаив обиду, он ходил поливать хлопчатник, стараясь, впрочем, не утруждать себя. Случалось, он по нескольку дней не появлялся в поле. На вопрос соседей, что с ним, не нужно ли ему помочь, Артык-ших отвечал, что никто ему не поможет, если он сам себе не поможет. При этом он поднимал глаза к небу и бормотал что-то себе под нос, обволакивая свою персону таинственностью. Он перестал бриться, все чаще не выходил на работу, не вступал ни в какие разговоры, в дом к себе никого не впускал, запираясь изнутри, а на вопрошающие взгляды отвечал: «Не мешайте, я занят божественными делами».
Люди переглядывались, но помалкивали — все-таки родственник председателя и как-никак в прошлом учитель. Пусть Тойли Мерген сам с ним разбирается, тем более что в колхоз его не принимали.
Не так давно Кособокий Гайли, встретив Артык-шиха возле своего дома, пригласил его к себе.
— Бывало, ты ко мне наведывался, — заговорил он. — А теперь отпустил бороду до пояса и, видно, зазнался. Уж больно чудно ты себя ведешь. Не иначе как злой дух коснулся твоего плеча.
Кособокий явно посмеивался над своим гостем, хотя и поставил перед ним чай и чурек.
— Чем смеяться над моей бородой, посмотри лучше на свой чай, негодник! — сказал Артык-ших и выплеснул пиалу чая за порог.
— А что ты там увидел?
— Если ты не ослеп, то и сам увидишь! — Артык-ших взял пиалу из рук Гайли Кособокого и поставил ее перед собой. — Посмотри, что в чае плавает?
— Ничего не вижу, кроме двух чаинок, Артык-бек!
— Как следует смотри, как следует!
Гайли еще раз посмотрел, но ничего, кроме чаинок, так и не увидел.
— Артык-бек, ты, ей-богу, малость тронулся. Я это давно заметил. И бороду отпустил, и бормочешь что-то, и из дому неделями не выходишь… А что, если мы отвезем тебя в город и покажем доктору? Есть такие специальные доктора…
— Умолкни! — отрезал тот и тыльной стороной ладони хлопнул Кособокого по груди. — Если ты это выпьешь, — ткнул он пальцем в пиалу, — тебе самому придется ехать в сумасшедший дом. В твоем чае плавают испражнения! Испражнения четырехногого зверя!
— Ай, перестань ты, ей-богу!
Решив, что Артык-ших и правда с ума спятил, Гайли собрался было звать на помощь, но тот, словно почувствовав намерения хозяина, неторопливо поднялся.
— Если не веришь, пей! — сказал он и ушел.
Несмотря на то что Кособокий Гайли не любил лишать себя удовольствия, а потому сначала украдкой, а потом и в открытую пил вино и водку, он все-таки верил во всемогущество бога. Поведение Артыка сначала удивило его, а когда тот ушел, отказавшись не только от чая, но и от свежего золотистого чурека, Гайли призадумался. Это обстоятельство почему-то затронуло его религиозную жилку. И хотя ему очень хотелось глотнуть крепкого зеленого чая, но слово «„испражнение“ заставило его отказаться от своего желания. Он выскочил из дома, подбежал к колодцу, откинул крышку и заглянул внутрь…
В прозрачной, словно глаз журавля, воде плавала вздувшаяся дохлая кошка.
Кособокий Гайли не знал, конечно, что над этой проделкой Артык-ших размышлял целый месяц, а вчера вечером, после того как улеглись люди, заснули собаки и птицы, он своими руками бросил кошку в колодец Кособокого. Вместо того чтобы извлечь падаль, Гайли, точно полоумный, выскочил на улицу и заорал во все горло:
— Люди! В нашем селе чудо объявилось! Чудо!
Кособокий бежал к Артык-шиху, чтобы упасть перед ним на колени и просить у него прощения за грубость. Подумать только, он назвал святого сумасшедшим!
Артык-ших не внял его мольбам о прощении, не оценил его раскаяния, а, напротив, заорал на него:
— Чего галдишь? Заткнись! О таких вещах не шумят на весь свет. Крепко держи язык за зубами!
Артык-ших прекрасно понимал, что теперь, когда он приказал Кособокому молчать, тот не пожалеет глотки и ног не пожалеет, чтобы разнести по всей округе весть о новоявленном святом. Сказать Кособокому — молчи, все равно что сказать рассвету — не приходи или солнцу — не заходи.
Так все и случилось, как и предполагал пройдоха Артык-ших.
Уже наутро к нему заявился молодой чабан из соседнего селения.
— Артык-ага, отец молит, чтобы вы пришли, — жалобно попросил он.
— Зачем я твоему отцу?
— Очень болен, уже месяц не может подняться. А со вчерашнего дня ему совсем плохо.
— Если болеет, если плохо, пусть идет к доктору.
— Мы уже в город ездили, у каких только врачей не побывали.
Артык-ших дал себя уговорить. Он осмотрел умирающего восьмидесятилетнего старика и покачал головой.
Сын разволновался.
— Артык-ака, — спросил он, — есть ли какая-нибудь надежда?
Будь Артык-ших честным человеком, он бы не стал в такой горестный для семьи час пускаться на новые хитрости и сказал бы правду. Но ему было важно, чтобы не умолкала молва о его святости, поэтому он заговорил так:
— Сейчас, голубчик, я не могу сказать тебе ничего определенного. А вот приду домой, посмотрю в пиалу с водой и увижу истину.
И пошел молодой чабан провожать святого человека.
Долго сидел Артык-ших над пиалой и наконец дал ответ:
— Ты не обижайся на меня, голубчик. Мой долг — говорить как перед богом. Что увидел, то и скажу. Надо готовиться к поминкам. Твой отец отдаст богу душу или сегодня в полночь, когда выходит на прогулку пророк Хыдыр, или на рассвете, в пору, когда гуляют ангелы.
Старик отдал богу душу, не дождавшись рассвета.
И пошли из села в село толки о священной пиале Артык-шиха.
Начиная с того дня, Артык-шиху не нужно было заботиться о хлебе насущном. Об этом заботились, как ни прискорбно в этом признаться, отсталые, удрученные тяжкими недугами близких люди.
Тень дармоеда не показывалась там, где раздавался смех по случаю рождения или свадьбы. Но зато если в доме лились слезы или предстояли поминки, какими легкими у него становились ноги! Не помня ни одной строки из Корана, он давал убитым горем людям какие-то амулеты и никому не понятную дребедень, требуя за это мзду.
Взмокший от быстрой ходьбы Тойли Мерген и не подумал кликнуть хозяина дома. Ударом сапога он сорвал дверь с петель и ступил в полный мрак. Ничего, он все равно разыщет этого негодяя, поймает его на месте преступления. В противном случае тот сумеет вывернуться.