Услышав голос Тойли Мергена, Оразмамед перестал смеяться, открыл окошечко и, вытянув шею, вытер белоснежным платком слезящиеся от смеха глаза:
— Ах, это вы, Тойли-ага? Не заставил ли я вас ждать? Читал арабские сказки и до слез смеялся.
— Почему ты в рабочее время закрываешь окошко и читаешь сказки?
— Сейчас у меня перерыв, Тойли-ага, вы же сами говорили, что в перерыв положено отдыхать.
— А, по правде сказать, я не знаю, что еще делать кассиру, как не отдыхать.
— Это вы напрасно, Тойли-ага. Посидели бы хоть денек в этой конуре, вы бы поняли, что у кассира работа нелегкая.
— Раз тебе трудно, освободи место.
Оразмамед вытаращил глаза и подался назад.
— Место это я получил, не подавая никаких заявлений, — в пос пробурчал он. — Вам деньги нужны, я посмотрю ведомость.
— Не беспокойся. Мне не деньги нужны, ты мне нужен. Не люблю разговаривать, когда собеседник прячется за стеной.
Кассир щелкнул ключом и вышел из боковой двери.
— Где твоя жена? — продолжал допрос Тойли Мерген.
— Моя жена? Должна быть дома. А что?
— Чем она занимается?
— Чем может заниматься женщина, Тойли-ага? — ухмыльнулся Оразмамед. — Чай вскипятит, обед сготовит, испечет чурек.
— У тебя, слава богу, есть еще мать. Разве нельзя, чтобы все это делала она?
— Ай, Тойли-ага, мало, что ли, хлопот в туркменском доме? У меня и для двух женщин работа найдется.
— Если бы у тебя были дети, я бы и разговора такого не вел… А не многовато ли, чтобы одного человека обслуживали две рабыни?
— Я вас не понял, Тойли-ага. — Парень был явно растерян.
— Сейчас поймешь. Завтра сдашь кассу своей жене.
Оразмамед молчал.
— Опять не понял.
— Понять-то понял, по справится ли она с этой работой, все-таки женщина?
— Насколько мне известно, вы вместе окончили техникум и отметки у нее были не хуже твоих.
— Не отметки работают, Тойли-ага, а человек.
— Не заносись! Завтра чтобы я тебя здесь не видел!
— А где же мне быть, если не здесь?
— Не знаешь?
— Нет! — сказал Оразмамед и затряс своей маленькой головой.
— Хлопок будешь собирать! Не хихикать и прихорашиваться в пустой комнате, а делать полезное дело.
Оразмамед гордился своей должностью, и вдруг такая неприятная неожиданность!
— Так, по-вашему, это бесполезное дело? — попытался он возразить бригадиру. — А что скажет правление? Что скажет председатель?
— Я не собираюсь с тобой торговаться, Оразмамед! С председателем все согласовано.
"Вот и на водокачке есть один такой же бездельник, пойду к нему", — подумал Тойли, отойдя от кассы. И тут навстречу ему попался Дурды Кепбан.
— Салам алейкум, Тойли-ага!
— А, Дурды, ты! Как здоровье, как поживаешь? — остановился Тойли Мерген. — Почему тебя не видно?
— Вообще-то я собирался зайти. — И, словно застеснявшись чего-то, Дурды Кепбан сделал паузу. — Пусть отвяжется от нас этот ревизор… Куда направляешься?
— Обхожу родственников. Хочу повидать еще одного бездельника — на водокачке.
— Идем, я тебя немного провожу. Сидеть ведь тоже надоедает.
Тойли Мерген закурил и предложил сигарету главному бухгалтеру.
— Что за ревизор? — спросил он.
— Агаев приехал.
— Агаев? А, тот подхалим. Что у вас собирается ревизовать?
— Он приехал ревизовать не нас, а тебя.
— Сам приехал или прислали?
— Сам бы он сюда и носа не показал.
— Кто прислал?
— Ханов.
— Вот как. Что ж, пусть ревизует.
— Почему — "пусть ревизует"?
— А почему — нет?
— А потому… потому, что ты коммунист!
Почувствовав, что Дурды Кепбан не на шутку рассержен, Тойли Мерген приостановился и серьезно сказал:
— Коммунист. Ну и что из того?
— Коммунисту надо верить или нет?
— Вон ты куда хватил. — Тойли Мерген медленно двинулся дальше. — По-моему, это большой разговор, так вот на ходу мы ни о чем не договоримся.
— Почему не договоримся? — напал на бригадира Дурды Кепбан. — По моим представлениям, коммунист — самый добросовестный, самый чистосердечный человек. Мне кажется, что подозревать такого человека, ревизовать, проверять его — дело ненужное.
Тойли Мерген довольно долго молчал, потом спросил:
— Газеты читаешь?
— А?
Тойли Мерген повысил голос:
— Газеты, спрашиваю, читаешь?
— Читаю.
— Во вчерашнем номере нашей районной газеты есть интересный очерк. Называется "Настоящий коммунист". Видно, написал опытный человек. Если бы ты прочитал про этого "настоящего", то не стал бы напирать на меня со своими "почему".
Дурды Кепбан задумался. А Тойли Мерген продолжал:
— Так вот, Дурды, будут еще пока и проверки, и ревизии. Если бы и у меня все было так, как ты говоришь, мне не пришлось бы теперь ходить от одной двери к другой. И в этом не только моя вина. Мои ошибки тесно связаны с ошибками моих родственников. А ведь среди них есть и коммунисты, и комсомольцы. Вот так, Дурды. А за меня не беспокойся. Высоко держи голову. Промахи у меня были, и за них я расплачиваюсь. Но мы оба с тобой знаем, что никогда в жизни не тронули чужой копейки.
— Это верно! Это все знают.
— Если верно, — Тойли Мерген улыбнулся и положил руку на плечо главного бухгалтера, — не дожидайся отъезда ревизора и приходи вечерком, посидим… И, пожалуйста, забудь, что я тогда просил всех вас уйти, когда вы явились ко мне целой толпой. Настроение у меня было поганое. Не люблю, когда меня жалеют.
— Ой, о чем ты вспомнил, все уже давно забыли.
— Ну и хорошо. Приходи, есть о чем поговорить. Приведи и Эсена Сары. Заставим его на дутаре поиграть и анекдоты послушаем. Я сейчас к нему заходил, да мне не до шуток было.
— Сегодня приходи ты ко мне, — сказал немного повеселевший Дурды. — А то мой козленок покоя никому не дает, сам прыгает в казан. И Эсена Сары позовем.
— Ну, раз козленком собираешься угощать, тут уж отказа не будет.
— Приходи, у меня тоже к тебе есть разговор.
— Какой еще разговор? — Тойли Мерген сразу стал серьезным.
— Надоело мне сидеть за столом.
— Надоело тебе или не надоело, а сидеть тебе за этим столом придется, Дурды.
— Я ведь тоже твой родственник. Не следует забывать.
— Этим родством я могу только гордиться, Дурды. Но если ты уйдешь, Шасолтан придется трудно. Ты это понимаешь не хуже меня.
Солнце перевалило за полдень, когда Тойли Мерген пришел домой. Акнабат сидела надутая и пила чай.
— Что ты так быстро вернулась?
— А я не собиралась там ночевать! — сказала она и, грохоча чайниками, поднялась. — Два умника, отец и сын, хорошую вы невесту нашли, куда лучше!
— А что тебе не понравилось в невесте, которую мы нашли? Рост или фигура?
Спокойный вид мужа распалил Акнабат:
— Мы там лишние. Там желающих и без нас много.
Хотя Тойли Мерген видел Сульгун один раз, она понравилась ему. Поэтому он спокойно продолжал:
— Это нормально. Желающих жениться на хорошей девушке и должно быть много. Тут — кто победит.
— Будь она хоть золотая, а мне она и за грош не нужна! — разбушевалась Акнабат. — Мой сын не переступит порога ее дома! Пусть только придет с работы, я ему покажу!
— Ну, что ты ему сделаешь? — не в силах сдержать улыбки спросил Тойли Мерген.
— Ты еще смеешься! А мне плакать хочется!
— Ну, скажи, что ты ему сделаешь?
— За волосы оттаскаю!
— Поможет ли?
— Или от матери откажется, или от нее!
После того как перед ним был поставлен чай, Тойли Мерген снова заговорил:
— Будь я на месте Амана, я бы ни с кем советоваться не стал. Дело не в том, сколько парней хотят на ней жениться.
Акнабат усмехнулась:
— Ты хочешь сказать — дело в любви?
— Конечно! — улыбнулся Тойли Мерген и решил пойти на уловку. — Я ведь женился на тебе, хотя твои родные не хотели. А почему? Потому что любил.
— Коли бы не хотели, не стали бы ждать семь лет, пока ты выплатишь за меня калым. И, пожалуйста, не уводи разговор в сторону. Говори о сыне!
— Если говорить о сыне, то у меня есть кое-какие опасения.
— Что еще?
— Я не уверен, что та девушка захочет стать женой твоего сына.
— Еще как захочет! Да если Аманджан кликнет, десять таких, как она, придут. Еще вприпрыжку прибегут.
— Не знаю, как другие, а она, пожалуй, не побежит. Ты хоть ее видела?
— Не видела, а знаю!
— Ну, раз ты все знаешь, я немножко прилягу, — сказал Тойли Мерген и, допив чай, ушел в другую комнату.
Даже из-за закрытых дверей ворчание жены довольно долго не давало ему покоя.
Под вечер, когда он ушел к Дурды Кепбану, Аман вернулся с работы.
Мать встретила сына со слезами на глазах:
— Боже мой, боже мой! Почему я не умерла весной, когда так тяжело болела! Я бы не испытала теперь такого позора!
— Мама, что с тобой? Я ничего не понимаю.
— Чего же тут не понять? — проворчала Акнабат и, глубоко вздохнув, сквозь слезы посмотрела на сына. — Как мне не плакать, если на девушку, которую мой сын решил взять себе в жены, с гордостью смотрит другой. А глупый отец тебя еще одобряет.
— Мама, прошу тебя, перестань плакать, — рассердился Аман. — Никто, кроме меня, с гордостью на Сульгун не смотрит!
— Ах, так! А если я собственными ушами слышала, что жена Сервера из Геокчи уже договаривается с Дурсун насчет свадьбы? Она сидит в их доме, словно привязанная, и через каждые два слова повторяет: "Мой Айдогдыджан любит Сульгунджан".
— Не может этого быть!
— Ты, значит, Собственной матери не веришь?
— Ты была у них и сама видела мать Айдогды?
— Сынок! Разве бы я сказала, если б не видела! Когда я услышала, что болтает эта толстенная баба, меня озноб прошиб, полосы дыбом встали. Не помню, как я встала и ушла.
— Почему же ты ушла? Надо было хоть поговорить с матерью Сульгун.
— А зачем говорить, когда и так все ясно. Если бы не хотели, жена Сервера не сидела бы хозяйкой в их доме. Ей бы сразу дали от ворот поворот.