— Значит, ты и Сульгун не видела?
— На что она мне сдалась? Я узнала, кто она такая, и мне этого достаточно!
Аман молчал, опустив голову. А мать решила — раз задумался, уже хорошо, и беззвучно вышла на кухню за чайником и чуреком. Но когда Акнабат вернулась, Амана и след простыл. Он бежал в сторону дороги, ведущей в город.
По вечерам в ресторане дяди Ашота бывало особенно многолюдно. Обычно люди заранее заказывали столики.
На счастье Амана, Ашот Григорьевич еще не ушел и, увидев, что парень растерянно топчется в дверях в поисках места, подошел к нему, поблескивая золотыми зубами.
— Проходи, Аман, проходи! — приветливо сказал он на хорошем туркменском языке.
— Спасибо, Ашот-ага, а то я уж собрался уходить — вижу, сесть негде.
— Для тебя мы найдем местечко! — И Ашот Григорьевич распорядился поставить в углу маленький столик. — Как дела?
— Неплохо.
— Почему такой грустный?
— Работы много, Ашот-ага.
— Когда человек много работает, у него лицо бывает усталое, а не грустное.
Подошла черноглазая молоденькая официантка и прервала их разговор. Аман заказал коньяк и люля-кебаб.
Снова сверкнув золотыми зубами, Ашот Григорьевич спросил:
— У тебя плохо на душе. Угадал?
— Угадали, — сознался парень.
— Когда я был в твоем возрасте, то мечтал только о двух вещах на свете, — начал Ашот Григорьевич. — Сказать?
— Скажите.
— Первое — о настоящих друзьях, которым можно было бы доверить сердечные тайны. И второе — о верной и, конечно, красивой девушке. Ни о чем другом я не печалился. А теперь, слава богу, и друзей у меня хороших достаточно, и на семью не обижаюсь. Только одно кажется обидным. Годы уходят. Тут уж ничего не поделаешь. Сие, как говорится, от нас не зависит. А все остальное хорошо. Будь счастлив, Аман. Заходи. Большой привет моему другу Тойли!
После ухода Ашота Григорьевича Аман быстренько выпил коньяк, немного поковырял люля-кебаб, закурил и вышел из ресторана.
Всю дорогу до дома Сульгун он дымил, прикуривая одну сигарету от другой.
"Зайти или не зайти? А может, позвонить из автомата?" — раздумывал он, но тут из подъезда неожиданно вышла Сульгун.
— Аман, что ты здесь делаешь?
— Да вот, пришел.
— Ты выпил?
— Может быть.
— Зайдем к нам.
— Нет, не пойду.
— Почему? Я несколько раз приглашала тебя, по ты говорил, что стесняешься. Сегодня, слава богу, ты сам пришел. Заходи. Я познакомлю тебя с мамой. Ну чего ты? По телефону ведь разговариваешь с ней. У меня очень хорошая мама. Сам увидишь, как с ней легко и просто. Пока попьешь чай, я сбегаю в больницу.
— Не зови меня сегодня, Сульгун, — сказал Аман, а сам не двинулся с места. — Иди в больницу, а я тут поброжу, подожду тебя.
— Аман, как ты себя ведешь? — Девушка начала сердиться. — Утром была у нас тетя Акнабат. Моя мама обрадовалась ей, хотела принять получше, но тетя Акнабат, не выпив даже чаю, ушла. Теперь ты. Что все это значит?
— А ты не знаешь?
— Нет.
— Хочешь, чтобы я сказал?
— Говори.
— Почему у тебя от меня секреты?
— Какие секреты?
— Не делай вид, что не знаешь, Сульгун.
— Честное слово, не знаю.
— Тогда скажи: зачем приходила мать Айдогды?
Только теперь Сульгун поняла, что к чему, и от всей души рассмеялась.
Вернувшись сегодня днем с работы, Сульгун застала свою мать опечаленной. И на вопрос дочери, не заболела ли она, Дурсун рассказала, что приходила мать Амана и ни с того ни с сего, отказавшись от чая и обеда, ушла. Мать и дочь были в полном недоумении, тем более что тетушка Акнабат много лет не бывала у них.
"Значит, мать Айдогды внесла такую сумятицу в головы этих хороших людей!" — подумала Сульгун, а вслух сказала:
— Обо всех сватах я должна тебе сообщать?
— А их много?
Девушка не ответила.
— Ты почему молчишь?
— Ну, что я могу тебе сказать?
Аман махнул рукой и зашагал прочь от дома.
— Ты куда?
— Не знаю. Мне надо успокоиться. Потом как-нибудь зайду.
— Как хочешь! — крикнула ему вдогонку Сульгун и засмеялась.
— Ты что смеешься?
— Потом поговорим, когда ты успокоишься.
Аман шел, не оглядываясь. Сульгун смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду.
Куда он идет? Неужели опять в ресторан? Может быть, догнать его? А если не послушается? Может быть, она сумеет ему объяснить? А что, собственно, надо объяснять? Что тут непонятного? Пусть делает, что хочет! А ей надо бежать в больницу.
Хотя Сульгун и была молодым врачом, но у нее уже вошло в привычку навещать вечером больного, прооперированного ею утром. Больница находилась поблизости от дома, и она всегда ходила туда и обратно пешком.
Сегодня, когда мысли об Амане не оставляли Сульгун, ей не хотелось задерживаться на работе. Но тем не менее она пробыла в больнице почти до одиннадцати часов.
Старый шофер, увидев торопливо выходящую Сульгун, нагнал ее.
— Дочка, поздно уже, садись, отвезу, а то пусто на улицах.
— Спасибо, Перман-ага. Но я не домой, чуть подальше.
— Тем более. Говори, куда ехать?
— В ресторан дяди Ашота.
— В такое время, дочка, в ресторан никак нельзя. Если что нужно, я тебе сам привезу.
— В ресторане мне ничего не нужно. Мне нужно в одно место поблизости от ресторана.
— А, ну если так, ладно.
Еще издали увидев, что в дверях ресторана Аман толкается с каким-то человеком, девушка остановила машину, вышла и отпустила шофера. Пожилой швейцар совсем выбился из сил, стараясь оттащить парня от дверей.
Сульгун решительно подошла к ним и взяла Амана за руку.
— Вот это дело, — обрадовался швейцар. — Никак не могу втолковать этому молодому человеку, что ему давно домой пора. Вам бы надо было пораньше приехать.
— Спасибо вам, — сказала Сульгун и приказала Аману: — А ну, пойдем!
Аман покачиваясь, нехотя двинулся с места.
— Это ты, Сульгун?
— Да, я.
Повиснув на руке у девушки, он забормотал:
— Ты? Что ты здесь делаешь среди ночи?
— Приехала за тобой.
— Ты? Как ты догадалась, что я здесь?
— Некоторые считают, обиду лучше всего заливать водкой.
— По-твоему, и я такой, как некоторые.
— Сейчас, например, ничем от них не отличаешься. Ну-ка, иди ровнее. Я хоть отведу тебя домой.
— Куда? Домой? — Аман замахал свободной рукой и зло рассмеялся. — Теперь у нас дома нет.
— Аман, перестань болтать!
— Я не болтаю. Теперь в том доме поют и танцуют ребятишки.
— Не понимаю.
— Я и сам не понимаю. Зато Тойли Мерген понимает! Мой щедрый отец!
"Может, правда Тойли-ага продал свой дом", — подумала Сульгун и сказала:
— Ну, если нет того дома, пойдем в другой.
Пьяно упрямясь, Аман откинулся назад.
— В другой я не пойду!
— Может быть, к отцу поедешь? Ах, не надо было мне отпускать Пермана-ага.
— И туда не поеду! Куда ты меня тащишь?
— Какая разница, куда? Аман, веди себя прилично!
— Я всегда веду себя прилично. А ты, ты, Сульгун, не оправдала моего доверия. Зачем, зачем ты пускаешь в дом сватов? Ни один сват не имеет права заходить в ваш дом, ничья мать не имеет права… Кроме моей…
— Идем, Аман!
— А я тебе говорю…
— А ты лучше помолчи. Когда придешь в себя, мы поговорим.
— Хоть я и пьян, хоть я и вдребезги пьян, я все понимаю. Просто чуть-чуть язык заплетается, а так все нормально. Почему у тебя секреты от человека, которого ты… нет, который тебя любит. А? Ну, скажи. Остальное — ерунда. Вот что меня обидело. Если ты до сих пор не знаешь этого, тогда я…
— Аман, постарайся идти хоть немножко ровнее. Потом мы с тобой обо всем поговорим.
— Почему потом? Я лично… Лично я уверен, что сейчас самый подходящий момент! — Аман, который и прежде-то шел с трудом, остановился, раскачиваясь, но зато язык у него вдруг перестал заплетаться. — Смотри, пустынная улица, тихая ночь. Ни людей, ни машин. Лишь поблескивают лампочки да шелестят листья на деревьях. Никого, только ты и я. Ну-ка, выйди, выйди сюда из-под тени дерева. Гляди, вон какая круглая луна. Она нам с тобой светит!.. Сульгун! Ну, не хмурь брови, посмотри мне прямо в глаза.
До сих пор Аман еще ни разу так не разговаривал с ней.
— Ну посмотрела! — улыбаясь, проговорила Сульгун. — Что ты хочешь этим сказать?
— Подойди поближе.
— Аман, пойдем, мы же на улице.
— А я говорю тебе, подойди поближе! — упорствовал он.
— Ну, подошла.
Аман обнял ее и поцеловал.
— Теперь веди меня куда хочешь!
— Аман, как ты себя ведешь? — желая показать, что возмущена, проговорила Сульгун, но голос ее прозвучал мягко и ласково.
— Все, теперь все! — сказал Аман и, стараясь не качаться, отодвинулся от нее. — Ты не услышишь от меня ни слова…
И в самом деле он умолк, покорно подчинившись девушке.
Сульгун добралась с ним до своего дома и с величайшим трудом втащила его на второй этаж. Тут она остановилась, открыла ключом дверь и очень смутилась, увидев в прихожей мать.
— Мама, я думала, ты легла. Понимаешь, мне пришлось привести Амана. Ты не будешь сердиться? Он в плохом состоянии, я не знала, как быть, и привела его к нам.
— Не беда, дочка, — сказала Дурсун. — А где он?
— Он за дверью. Мама, если тебе не трудно, постели ему постель. Я ужасно устала.
— Все сделаю, дочка, не волнуйся, — ответила мать и выглянула на лестницу. — Заходи, мой хан!
— Са… салам, тетушка!
— Проходи, проходи.
Аман изо всех сил старался казаться трезвым. Но что ты сделаешь, если ноги тебе не подчиняются? Покачиваясь, он вошел в квартиру.
— Иди, хан мой, иди! — приговаривала Дурсун и, поддерживая его, провела в свою комнату. — Вот постель. Раздевайся и ложись. Не стесняйся, будь как дома.
Никто не беспокоил Амана, пока он сам не проснулся. Он не удивился, что лежит в чужой комнате на чужой постели. Он, как ни странно, — ведь выпито было порядочно, — помнил почти всё. И как он, опрометью выскочив из дома, помчался в город. И ресторан. Потом второй раз ресторан. Он помнит, как Сульгун тащила его по безлюдным улицам и он по дороге рассердился на нее, стараясь объяснить, что никто не имеет права засылать к ней сватов, потому что он, Аман, любит ее. Он помнит, как обнял и поцеловал свою любимую. Он помнит, как покорно пошел к ней в дом. Он помнит, как ласково отвела его сюда, в эту комнату, тетушка Дурсун и сказала, чтобы он не стеснялся и ложился спать.