— Да, я кончила.
— А я не кончил. — Председатель райисполкома встал. — Вот ваша вчерашняя сводка. Смотрите!
— Скоро будет другая.
— Когда?
— В тот день, когда хорошенько раскроются коробочки.
— Когда они у вас раскроются?
— Когда у людей, тогда и у нас. И сводка сразу изменится.
— А как в бригаде Тойли Мергена?
— И Тойли Мерген не отстает от других. Вы удовлетворены, товарищ Ханов?
Если бы сейчас пролетела муха, шум ее крыльев нарушил бы тишину в приемной.
Секретарша и Агаев слушали происходящее в кабинете, затаив дыхание.
— Нет! — снова повысил голос Ханов. Но на этот раз не стукнул кулаком по столу. — Не удовлетворен! И вот почему. Много у нас таких, что дают слово, но не держат его. Вот и приходится не словам верить, а сводкам. Только сводкам! Как вы сами говорите, это во-первых. А во-вторых, я вам, товарищ Шасолтан Назарова, дам один совет. Хотите — прислушайтесь, не хотите — как угодно. Мой долг сказать. По-моему, вам следовало бы поменьше говорить и побольше слушать, поменьше разглагольствовать и побольше работать. Вы человек молодой. Хоть вам и кажется, что вы все понимаете и все знаете, на самом деле вы еще очень многого не учитываете. Если план по хлопку не будет выполнен в срок, то от ваших красивых слов останется пшик. То, что я сейчас говорю, касается не только товарища Назаровой. Всех касается! Всех! Если же план будет выполнен, то будут и благодарности, и медали, и ордена. Вполне возможно, что некоторые товарищи окажутся достойными и Золотой звездочки. Это я вам обещаю. Но не забывайте главного. План и еще раз план. Иначе ответите партбилетами. Хотите — заставляйте работать детей, хотите — взрослых, мне это безразлично. Мне нужен хлопок! Хлопок! Вот так, товарищи. Теперь понятно? Если понятно, то давайте на этом закончим.
По одному, по двое выходили председатели колхозов. Шасолтан вышла вместе с дядюшкой Сапджаром.
— Напрасно ты сердишься, дочка! — по-отечески увещевал ее повидавший виды человек.
— Почему напрасно? Ну чем, скажите, сегодняшнее совещание отличается от позавчерашнего? — Шасолтан говорила громко, не боясь, что ее услышат.
— Ну и пусть его! Чего нам беспокоиться? — развел коротенькими руками старик и тихо добавил: — Сказали тебе, приезжай — приезжай. Скажут, садись — садись. И слушай, что говорят. А вернешься домой, действуй как знаешь.
— Вы так и делаете?
— Только так. Слушаю и помалкиваю, будто рот у меня воском залит.
— Приезжать! Уезжать! Сидеть тут часами, а то и по целым дням! Неужели вам не жалко времени?
— А что сделаешь, хоть и жалко? — снова развел руками старик.
— Если вы, я, он — мы все будем молчать, толку никогда не добьемся.
— Я бы сказал, и мне есть что сказать, но силы у нас неравные. Вот я и молчу. А делаю по-своему.
— В этом ваша ошибка, Санджар-ага. Я помню ваши слова о Тойли Мергене. Как хорошо вы тогда сказали: "Если он теперь никому не нужен, пусть его отдадут мне!" Такие слова о Тойли Мергене в то время мог сказать только прямой, честный и смелый человек. А сегодня я вижу — болен этот человек, заразили его.
— Болен? Заразили? Нет, дочка, я себя хорошо чувствую.
— Не обижайтесь на меня, Сапджар-ага. Я всегда говорю то, что думаю. Равнодушием называется ваша болезнь.
— Ах, вот ты о чем. Нет, милая, не равнодушие подсказывает мне молчать до поры, а опыт. Поймешь, когда постарше станешь.
Шасолтан задумалась, но по тому, как она тряхнула головой, было ясно, что Санджар-ага ее ни в чем не убедил.
— До пленума райкома и я теперь помолчу. Но уж там все скажу. — Девушка нагнулась к уху старика: — Увидите, как я растрясу Ханова.
— Будем живы — послушаем тебя, дочка! — старик захохотал, прикрывая коротенькой рукой рот.
Ни Шасолтан, ни Санджар-ага не заметили пялившего на них глаза Агаева. Впрочем, не только они, но и почти все выходившие из кабинета Ханова не обратили на него внимания.
В кабинете никого не осталось, но Ханов еще с полчаса заставил ревизора ждать. Наконец ему разрешено было войти. Беззвучно ступая, с зажатой под мышкой папкой, Агаев вошел в кабинет. Ханов сидел, обхватив голову руками, и вроде бы не замечал, что ревизор стоит перед ним, не решаясь сесть.
Но вот начальник откинулся к спинке кресла и угрожающе проговорил:
— Чего торчишь, будто аршин проглотил? Садись!
Агаев замешкался, не зная, куда сесть — поближе или подальше.
"Куда бы я ни сел, — подумал ревизор, — он до меня доберется".
Словно прочитав его мысли, Ханов усмехнулся:
— Ближе садись, ближе! Сбежать не удастся.
Агаев развел губы в жалком подобии улыбки и сел, оставив между собой и начальником три стула.
— Я и не думаю бежать от вас, товарищ Ханов, — дрогнувшим голосом сказал он.
— Я знаю, о чем ты думаешь! — Ханов стукнул кулаком по столу. — Я уже слышал, какую ревизию ты провел. В каком виде ты явился сюда? За целую неделю не нашел времени побриться? Сколько ящиков водки ты выпил, ребра скольких козлят обглодал?
Агаев знал, что шуму ему не избежать. Но такого рода обвинений он не ждал.
— Товарищ Ханов! — взмолился ревизор, ощущая во всем теле слабость. — Клянусь могилой моего бедного отца. Поверьте мне, с того момента, как я приехал туда, у меня во рту не было ничего, кроме черствого чурека и холодного чая. Клянусь вам!
— Нашел дурака! Поверил я твоим клятвам! — зло засмеялся Каландар Ханов. — Наплевать мне на то, что ты ел и пил! Скажи лучше, какую ты взятку получил!
Ревизора залил пот.
— Товарищ Ханов!
Председатель райисполкома не пожелал его слушать:
— Все равно я тебе не поверю, что Тойли Мерген чист. Я знаю, что помогло ему. Хрустящие бумажки! Сотенные! Не увиливай и говори прямо. Сколько ты взял? Тысячу? Две? Может, побольше? А?
— Товарищ Ханов!
— Заткнись! — заорал Ханов. — А ну, выкладывай на стол все, что у тебя за пазухой.
— Товарищ Ханов!
— Я сказал, замолчи! Если ты признаешься в своем преступлении, я еще, может быть, прощу тебя. А если начнешь вилять, то сначала уволим, а потом…
— Товарищ Ханов! — прервал его Агаев. — Я уехал оттуда как оплеванный. За что же вы понапрасну обижаете меня! — Ревизор даже всхлипнул. — Я ведь считаю вас самым справедливым человеком, единственным в нашем районе…
Больше Агаев не мог говорить. Он закрыл лицо руками и откровенно заплакал.
Ханов поморщился и, отвернувшись от Агаева, со злостью нажал кнопку звонка.
— Убери его с глаз долой! — закричал он вошедшей секретарше.
Ревизора мутило, голова у него кружилась, и поднялся он с величайшим трудом. Будто слепой, он на ощупь искал лежавшую перед ним папку.
Собирая со стола бумаги и пряча их в сейф, Ханов не желал замечать, в каком состоянии Агаев. Секретарша поняла, что ревизору плохо, и под руку вывела его из кабинета в приемную. Но тут он уронил злосчастную папку и рухнул на пол.
— Ой, ой, товарищ Хаиов, помогите! — закричала в дверь испуганная женщина.
— Что ты кричишь? — возмутился тот, не двигаясь с места.
— Он упал, он без сознания!
— Упал? — ехидно усмехнулся председатель. — Пусть взяток меньше берет, не будет терять сознания.
— Да вы посмотрите, как он лежит. Если с ним что-нибудь случится, у вас же будут неприятности.
— Раз ты так боишься, позвони в "Скорую помощь"! — бросил Ханов и, поскрипывая сапогами, вышел в приемную. Даже не взглянув на лежащего в беспамятстве Агаева, он обогнул его и важно удалился.
Знакомый скрип сапог заставил Шекер открыть глаза. Оказывается, она прилегла на диван и задремала.
— Моя Шекер! — как обычно кликнул ее вернувшийся домой муж.
Шекер быстро нащупала шлепанцы и вышла в коридор. Там, кряхтя от натуги, Ханов стягивал с ноги сапог.
— Помочь?
— Сам попробую, — сказал он и с улыбкой посмотрел на жену. — Ну как, заждалась?
— Прежде ты звонил, если задерживался, — мягко упрекнула она его. — А теперь что-то забывать стал.
— Сегодня, моя Шекер, мне и позвонить было некогда. — Он погладил жену по щеке и поцеловал ее в лоб. — Ну и устал я.
Поцелуй оказал свое действие. Шекер мигом позабыла о своих обидах и печалях.
— Я колонку истопила, — говорила она, идя следом за мужем в комнату. — Пока подам обед, ты пойди поплескайся. Сразу усталость как рукой снимет.
— Мне, Шекер, даже этого сейчас не хочется. И потом я смертельно голоден. — Он решительно отодвинул в сторону вазу с розами и сел за стол. — Чем сегодня угощаешь?
— Шурпу сварила. Баранью ляжку поджарила. Курицу…
— Все, все годится! — прервал Ханов жену и ласково погладил ее по спине. — Подавай конвейером одно за другим!
— Значит, ты и в самом деле проголодался? — почему-то обрадовалась Шекер и достала коньяк.
— А разве я когда-нибудь вру?
— Ой, откуда мне знать.
— Что ты имеешь в виду, моя Шекер?
— Да ерунда. Просто так сказала…
От стакана коньяку и жирного обеда Ханов разомлел.
— Послушай, моя Шекер! Что-то у меня во рту пересохло. Заварила бы ты зеленого чая! — сказал он и с трудом дотащился до дивана. — А я полежу…
Послушная Шекер мигом принесла ему два чайника и пиалу. Тут зазвонил телефон.
— Возьми трубку и, кто бы меня ни спрашивал, говори, что еще не приходил.
— Ох, не умею я врать…
— Ну, что ты в самом деле! — повысил голос Ханов.
Шекер нерешительно подняла трубку.
— Здравствуйте, здравствуйте, — приветливо начала она. — Да, квартира Ханова… Я? Здорова… Сейчас, сейчас! — И, положив трубку рядом с аппаратом, шепотом объявила: — Мухаммед Карлыев!
— А ну тебя! — с досадой проворчал Каландар. — Как будто, если он Мухаммед Карлыев, с ним надо говорить, как с внуком пророка Мухаммеда? Сказала бы, что меня нет, и кончено! Вот так когда-нибудь ты меня своей вежливостью погубишь.
Он нехотя поплелся к телефону и взял трубку.
— Добрый вечер, товарищ Ханов! — послышался голос Карлыева. — Ну, как совещание, хорошо прошло?