— Ты что, глухой? Не слышишь, что было сказано?
— Не слышу! — решительно ответил Ильмурад.
— Ахмед! — растрепанная, простоволосая Язбиби мгновенно оказалась между ними. — Ахмед, не бери на себя лишнего!
— Отойди, бессовестная!
— Не отойду!
Грубо оттолкнув сестру далеко в сторону, Ахмед прыгнул на веранду и схватил лежавший там ржавый топор. С криком: "Вай! Вай!.." — женщины и ребятишки бросились врассыпную.
Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы в то же мгновение из темноты не прозвучал гневный голос Шасолтан:
— Ахмед! Брось топор! Немедленно брось!
Шум возле дома затих не сразу, но Илли Неуклюжий так и не показался.
Только непомерное самодовольство помешало Ханову вовремя заметить, что вокруг него внезапно образовалась зловещая пустота.
Шекер так и исчезла. Впрочем, беспокоиться за нее не было оснований — скорее всего она отправилась к матери в Ашхабад. Куда же еще она могла деться?
Здесь Ханов не ошибся. В ту злополучную ночь оскорбленная до глубины души женщина думала только о том, как бы поскорее уехать из опостылевшего ей дома. Наскоро собрав кое-какие пожитки, она, не дожидаясь утреннего самолета, отправилась на вокзал и села на какой-то транзитный поезд, идущий в сторону Ашхабада.
Конечно, на первых порах несчастной Шекер пришлось в Ашхабаде несладко. Родня встретила ее неласково и сразу осудила за безрассудство. И больная мать, и старший брат, многодетный инженер, в один голос стали твердить ей: "Вернись!" Однако Шекер была полна решимости постоять за свою честь и выдержала этот натиск. Больше того, она, не откладывая, отправилась на фабрику, где работала в девичестве, и вскоре снова взялась за дарак, быстро восстановив свою репутацию отличной ковровщицы.
Но всего этого Ханов пока не знал, как не знал он и дальнейшей судьбы своего водителя.
Наутро после злополучного объяснения из-за шампанского Чары молча подал ответственному секретарю исполкома клочок бумаги с наскоро нацарапанным заявлением об уходе. Чары просил срочно освободить его от работы по семейным обстоятельствам.
Ответственный секретарь, человек рослый, усатый, веселый, но крайне медлительный, за что и был прозван начальством Мямлей, на этот раз проявил должную оперативность. Уж он-то понимал, что такое дело откладывать нельзя. Через пять минут заявление Чары лежало у Ханова на столе. Председатель райисполкома, прочитав его, слегка поморщился, но, поскольку в заявлении ничего не говорилось о факте рукоприкладства, почел за благо удовлетворить просьбу своего шофера и тут же наложил резолюцию: "Согласен. Произвести расчет. Ханов".
Через несколько дней Чары уже работал бульдозеристом на месте будущего огромного водохранилища и благословлял судьбу, которая не только избавила его от грубых выходок начальника-самодура, по и послала ему высокие заработки, не говоря уже о гордом звании строителя великого канала.
Разумеется, для бегства Шекер и ухода Чары были некоторые основания, даже на взгляд самого Ханова. Но почему вдруг взъерепенилась его всегда покорная секретарша, он так и не понял. Как могла она покинуть председателя райисполкома, и притом без всякой на то причины!
Между тем причина была. Когда у Караджи Агаева случился тяжелый сердечный приступ, а товарищ Ханов даже не счел нужным остановиться возле потерявшего сознание и бессильно распростертого на полу человека, в этой старательной, безропотной женщине внезапно что-то надломилось. Никакая сила уже не могла бы заставить ее работать с таким безжалостным начальником. На следующий день она, с неожиданной для нее самой смелостью, положила перед Хановым заявление.
— Ничего не понимаю! — искренне изумился он и второй раз пробежал по бумаге глазами. — С чего это ты вдруг надумала уйти?
— По состоянию здоровья, — краснея и бледнея, произнесла секретарша заранее заготовленные слова. — Тут всегда очень шумно, беспокойно, у меня нервы не выдерживают… Освободите меня, пожалуйста, я хочу вернуться на работу по специальности.
— А какая у тебя специальность?
— Я думала, вы знаете, — с грустной улыбкой ответила растерявшаяся женщина. — Ведь мы с вами уже почти год работаем.
Ханову пришлись не по вкусу и ее ответ, и ее непривычная улыбка.
— Некогда мне изучать биографии моих секретарш! — осадил он ее. — Есть дела и поважнее!
— Я — корректор, — смиренно напомнила она.
— А хоть бы и редактор, мне все равно! — разъярился Ханов. — Я людей против воли не держу. — Он наложил резолюцию и зло добавил: — Валяй! Хоть с сегодняшнего дня. И без тебя обойдусь!
Однако председатель райисполкома сразу почувствовал ее отсутствие, потому что телефон звонил непрестанно.
В отличие от Карлыева, который старался поговорить с каждым, кто обращался к нему, Ханов не любил брать трубку и поручал своей секретарше самый строгий отбор телефонных собеседников. И, надо отдать ей должное, она ни разу Ханова не подвела, соединяя его только с теми, с кем нужно было соединить.
Как же быть теперь?
Ханов подумал, подумал и вызвал Мямлю.
— Ты знаешь, что эта баба ушла? — начал он.
— Знаю, Каландар-ага.
— Раз так, то найди мне немедленно вместо нее красивую молодую женщину. Грамотную, конечно. И чтобы понимала меня с полуслова. Ясно?
— Не так-то это просто, Каландар-ага. Молодые женщины теперь все больше на поля стремятся. Чем сидеть в душной приемной и глотать табачный дым, они трудятся на воле. Чистый воздух, хороший заработок…
— Ишь ты, какой красноречивый стал! Тебе бы агитатором работать. Хочешь, я тебя к Карлыеву откомандирую?
— Я только пытаюсь обрисовать обстановку, Каландар-ага…
— Объяснять мне ничего не надо. Раз не можешь найти, будешь теперь у меня сам вместо технического секретаря. Садись в приемной у телефона. И по пустякам не тревожь…
Мямля приуныл, но ослушаться не посмел. На его счастье, Ханов в последнее время почти не бывал у себя в кабинете, потому что целые дни носился по району.
Его наконец-то отремонтированный "газик" с Лысым Ширли за баранкой метался между хлопковыми полями и пустыней. Больше всего Ханов занимался подготовкой к севу в новом году и освоением целинных земель вдоль канала. Однако хоть забот у него было выше головы, не забывал он и про охоту. Стоило ему заметить в пустыне зайца или дрофу, не говоря уже о джейранах, как он пускался в погоню и без устали палил из новой двустволки.
Вот и сегодня, едва рассвело, Ханов отправился в пустыню и целый день колесил по бескрайним просторам, объезжая колхозные отары. И всюду распоряжался, отдавал приказания, учинял разносы.
Возвращались в город они раньше обычного, еще засветло. Лысого Ширли радовало это обстоятельство. В последние дни, где бы он ни находился, все его мысли были прикованы к дому. Овадан захворала, и ему хотелось быть возле жены.
Но разве заранее угадаешь, что может прийти в голову такому человеку, как Ханов? Когда до города оставалось уже недалеко, он внезапно ткнул Лысого локтем в бок:
— Ну-ка, сверни к "Хлопкоробу"! Раз уж мы близко, узнаем, как дела у Тойли Мергена.
Лысый Ширли понимал, что отговаривать начальника в таких случаях бессмысленно, но все же вежливо ввернул:
— Целый день ездили, неужто не устали, Каландар-ага?
— Тебя не касается, устал я или нет.
— Конечно, не касается… Только я еще и за Овадан беспокоюсь.
— А что с ней такое? Скандалит все?
— Теперь Овадан не до скандалов. Хворает, бедняга. Животом мучается…
— Животом! — засмеялся Ханов. — Думаешь, от твоего приезда ей сразу легче станет?
Пожалев о сказанном, Ширли спросил:
— Куда ехать? К Тойли Мергену домой?
— Давай к нему на полевой стан!
Рабочий день подходил к концу, и на полевом стане третьей бригады было полно сборщиков. Особенно много народа скопилось возле весов. Каждый стремился побыстрее взвесить хлопок, собранный после полудня, и отправиться домой. Аман и Язбиби тоже подъезжали сюда каждый со своей стороны, чтобы в последний раз опустошить бункеры.
Заметив "газик" Ханова, Тойли Мерген, который сидел с ведомостью под навесом, неторопливо поднялся. Его вовсе не порадовало внезапное появление председателя исполкома, да еще в такой неурочный час, но все же он встретил Ханова как положено.
— Заходите! Если желаете, есть заваренный чай.
— Я приехал к вам не чаи распивать, — не сходя с машины, хмуро проговорил Ханов и кивнул на кучи хлопка. — Когда собран?
— Есть сегодняшний, есть и вчерашний.
— Вы что, намерены держать его здесь до снега?
— Влажный. Пусть немного обветрится.
— По дороге обветрится. Срочно отправляйте. Хоть всю ночь грузите, но чтобы к утру не осталось ни грамма.
— Я влажный хлопок не отправлю, товарищ Ханов.
— Если я велю, вам придется отправить!
— Все равно не отправлю!
— Смотрю я, вас былые грехи не тяготят. Что ж, придется поговорить с вами в другом месте и другими словами, товарищ Мергенов.
— Я готов разговаривать где угодно, товарищ Ханов.
— Как бы вам от этих разговоров не остаться без партбилета! — пригрозил председатель исполкома и умчался на своем "газике".
Аман, наблюдавший эту сцену издали, подошел к отцу:
— Зачем ты пререкаешься с ним, папа? Раз приказывает — отправь, и дело с концом!
— Не говори глупостей! — прикрикнул на сына Тойли Мерген. — Лучше побыстрее опрокинь свой бункер и уступи место Язбиби!
Как ни торопился Лысый Ширли к своей Овадан, Ханов еще долго не отпускал его в тот вечер. После стычки с Тойли Мергеном он велел везти его не домой, а в исполком, да еще приказал ждать.
Рабочий день в учреждениях уже давным-давно кончился, но верный Мямля сидел в приемной Ханова возле телефона как пригвожденный.
— Ждешь меня? — с удовлетворением отметил тот старание подчиненного.
— Жду, Каландар-ага.
— Ну, докладывай, какие новости.
— Из Пакистана приехали два туриста. Завтра они вроде бы собираются посмотреть канал.