Итак, сначала разговор о Шекер, потом об Агаеве! Затем спор относительно жалобы Кособокого Гайли. Все это привело Ханова в состояние тихого бешенства. Как ни старался он говорить помягче, отвечая Карлыеву, гневные нотки все-таки прорывались в его голосе.
— Ну, здоровее Агаева нет человека.
— Он уже вышел из больницы?
— Не сегодня завтра выйдет. Отдохнул в свое удовольствие…
— Как это — отдохнул? Судя по тому, что говорят врачи…
— Разве можно верить врачам? Нет на свете человека здоровее меня, а, уверяю вас, попади я к ним в руки, они скажут, что пора класть в гроб.
— Что вы имеете против Агаева? — осторожно спросил Сергеев.
— Вы не знаете этого человека, Анатолий Иванович, — взволнованно заговорил Ханов. — Вы совсем его не знаете…
— А ведь вы, кажется, еще недавно хвалили Агаева?
— Верно, хвалил, — признался Ханов. — Но я в нем ошибся. Недаром говорят, что нужно съесть с человеком пуд соли, чтобы раскусить его. Агаев деликатен, хорошо улыбается, и мне это нравилось. А теперь я вижу — взяточник он, без стыда и совести.
— Как вы сказали? — поразился Карлыев. — Взяточник?
— Самый злонамеренный! — подтвердил Ханов.
Карлыев задумчиво почесал подбородок, встал и прошелся вдоль длинного стола. Поняв, что его слова произвели впечатление на секретаря райкома, Ханов пошарил по карманам и достал сигареты. Протянув пачку Карлыеву, он добавил:
— Обидно, конечно, убедиться в своей ошибке. Но я человек прямой и привык называть вещи своими именами. На белое говорю — белое, на черное — черное. — Он сделал паузу, ожидая ответной реплики секретаря райкома, но тот молчал, и это молчание почему-то вдруг обеспокоило Ханова. — О чем, собственно, речь? — воскликнул он, пуская клубы дыма. — Вы хотите сказать, что нужны доказательства?
— Вот именно! — Карлыев остановился и посмотрел ему в лицо. — Пока вы не располагаете фактами, такое обвинение может обернуться против вас.
— Если бы у меня были доказательства, я бы сам схватил его за ворот. Если бы я располагал фактами, он бы сейчас не лежал в больнице, поглаживая себе живот, а находился совсем в другом месте.
— Остается сделать вывод, что вы возводите на него такое обвинение потому, что он ни в чем не уличил Тойли Мергена?
— Совершенно верно!
— Иначе говоря, Тойли Мерген дал Агаеву взятку, чтобы тот скрыл его грехи? Ручаюсь, что это невероятно.
— А я ручаюсь, что это так! Если не дал Тойли Мерген, то дал Дурды Кепбан.
— Насколько я знаю, Дурды Кепбан за семь дней ревизии не предложил Агаеву и пиалы чая.
— Иной раз вместо зеленого чая угощают белым. По моим предположениям…
— Давайте обойдемся без предположений, товарищ Ханов. Иначе нас назовут клеветниками. Я не настолько знаю Агаева, чтобы поручиться за него, как ручаюсь за Тойли Мергена, но это еще не основание считать его взяточником. А ваши подозрения как раз и продиктованы личной неприязнью к Тойли Мергену. И мнительностью…
— Я знал, что рано или поздно вы скажете мне нечто подобное. Наконец-то вы открылись…
— А я и не собираюсь таиться.
— Вот и отлично! Если уж пошло на откровенность, давайте и я выскажусь. — Каландар Ханов постепенно повышал голос. — И вы не считайте себя безгрешным. Если я излишне подозрителен, то вы слишком доверчивы. Я в своей жизни не встречал такого доверчивого человека. Вам весь мир представляется сплошной добродетелью. Будто уже не осталось на свете ни одного прохвоста. Кругом только праведники. Ни воров, ни жуликов!
— Так ли уж это плохо? — спросил Сергеев.
— Очень плохо! — прокричал Ханов. — Отвратительно! Доверчивость причиняет вред нашему делу! Развращает людей…
— Например? — снова спросил Анатолий Иванович. — Опять Тойли Мерген?
— Да, опять Тойли Мерген! — тут же подхватил Ханов. — Его ведь недаром сняли. А какой толк от того, что вы продолжаете верить этому человеку?
— Еще какой толк! — сразу ответил Карлыев. — Мы ему доверили самую слабую бригаду, которая из года в год тянула колхоз назад. И он уже заметно наладил там дело. Разве этого мало?
— Вы подходите к вопросу с одного бока, товарищ Карлыев. Являясь рабом своего благодушия, вы забываете о более важной стороне дела, чем хлопок и план, — о моральных последствиях всей этой истории. Разве я не говорил, что оставлять Тойли Мергена в колхозе нельзя, потому что он там сцепится с людьми?
— Говорили.
— Ну и чья оказалась правда? Моя или ваша? Хоть я и мнительный, хоть и клеветник, а ведь прав оказался я.
— Признаю, что в истории с этим Гайли Кособоким Тойли Мерген применил недозволенные средства воздействия. Красивого тут мало, что и говорить! Но не забывайте, что поступок Тойли Мергена в данном случае неотделим от поведения самого Кособокого Гайли — дармоеда, сидящего у колхоза на шее.
— Выходит, людей можно давить трактором, ссылаясь на то, что они дармоеды? Так?
— Не извращайте факты, товарищ Ханов. Никого пока еще трактором не задавили.
— Сегодня не задавили, задавят завтра. Особенно если вы будете потворствовать таким поборникам самоуправства, как Тойли Мерген.
— Ну что ж, давайте объявим в нашем районе борьбу с самоуправством, но только уж на всех уровнях, — с улыб кой предложил Карлыев. — Кстати, я на днях собираюсь побывать у Санджара-ага, а на обратном пути думаю заехать в "Хлопкороб". Может, составите мне компанию?
Казалось, вопрос исчерпан, но председателя исполкома нельзя было остановить.
— Поймите, — твердил он, — что Тойли Мерген — человек конченый, и потакание ему не прибавит вам авторитета. Откажитесь от него, пока не поздно. Если ему сегодня не закрыть дорогу, завтра он такого, натворит!..
— Что бы вы ни говорили, товарищ Ханов, а мне хочется верить в людей! — сказал Карлыев, садясь за стол. — Вполне возможно, что я иногда и ошибаюсь. И все-таки хочется верить. Особенно таким честным, горячим и бескорыстным людям, как Тойли Мерген. Впрочем, довольно об этом! Давайте займемся сводкой.
В тот вечер в кабинете Шасолтан, помимо нескольких членов правления и партийного бюро, чинно восседали представители двух семейств. В одном конце расположилась семья Тойли Мергена, в другом — семья Илли Неуклюжего. Ильмурад тоже был приглашен и сидел чуть в стороне от других, рядом с дверью. Речь шла о том злополучном происшествии, которое теперь именовали не иначе, как "скандал из-за Язбиби".
Лица у представителей старшего поколения были безрадостны. Тойли Мерген хмурился, потому что очень устал за день. Илли Неуклюжий курил, не поднимая головы и явно сожалея о происшедшем. Тетушка Акнабат, чьим намерениям не суждено было осуществиться и чьи старания пошли прахом, выглядела бледнее обычного. Но хуже всех чувствовала себя мать Язбиби. И хотя язык старой Донди бездействовал, ненавидящие взгляды, которые она, то и дело сморкаясь, бросала на дочь и на Ильмурада, были красноречивее всяких слов.
Заведующий фермой Аймурадов явился позже всех и сразу внес оживление в это необычайное собеседование. Шасолтан хорошо понимала, по какой причине Аймурадов излучает сегодня веселье. Каждая неприятность в колхозе была ему на руку: во-первых, потому что бросала тень на председателя, а во-вторых, давала ему возможность помитинговать всласть. О, если бы сегодня к нему обратились за советом! Уж он бы высказался!
"Чему вы удивляетесь? — вразумлял бы он людей. — Если вы не придумали ничего лучшего, чем поставить во главе артели эту дурочку величиной с кулачок, как будто уже не осталось у нас стоящих мужчин, то скоро паши парни не то что будут хвататься за топор, а станут головорезами!"
Аймурадов никак не мог скрыть своего радостного возбуждения и долго расхаживал по кабинету.
— Вы что, куда-нибудь торопитесь? — с надеждой спросила Шасолтан.
— Я могу и не торопиться, — сразу напустил на себя степенность завфермой. — Только, будь я на твоем месте…
— Что бы вы сделали?
— Я не стал бы держать столько народа в душном кабинете, а взял бы да отправил виноватого с милиционером в город.
— А вы знаете, кто виноват?
— Тут и знать нечего! Кто схватился за топор, тот и виноват!
— Как у вас все просто!
Заведующий фермой деланно расхохотался.
— Напрасно смеетесь, товарищ Аймурадов! Для вас это развлечение, а я места себе не нахожу, глядя на нее, — кивнула Шасолтан в сторону Язбиби.
— Да, нелегко быть аксакалом в юбке…
— Давайте остроты пока отложим, товарищ Аймурадов! Люди ждут нашего решения.
— Решай, пожалуйста! Кто тебе мешает?
— Вы посмотрите на себя со стороны, — продолжала Шасолтан. — Мы тут собрались, чтобы объяснить нашим товарищам, до чего они докатились, и помочь им, а вы с ходу предлагаете отправить этого юнца в милицию и на том поставить точку.
— Это вы его называете юнцом? — ткнул Аймурадов пальцем в сторону Ахмеда, сидящего плечом к плечу со своим отцом, и снова захохотал. — Если он юнец, то и я — юноша!
Дурды Кепбана взбесила трепотня Аймурадова, его намеренное обращение к Шасолтан на "ты".
— Оно и заметно, — проворчал он. — Совсем мальчишка!
Присутствующие улыбнулись, а Тойли Мерген даже засмеялся.
— Дурды-ага, прекратите шутки, — нахмурилась Шасолтан. — Давайте говорить по делу.
— Не знаю, как смотрят пожилые, — кивнув в сторону Дурды Кепбана, продолжал свое заведующий фермой, — а для меня в этом деле нет ничего неясного. Раз Ахмед прибег к помощи топора, значит, мы должны прибегнуть к помощи закона.
— Да разве тут дело в топоре и в Ахмеде! — воскликнула Шасолтан. — Тут надо говорить о нас — коммунистах, членах правления. Если бы мы по-настоящему работали с людьми, и Ахмед не схватился бы за топор, и Илли-ага не пришлось бы краснеть. И вообще до ссоры не дошло бы. Вы об этом не думали?
У заведующего фермой и в мыслях не было ломать голову над такими вещами.
— Ну, это уж ты слишком, товарищ председатель! — снова засмеялся он.
Вызывающее поведение заведующего фермой, который все больше входил в раж и уже ни на кого не обращал внимания, заставило говорить даже Илли Неуклюжего.