— Увидит невесту, и все обиды пройдут! — улыбнулся Тойли Мерген и направился к машине.
— Дайте дорогу Тойли Мергену! — закричала тетушка Дурнабат, расталкивая молодух и девушек.
В машине слева от невесты сидела, наверно, ее подруга, такая же красивая девушка, а справа — жена Мухаммеда Карлыева Марал.
— Добро пожаловать, Марал-ханум! — улыбнулся Тойли Мерген и распахнул дверцу. — Хорошо сделали, что приехали.
— А как же, Тойли-ага, — улыбнулась и Марал. — Это вы послали парня одного. А мы — по всем правилам.
— Почему же не захватили Мухаммеда?
— Мухаммед сегодня в пустыне. Надеюсь, к вечеру и он приедет.
— Вылезайте, чего вы сидите?
Марал решила пошутить над Тойли Мергеном:
— Мы ждем мать жениха.
— Дурды! — смеясь, сказал Тойли Мерген, обернувшись назад. — Ступай позови свою тетушку.
Дурды Кепбан не успел двинуться с места, как в дверях появилась Акнабат.
— Вот теперь все в порядке! — воскликнула Марал и вышла из машины.
За ней вышла Сульгун. И тут кто-то бросил ей под ноги текинский ковер.
Ослепительно белый свадебный наряд невесты был здесь в диковинку. Люди замерли, когда Сульгун, стройная и высокая, в развевающейся белой фате, оттеняющей темный разлет ее бровей, легкой походкой шла к дому.
Черноглазые девушки в красных платьях из кетени, прикусив губы, не могли оторвать от нее взгляда.
Тетушка Акнабат молча подошла к Сульгун и обняла ее.
— Добро пожаловать, дочка! — сказала она. — Прости меня, сынок. Будьте счастливы! — И, погладив сына по голове, снова вытерла слезы.
Тут появились Язбиби и Ильмурад с букетами белых и красных роз. Ильмурад отдал цветы Аману.
— Поздравляю, брат!
— Будьте счастливы! — Язбиби протянула букет Сульгун. — Пусть ваша жизнь будет такой же красивой, как эти цветы!
Хоть руки тетушки Донди и были заняты работой, глаза ее не отрывались от невесты. Сидя в сторонке, рядом с мужем, она крошила мясо для плова. Когда ее дочь преподнесла Сульгун цветы, старая Донди толкнула мужа локтем в бок и воскликнула:
— Погляди на свою негодницу!
Не пошевельнув бровью, Илли Неуклюжий проговорил сквозь зубы:
— Нечего дочке жизнь портить, а потом людям завидовать.
Каландар Ханов прилетел в Ашхабад в полдень. Обычно он прямо с аэродрома ехал к теще, зная, что будет желанным гостем. Но сегодня он там не смеет показаться. Поэтому, не раздумывая, Ханов отправился к своему односельчанину, известному хирургу Байры Оразову. В доме старых друзей всегда найдется для него место.
Байры Оразов жил на южной окраине города, у подножия холмов, сливающихся где-то вдалеке с горами Копет-Дага, в собственном доме с садом и огородом.
Ханов вышел из такси, толкнул калитку и увидел друга. Он сидел в беседке, увитой виноградом, пил чай и просматривал газеты.
Услышав знакомый голос: "Профессор! Ты дома!" — Байры удивился:
— Каландар! Откуда ты? Как ты решился оставить район без хозяина? — говорил он, пожимая руку Ханову.
— Хватит с них и моих приказов, пусть действуют. А ты, как я погляжу, вместо службы сидишь себе в беседке и дуешь зеленый чай.
— Ты бы тоже сидел, если бы всю ночь оперировал.
— Что ты, я бы не выдержал и дня такой жизни.
— Такова у меня профессия, Каландар. И потом, сам знаешь, я не умею работать кое-как.
— Знаю, что в работе ты аккуратен.
— Приходится быть аккуратным, если имеешь дело с человеком, доверившим тебе свою жизнь. Держать в руке скальпель — это тебе не сидеть, развалясь, в кабинете и отдавать приказы.
— И это не легко. И это надо уметь.
— Да я шучу. Как жив-здоров?
— Бодрее человека не сыщешь! Да, кстати, поздравляю! — сказал Ханов и снова пожал руку друга. — Я очень обрадовался, узнав, что ты наконец-то защитился. Ты получил мою телеграмму?
— Получил. Спасибо.
— Хорошо, конечно, что ты стал кандидатом. А все-таки ты, Байры, ленивый человек.
— Ленивый?
— Да, ленивый. Мне бы твои способности, я бы уже давно был доктором.
— Доктором? — улыбнулся Байры Оразов и почесал шею. — Дело разве в дипломе, Каландар? Не звания важны, а знания.
— Неужели Пурли Келдже больше тебя знает? Говорят, он уже рвется в академики.
— Наверно, имеет право, раз рвется.
— Скажи по правде, какая польза от твоей скромности?
— Уж вреда-то, во всяком случае, никакого.
— Нет, ты не меняешься, Байры. Тот же характер.
— Человек — не погода в горах, чтобы меняться. Посидим здесь или пойдем в дом?
— Какая разница, где сидеть. А жена дома или в школе?
— Джерен! — позвал жену Байры Оразов. — Иди сюда, поздоровайся с гостем.
Вытирая о фартук руки, на веранду вышла высокая женщина с тронутыми сединой волосами.
— Здравствуй, Каландар! — крикнула она. — Ты один? А где Шекер? Как она поживает?
— Здравствуй, дорогая Джереи-ханум. На сей раз я один пожаловал к вам. А как поживает Шекер, даже сказать не могу, не знаю.
— Что это значит, что случилось?
— Да так, вроде бы ничего особенного.
— Где она, Каландар?
— Возможно, у своей матери.
— У матери? Странно. Если она в Ашхабаде, почему же не показывается?
— Кто знает, может быть, вышла замуж.
— Перестань! — возмутилась Джерен. — Шекер не из таких. Сейчас заварю чай и поеду за ней.
— Никуда не надо ездить, Джерен-ханум. Шекер сюда не придет.
— Пусть попробует отказаться!
— Что у вас произошло? — спросил у друга Байры, когда Джерен вернулась в дом.
— Ничего особенного. Разве ты не знаешь нынешних женщин?
— А ну, говори прямо, Каландар!
— Лично я не сказал своей жене ни одного грубого слова.
— Просто так Шекер не уйдет. Хоть ее я и не очень хорошо знаю, зато тебя знаю отлично. Ты, наверно, снова завел холостяцкую музыку?
— Давай, Вайры, оставим этот разговор. Есть дела поважнее.
— Погоди, погоди. Сколько тебе лет? — не слушая друга, нахмурившись, продолжал Вайры Оразов. — Ты моложе меня от силы года на два. Не смею поучать тебя, но просто хочу сказать, что после сорока трудно найти новую спутницу.
Джерен принесла чайник, поставила его на стол и пошла к калитке.
— Ты куда, Джерен-ханум? — преградил ей дорогу Ханов. — Я еще раз говорю — не старайся понапрасну. Все равно она не придет. А если даже ты и уломаешь ее, я не смогу с ней мирно разговаривать, потому что чертовски голоден. Наоборот, поругаюсь.
— Если хочеш есть, пойдем, я только что поджарила котлеты.
— От котлет у меня изжога. Уж если ты хочешь накормить гостя обедом, приготовь что-нибудь повкуснее, Джерен-ханум!
Ханов вернул хозяйку назад и, взяв свой чемодан, пошел к ней на кухню. Он вытащил освежеванного джейрана, туша которого была запихана в шкуру.
— Что это, Каландар?
— Это джейран. К тебе он попал прямо из серахской степи.
— Ты сам убил?
— А то кто же?
Женщина погладила приятную на ощупь коричневатую, как туркменская земля, шкуру и спросила:
— Разве охотиться на джейранов не запрещено? Как вам не жаль этих животных?
Запрещено-то запрещено, Джерен-ханум, — засмеялся Ханов, — простым смертным. Подумаешь, джейран! Если нужно, снимем шкуру и с двугорбого верблюда! Ну, что ты стоишь и жалеешь джейрана? Лучше поджарь быстренько ребрышки, печенку и легкие. Этому мясу достаточно лишь прикосновения огня. До полной готовности его доведет коньяк.
Выйдя из кухни, Ханов помахал рукой другу:
— Я пошел. Пока Джерен-ханум приготовит обед, я вернусь.
— Ну-ка, постой. Куда ты? Пообедаешь и пойдешь.
— Мне надо в Центральный Комитет.
— Там совещание?
— Разве я не говорил, зачем приехал в Ашхабад?
— Что-то ты больно оживлен, уж не повышают ли тебя?
— Я написал, понимаешь, одно заявление… — замялся Ханов. — Вот вызвали, хотят поговорить.
— Заявление? Уж не жалобу ли?
— Ну, если хочешь, жалобу.
— А без этого нельзя было обойтись?
— Нельзя.
— На кого ты написал жалобу? — спросил Оразов.
— На Карлыева! Самого секретаря райкома стер в порошок!
— Ну-ка, постой…
Хозяин дома поморщился и взял одну из газет, лежавших стопкой на столе.
— Не задерживай меня, Байры! Когда вернусь, расскажу тебе историю своей жалобы, — уже на ходу бросил Ханов.
Джерен тем временем нарезала мясо, сложила его в казан и подошла к мужу. Тот сидел один в беседке, грустно покачивая головой.
— Ты о чем задумался, Байры? Что-нибудь случилось?
— Каландар написал жалобу на человека, с которым вместе работает.
— Что же это такое!
— Не знаю, Джерси. Не нравится мне, как он себя ведет.
— Когда он вернется, поговори с ним как следует. Последи за мясом. А я схожу к Шекер, узнаю, что у них произошло. Если нам удастся хоть тут как-то помочь им, и то слава богу.
Байры Оразову пришлось самому жарить джейрана.
Жена отсутствовала часа полтора.
— Ну, как? — спросил Байры, когда она вернулась.
— И ей ничем не помогла, и сама расстроилась, — печально проговорила Джерен.
— Что она все-таки сказала?
— Ничего определенного. Сидит и смотрит в пространство глазами, полными слез. Не упоминай, говорит, при мне его имени. К тому же мать у нее совсем расхворалась. Согнулась, бедная, в три погибели, сидит, стонет, не может двинуться с места.
— Председатель райисполкома!.. Я за него радовался, дела, думаю, у него идут лучше некуда… — грустно проговорил Оразов.
Тут, поскрипывая сапогами, вернулся Ханов.
— Мало того что сам голоден, и вас оставил без обеда, — еще более возбужденно, нежели прежде, заговорил он и извлек из каждого кармана по бутылке коньяка. — Джерен-ханум, умоляю, дай скорее поесть. У меня уже и билет в кармане, и такси заказано. Лечу вечерним самолетом.
— Чего ты так торопишься? — стараясь быть гостеприимной, спросила Джерен. — Ведь не каждый день приезжаешь в Ашхабад. Может, останешься на пару деньков?