— У нас все мороженое.
— Откуда рыба?
— Наша, местная. Мургабский сом.
— Вы и мургабского сома замораживаете?
— А что делать? — развел руками Ашот Григорьевич. — Ведь как получается: ловит одно ведомство, а продает другое.
— Ну, давайте тогда, что есть.
Едва директор скрылся за бархатной шторой, официантка принесла на узорном подносе бутылку армянского коньяка, бутылку грузинского шампанского и вазу с виноградом.
Окинув взглядом черноглазую, Ханов сказал:
— Если вы, милая, не поможете, я один столько не смогу выпить.
— Выпьете, сколько сможете, — холодно улыбнулась девушка.
— И то верно.
Официантка ушла и вскоре явилась с едой.
Ханов выпил рюмку коньяку и принялся за люля-кебаб. Тут он насторожился, услышав знакомые голоса. Перед буфетной стойкой препирались между собой Чары и Ширли Лысый.
— Слушай, Чарыджан, не заставляй меня больше пить! — встряхивая бородкой, кричал, словно глухому, уже веселенький Ширли. — Если влить в брюхо старой коровы пиво, которое я сегодня выпил, оно лопнет, как надутый пузырь.
— Значит, ты покончил с намазом и перешел на пиво? Ну ладно, а на водохранилище поедешь?
— Ты мне не говори про водохранилище, Чарыджан. Чуть только я отдаляюсь от Овадан, как мне становится не по себе.
— Выходит, и правда, ты влюблен в свою Овадан.
— Если у тебя будет такая жена, как Овадан, и ты ее будешь любить!
— Что же мне сказать прорабу? Он держит для тебя новенький бульдозер.
— Да говори что хочешь!
— Не можешь или жены боишься?
— Вот, ей-богу, Чары!.. Допивай свое пиво и сматывайся на водохранилище, а я пойду домой.
— Нехорошо, Ширли, не по-мужски. Не надо было обещать.
— Отвяжись от меня, Чары. С меня хватит и маленькой мастерской, тем более, что она близко от дома. Прихожу. Делаю то, что приказывают. А вечером с женой сижу. Скажу чай — чай несет. Скажу чурек — чурек. О другом рае и не мечтаю.
— Ну ладно, делай, как знаешь, — смирился наконец Чары и, поставив пустой бокал на буфетную стойку, собрался идти. Но Ширли положил руку ему на плечо и ткнул пальцем в зал:
— Кто это, Чарыджан?
— Где?
— Тот солидный мужчина, который сидит один за крайним столиком?
— Вроде Каландар Ханов.
— Он самый! Хоть и не в гимнастерке, а я его сразу узнал. Давай подойдем!
Чары схватил за руку покачивающегося приятеля:
— Стой! Человек обедает, зачем тебе мешать ему?
— Поздравлю! — хлопнув себя в грудь, сказал Ширли Лысый и обратился к буфетчику. — Налей, брат, два бокала пива! Один для меня, а второй для товарища Ханова!
— Не наливайте! — бросил буфетчику Чары. — С чем ты собираешься его поздравить? — не отпуская руку Лысого, спросил он.
— Ты ведь был в пустыне и ничего не знаешь! — И Ширли довольно громко рассказал о том, какие слухи бродят по городу.
— Ширли, это мальчишество!
— Почему? Помнишь, как он нас с тобой тогда "поздравил", чего же нам отставать? Скажем ему все, что думаем.
— Это подло. Почему ты молчал, когда он был на-чальником? Мужества не хватало? А теперь расхрабрился!
— Ну и пусть, говори что хочешь, а я пойду! — И Лысый двинулся по залу.
— Ширли, вернись!
— А?
— Потом не говори, что не слышал. Если ты сейчас скажешь ему хоть одно слово, даже просто "здравствуйте", больше никогда не подходи ко мне, я тебя знать не желаю.
Ширли хоть и был пьян, но, почувствовав, что Чары говорит серьезно, остановился и почесал затылок.
— Может, и правда не стоит?
— Тут и думать нечего! А если и есть о чем думать, так о собственной чести!
— Пусть будет по-твоему, Чарыджан! — сказал Ширли и хлопнул товарища по плечу. — Идем. Ты отправляйся на водохранилище, а я побыстрее явлюсь пред очи Овадан-ханум.
После того как они ушли, уже не сиделось и Хапову. Он подозвал официантку, расплатился и вышел.
То, что Чары произнес слово "честь" и разговаривал как истинный мужчина, ввергло его в прежние раздумья. И снова вспомнился Карлыев.
"Если и есть о чем думать, так о собственной чести!" Да, эти слова вполне можно вделать в золотую оправу. Наверно, суть каждого человека определяется словом "честь".
И мысленно Ханов представил себе тех людей, которых он сегодня случайно встретил.
Кто такой директор хлопкозавода? Самый обыкновенный чинуша. Он бы вполне мог не узнать снятого с должности Ханова. Но, очевидно, посчитал это бесчестным и предложил билет в кино.
А поведение Ашота Григорьевича? Ведь он, конечно, в тот же день услышал о решении пленума райкома. Но вида не показал. Наоборот, сначала пошутил, потом вел с ним серьезный разговор, как с должностным лицом, как с государственным человеком. И хотя обслуживание клиентов не входит в его обязанности, он сам устраивал гостя, всячески подчеркивая свое уважение. Ну, допустим, Ашот Григорьевич — человек, много повидавший в жизни, а кто такой Чары? Молокосос! Но ведь и он не захотел мстить. А того, кто заикнулся о прошлом, остановил, напомнив о чести.
Что же получается? Он, Ханов, никому не доверяет, подозревает в неискренности такого человека, как Карлыев, а тут и маленькие, с кулачок, людишки — во всяком случае, такими он их всегда считал — оказались на голову выше его самого. Неужели они все правы и один он не прав?
Ханов не заметил, как добрался до дома. Пестрый пес обычно ленился подниматься навстречу хозяину. Но сейчас, едва Ханов толкнул калитку, он вскочил, громыхая цепью, завертелся вокруг своего колышка, завилял обрубленным хвостом, словно спешил сообщить какую-то новость.
— Чему радуешься? — неласково буркнул Ханов.
Пес тявкнул и рванулся в сторону дома.
И тут только Ханов увидел, что в доме освещены окна.
"Наверно, мама пришла. Пожалела", — подумал он и вошел. в дом.
— Мама, это ты?
Никто не ответил.
Снимая в коридоре туфли и надевая шлепанцы, Ханов еще раз спросил:
— Мама! Почему ты не откликаешься? Все еще сердишься?
Дверь из кухни открылась. И Ханов вскрикнул от неожиданности.
Молча смотрела на него Шекер своими черными, печальными глазами. Он не смог выдержать этого взгляда и рванулся к жене.
— Шекер, родная, вернулась…
Шекер обняла мужа и, уткнувшись ему в грудь, горько заплакала, всхлипывая, как малый ребенок.
Мухаммед Карлыев вышел из машины у дома Тойли Мергена. Тот лежал на краешке топчана возле веранды и, дымя сигаретой, грелся на солнышке.
— Здравствуйте, Тойли-ага!
— А, Мухаммед, это ты? Здравствуй! Заходи! — Тойли Мерген выбросил сигарету и протянул руку. — Как жизнь, как настроение?
— Наше настроение зависит от ваших успехов, Тойли-ага. Вижу, вы сегодня невеселы. Что у вас?
— Заботы, Мухаммед, заботы, — глубоко вздохнул Тойли Мерген.
— Что случилось?
— Ты же знаешь, что наша невестка — хирург?
— Знаю.
— Ведь я предупреждал ее, что будет трудно. Понимаешь, решила устроить в нашей больнице хирургическое отделение, вернее, одну палату…
— И об этом знаю.
— А теперь из Ашхабада приехал ее наставник. Зовут его Байры Оразов. Слыхал о таком?
— Слыхал. Человек он известный.
— Ну так вот. Этот известный человек и моя невестка уже полтора часа режут Гайли Кособокого.
— Что с ним? Он вроде бы был здоровым человеком?
— Какое здоровье устоит перед водкой, Мухаммед? А он давно знает ее вкус. И вот сегодня лежит на операционном столе. Боюсь, как бы не стряслась беда. Сульгун ничего такого, правда, не говорила. А люди поговаривают, будто у него рак.
— Не надо верить слухам.
— Хорошо, если все обойдется, а то ведь… Случись что-нибудь, непременно скажут, что операцию делала Мергенова невестка. Есть еще у нас такие, как Аймурадов. — Тойли Мерген не скрывал своих переживаний. — Им ведь не человека жалко, им бы только языки чесать.
— Папа! — крикнул Аман, выбежав на веранду. — Звонили из больницы. Операция прошла благополучно. У него были какие-то спайки. Здравствуйте, товарищ Карлыев!
— Здравствуй, Аман!
— Хорошо, если так! — Тойли Мерген глубоко вздохнул, словно с него свалился тяжкий груз, и вытер вспотевший лоб. — Ну, Мухаммед, пошли в дом.
— Нет, Тойли-ага, спешу.
— Теперь непременно надо посидеть, — приветливо заговорил повеселевший от хорошей вести бригадир. — Аман, ты что стоишь, разинув рот? Режь вон ту овцу!
— Из-за меня не режьте овцу, Тойли-ага. Ведь я к вам по делу. И сам тороплюсь, потому что завтра вечером должен ехать в Ашхабад. Вызывают в Центральный Комитет. В "Известиях" напечатана большая статья о Каракумском канале. Будут ее обсуждать. Мне придется выступать. А ведь еще надо подготовиться.
— Снова, значит, будет разговор о коллекторах?
— Конечно. А вы, Тойли-ага, должны лететь в Афганистан.
— В Афганистан?
— Да. Летит правительственная делегация с дружественным визитом. Вы будете представителем от Туркмении.
— Вот так-так!..
— Вы что же, недовольны?
— Речь не о том… У нас есть люди и подостойнее.
— Достойных много, но вас предпочли другим, — улыбнулся Карлыев. — Раздумывать некогда. Надо готовиться. Нарядитесь, повесьте награды, Золотую Звезду. Пусть афганские друзья знают, кто такой Тойли Мерген!
— Интересно получается. — Тойли Мерген явно не мог прийти в себя.
— А что, собственно, удивительного? — сказал секретарь райкома. — Обычное дело.
— Ну ладно… Когда и откуда лететь?
— Из нашего аэропорта. Завтра в восемь утра придет самолет из Ашхабада. На нем долетите до Ташкента. Там присоединитесь к делегации, прибывшей из Москвы, и полетите в Кабул. Вздремнуть не успеете, как окажетесь на месте. Теперь ведь не так, как во времена Махтумкули. Тогда караван целый месяц добирался… Я приеду проводить вас.
— А пока что выпей хоть пиалушку чаю.
— Правда некогда, Тойли-ага.
Аман привез отца в аэропорт примерно за час до отлета. В новеньком помещении аэровокзала было много людей.