— Все это будет твоим, когда вернешься с поэтом, — сказал визирь и щелкнул замком. — Хочешь, можешь даже забрать ключ. На, бери.
Плетеный шнурок заплясал в дрожащей руке Шатырбека.
Визирь положил ему на колено руку и доверительно сказал:
— И еще одна приятная новость: я выпросил для тебя у шаха самого лучшего коня, того самого, на котором он недавно проезжал по городу. Гнедой, с белыми передними ногами, — видел, конечно?
Шатырбек поймал руку, которую визирь снял было с его колена, и пожал нежно и преданно.
…И вот теперь гнедой легко мчался по пыльной дороге, и все пятнадцать сарбазов[33] скакали далеко позади, остервенело стегая своих скакунов.
"Они рождены для того, чтобы глотать пыль из-под копыт моего копя, — злорадно думал Шатырбек. — А мне аллах дал крылья".
Он спешил. И не только потому, что ему не терпелось получить заветную шкатулку, — впереди стояла крепость Сервиль, в которой Шатырбеку уже довелось побывать когда-то. Мейхана там не уступала лучшим столичным, а старая Рейхан-ханум, если еще жива, сумеет выбрать ему подходящую девушку. Денег, которые дал ему на дорогу визирь, вполне хватит, чтобы вдоволь повеселиться.
Но у самых ворот крепости Шатырбек передумал. "Нет, — решил он, — сначала дело, потом все остальное. У меня еще будет время для вина и девочек. А сейчас короткий отдых — и в путь".
Старый повар мейханы Гулам сразу узнал Шатырбека.
— О, какой гость! — радостно улыбаясь, воскликнул он. — Вы совсем забыли дорогу к нам, бек. Разве я плохо готовлю? Или постели у нас не такие мягкие, как в столице?
Шатырбек соскочил с коня, бросил поводья подоспевшему сарбазу.
— Здравствуй, Гулам, здравствуй! Зря ты так говоришь. Видишь, нашел дорогу — значит не забыл. А что касается жареной курицы, которую только ты можешь сделать удивительно вкусной, то я к твоим услугам.
— Проходи, проходи, дорогой Шатырбек. — Старый Гулам распахнул перед ним дверь в мейхану, — Садись отдыхай, сейчас ты получишь все, что желаешь. Я только скажу, чтобы приготовили постель.
— Не волнуйся, Гулам, постель не потребуется. Мы только подкрепимся. Позаботься лучше, чтобы хорошенько накормили коней. И сарбазов тоже, конечно.
Гулам, шаркая подошвами, вышел, а Шатырбек устало растянулся на ковре. Да, в молодости такие поездки давались куда легче. Закрыв глаза, он стал вспоминать, как однажды скакал день и ночь по дороге в Дамаск, чтобы успеть вовремя убрать одного неугодного шаху человека. В нескольких часах езды от города конь, выбившись из сил, упал, и Шатырбек весь день плелся под знойными лучами солнца. Он увидел далеко впереди караван, стал махать руками, кричать…
— Что с вами? — услышал Шатырбек.
Он открыл глаза. Гулам склонился над ним.
— Вы так стонали, бек, что я испугался, — сказал он, улыбаясь. — Пока вы спали, я приготовил курицу — так, как вы любите. Вставайте, я полью вам на руки. Умойтесь с дороги и поешьте.
Пока Шатырбек жадно ел, Гулам молча смотрел на него, пытаясь догадаться, какие недобрые дела погнали этого коварного человека в путь. В том, что Шатырбек способен лишь на недоброе, старый повар не сомневался. Но вот куда и зачем едет он?..
Наконец Шатырбек, сытно рыгнув, отодвинул от себя тарелку. Теперь можно было задать вопрос.
— Э-э, Гулам, — сказал Шатырбек, усмехаясь, — послушай моего совета: никогда не старайся знать больше того, что тебе требуется. И тогда ты спокойно проживешь еще два раза по столько, сколько прожил. Чужие тайны никому не приносили добра. Уж я-то знаю, поверь мне. А сейчас сходи и скажи, чтобы сарбазы седлали коней. Да пусть поторопятся, мы и так задержались!
Когда Шатырбек тяжело поднялся в седло, Гулам вспомнил:
— Что же вы, бек, не заглянули к своему старому другу Рейхан-ханум? Она спрашивала о вас.
Губы Шатырбека тронула скабрезная улыбка.
— Передай ей наш привет. Скажи: почтим ее на обратном пути.
— А скоро обратно? — спросил Гулам.
Шатырбек кольнул его взглядом, молча натянул поводья и стегнул коня. Гнедой взвился на дыбы и с места перешел в галоп. Комья сухой земли полетели в лицо старому повару. Пока он смахивал пыль, все шестнадцать всадников Скрылись.
— Кто это, отец? — услышал он голос дочери.
Оглянувшись, Гулам увидел испуганные глаза, дрожащие губы. Ему стало жаль дочь. Он нежно обнял ее за плечи и повел к дому.
— Его зовут Шатырбек, — сказал он. — На всякий случай запомни это имя, Хамидэ. Если услышишь его, знай — кому-то грозит беда. Не приведи аллах, чтобы он встал на пашем пути, дочка.
— Он обидел тебя, отец?
— Ну что ты, зачем ему нужен какой-то повар? Шатырбек имеет дело с большими людьми. Не волнуйся. Просто он очень спешит.
— Куда? — Хамидэ заглянула в слезящиеся глаза отца.
Гулам закашлялся, пыль, поднятая конями сарбазов, попала ему в горло. Вытер ладонью усы и бороду, сказал задумчиво:
— Ты же знаешь, что отсюда идут только две дороги: по одной он приехал, другая ведет к туркменам.
— А что ему нужно у туркмен?
Старик погладил дочь по черным блестящим волосам.
— Не знаю, что именно, но с добром он еще никогда никуда не ездил. Боюсь, не причинил бы он вреда кому-нибудь из моих друзей.
У Хамидэ удивленно взлетели брови.
— Разве у тебя есть друзья среди туркмен?
Гулам помолчал, потом, решившись, сказал:
— Сходи позови Джавата. Я хочу поговорить с вами.
В своей комнате Гулам тяжело опустился на кошму, устало прикрыл глаза, ожидая, пока придут дети.
Нужно было бы давно рассказать им всё о себе. Впереди у них длинная жизнь, всякое доведется испытать, а всегда ли они смогут отличить истинного друга в толпе обманщиков, вымогателей, подлецов, которыми кишит земля?
Джават и Хамидэ молча сели рядом, выжидательно глядя на отца.
— Я уже стар, а вам еще жить да жить, — сказал Гулам, любуясь детьми. — И когда призовет меня аллах, я хотел бы твердо знать, что вы проживете свою жизнь честно.
Джават сделал протестующий жест. Отец понял его и улыбнулся.
— Нет, я еще, слава аллаху, чувствую себя хорошо, это я так, к слову. Просто сегодня мне вдруг захотелось вспомнить свою юность, и я подумал: наверное, и детям будет интересно узнать, как я жил, что испытал…
— Ну конечно, отец! — сверкнула глазами Хамидэ. — Расскажи.
А Джават только поерзал, усаживаясь поудобнее.
— Когда мне было столько лет, сколько тебе, сынок, я жил в Истихане. Вы же знаете, что с детства я рос сиротой и мне, прямо скажу, приходилось туго. Я жил в старом, заброшенном сарае и, чтобы не умереть с голоду, выполнял любую работу. Однажды меня взяли помощником каменщика на строительство дома. Этот каменщик был уже не молод, и, хотя его мастерству мог позавидовать любой строитель, жил он бедно, едва ли лучше, чем я. И была у него единственная дочь. Сказать, что она была красавицей, значит ничего не сказать. Ее отец привязался ко мне, я часто бывал у них дома и подружился с Фирюзе. Мы полюбили ДРУГ друга.
— Ты рассказываешь о нашей маме, отец? — спросила Хамидэ.
— Ну конечно, о ком же еще? — Гулам улыбнулся, заметив, как потеплел взгляд дочери. — И она, и я были уверены, что старый каменщик даст свое согласие и мы вместе будем бороться с превратностями судьбы. Ведь в конце концов и бедность не так страшна, если рядом любимый человек. Любовь дает человеку силы, а сильный может горы своротить. — Гулам вздохнул. — Так мы думали, по судьба готовила нам иное. Уж слишком красивой была моя Фирюзе. А это для бедной девушки не достоинство, а несчастье. Приглянулась она одному визирю, который в жестокости и распутстве не уступал самому шаху. Целая свора старух состояла у него на службе. Они бродили по селениям, и, если отыскивали красавицу, визирь щедро вознаграждал их. И уж этой девушке не миновать гарема. Не удавалось купить ее за деньги — визирь посылал своих молодчиков, и они силой приводили к нему избранницу. А потом, когда девушка надоедала визирю, ее попросту выбрасывали на улицу. Он и сейчас жив, этот негодяй, только он теперь не простой, а главный визирь у шаха… Да, так вот однажды весенним вечером пришел я к старому мастеру и застал Фирюзе в слезах. Не понимая, что произошло, я бросился к ней, поднял ее, заглянул в глаза… О, мне никогда не забыть этих глаз, дети мои! Столько было в них отчаяния, мольбы, что я потерял дар речи. Наконец я спросил: "Что случилось, любимая?" — "Все пропало, Гулам, — сквозь слезы ответила она. — Только что приходила какая-то старуха, сначала разглядывала меня, словно лошадь на базаре, а потом сказала…" Рыдания мешали Фирюзе говорить. Кое-как мне удалось узнать, что эта старуха пришла сказать, что визирь удостоил девушку вниманием и изъявил желание взять ее в жены. Мою Фирюзе — в жены визирю! Я до сих пор не понимаю, почему я не умер тогда, как мое сердце смогло вынести такую весть… Наверное, вид у меня был совсем убитый, и это придало Фирюзе сил. Она крепко взяла меня за руки и сказала: "У нас один выход, Гуламджан. Надо бежать. Куда угодно, с тобой я не боюсь ничего. Бежим!" Я все еще не мог прийти в себя и, как эхо, повторял за ней: "Бежим, бежим…" Но это легко сказать — бежим. А куда бежать? Визирь всесилен, от него не скроешься. Да и далеко ли уйдешь пешком? Коня-то у нас не было… Но Фирюзе уже взяла себя в руки и быстро нашла выход: "Пойди к соседям, скажи, что надо срочно съездить по важному делу, они дадут коня". Я пошел, хотя не был уверен в этом. Соседи жили зажиточно, добром делились неохотно. Но, видно, сам аллах помогал нам в этот день. Сосед вывел коня и предупредил: "Смотрите не загоните". Если б он знал, для чего нам нужен его гнедой!.. Старый мастер работал далеко от дома и не пришел ночевать. Мы не могли ждать его. Да и чем бы он помог нам?.. Утро застало нас далеко от родного города. Вскоре встретилось на нашем пути селение. Не раздумывая, мы обратились к первому встречному. И снова удача сопутствовала нам: это был молла Давлетмамед, человек душевный и чуткий. Он приютил нас у себя.