Тонконогий, пятнистый конь нёс поэта навстречу судьбе. Клычли и Дурды-бахши скакали, чуть поотстав. Вдруг Клычли стегнул коня и поравнялся с Махтумкули.
— Смотри!
Поэт увидел впереди группу всадников, натянул поводья.
— Что это? — спросил подъехавший Дурды.
— Похоже, сарбазы, — ответил Махтумкули.
— Да, это не бандиты, — согласился Дурды. — Видишь, впереди скачет явно какой-то хан или бай.
— Может, лучше повернем коней да удерем от них? — осторожно предложил Клычли.
Он хотел одного — чтобы Махтумкули был в безопасности, но боялся, как бы его не заподозрили в трусости.
— Нет, теперь уже поздно, — спокойно ответил Махтумкули. — Не уйти — догонят, если захотят. Поехали потихоньку навстречу. Что будет!..
Шатырбек, сразу догадавшись, кто из троих Махтумкули, соскочил с коня и поспешил ему навстречу.
— Я рад приветствовать вас, поэт! — воскликнул он, протягивая обе руки. — Мне доводилось столько слышать о прославленном поэте, что моей мечтой стало хоть раз взглянуть на вас, дорогой Махтумкули.
Заметив недоуменный взгляд поэта, он поспешил представиться. Махтумкули сидел в седле, и спешившемуся беку приходилось смотреть на него снизу вверх. В другом случае он бы не потерпел такого неуважения к себе, но тут приходилось мириться.
— Ваша громкая слава, поэт, пошла далеко от берегов Атрека. Люди восхищаются вашими стихами. Да что люди — сам шах захотел познакомиться с вами, видеть вас гостем во дворце. Вот, собственноручная подпись…
Шатырбек протянул приглашение.
Махтумкули взял его, не спеша прочитал, задумался.
Шатырбек настороженно разглядывал поэта… Тонкий овал лица, четкие брови, умные, проницательные глаза, аккуратно подстриженная бородка. И одет хорошо — новый халат, чистая, с вышивкой рубашка. А вот оружия нет, только нож у пояса. Это хорошо. Шатырбек перевел взгляд на спутников поэта: у Дурды-бахши тоже, кроме дутара, ничего нет — один лишь Клычли имел и саблю, и лук со стрелами. Это успокоило Шатырбека — с одним вооруженным мальчишкой уж как-нибудь справятся сарбазы, если дело дойдет до драки. Но лучше бы не дошло.
Улыбка не сходила с лица Шатырбека.
— Шах поручил мне проводить вас во дворец, — сказал он, тяготясь затянувшимся молчанием. — Он выделил самых смелых, самых верных своих сарбазов, чтобы охранять вас в пути.
Махтумкули усмехнулся:
— Охранять? Разве я арестован?
Шатырбек приложил руки к груди, словно ужаснувшись этой кощунственной мысли.
— Что вы, поэт! Вы меня не так поняли. Речь идет о вашей безопасности. Вы же знаете, что в степи неспокойно.
— Ладно, — сказал Махтумкули. — Едем в аул, там обо всем договоримся.
Шатырбек отступил на шаг.
— Но, Махтумкули, мы и так потеряли много времени, ожидая вас.
— А что, шаху так не терпится обнять непокорного поэта?
Это была уже неприкрытая издевка.
Шатырбек молча, сдерживая гнев, сел на своего коня.
— Ты осмелился говорить так о шахе, который оказал тебе честь, — наконец проговорил он. — Ты можешь стать главным поэтом при дворце, у тебя будет все — золото, свой гарем, слуги, а ты…
— Простите, бек, но меня ждут неотложные дела, — хмуро сказал Махтумкули, вспомнив о Менгли. — Если хотите, будьте гостем у нас.
Он тронул коня. Набежавший ветер вырвал из его рук листок и понес в степь.
Шатырбек понял, что поэт не принял и уже не примет приглашения. Теперь не нужно было больше притворяться, льстить, унижаться.
— Стой! — наливаясь кровью, крикнул бек. — Ты оскорбил меня, ты оскорбил самого шаха! И ты поплатишься за это, жалкий писака! Взять его!
Сарбазы выхватили свои кривые сабли, загалдели, подбадривая один другого, сгрудились вокруг поэта и его спутников.
То, что произошло в следующее мгновение, Махтумкули даже не успел как следует разглядеть. Он только увидел, как один из сарбазов охнул и, показав в страшной усмешке крупные желтые зубы, рухнул под ноги коней.
И тут же раздался отчаянный крик Клычли:
— Бегите, брат! Спасайтесь!
Зазвенела сталь, заржали поднятые на дыбы и столкнувшиеся грудью кони.
Недаром Човдур учил Клычли мастерству сабельного боя — юноша ловким ударом обезоружил наседавшего на него сарбаза, развернул коня и полоснул клинком по плечу второго всадника, который заехал сбоку.
— Клычли! — забыв обо всем, крикнул Махтумкули. — Остановись! Они убьют тебя!
Он рванулся к юноше, но сарбазы с двух сторон крепко держали его, заламывая руки. Тогда Махтумкули повернул разгневанное лицо к Шатырбеку:
— Эй, бек, прикажи сарбазам оставить его в покое! Я поеду с вами.
Шатырбек выдержал его пронзительный, ненавидящий взгляд и усмехнулся.
— Ты в любом случае поедешь с нами. Откажешься — силой заставим. А этого щенка следовало бы проучить. Ну да ладно… Стойте! — крикнул он сарбазам. — Оставьте его! А ты, волчонок, бросай саблю и лук, если хочешь жить…
— Брось, Клычли, — сказал Махтумкули. — Ты же видишь, их слишком много.
Клычли, от которого отступились разгоряченные сарбазы, затравленно огляделся, бросил на землю оружие и вдруг упал лицом на гриву коня. Плечи его затряслись.
Махтумкули, почувствовав, что руки сарбазов отпустили его, подъехал к названому брату, положил ладонь на его крепкую и такую вдруг беспомощную спину, сказал нежно:
— Не надо, Клычли. Ты поступил как настоящий мужчина и оставайся им до конца.
Клычли поднял к нему мокрое лицо, глянул затуманенными глазами:
— Они навсегда увезут тебя, брат. В неволю!
— Ничего, от судьбы не уйдешь. Крепись. Еще неизвестно, чем все кончится.
К ним подъехал Дурды-бахши.
— Ты молодец, Клычли, — сказал он, пожимая юноше руку. — Подожди, я еще буду петь песни о твоей храбрости. А сейчас Махтумкули прав, надо подчиниться силе.
Тем временем сарбазы перевязали раненых, и Шатырбек скомандовал:
— Вперед! Да побыстрей!
Окруженные сарбазами, пленники ехали молча, думая о своей печальной участи.
Понуро сидел в седле Махтумкули.
Менгли… С каждым шагом коня он становился все дальше и дальше от нее. Надолго ли их разлука? Может быть, навсегда?
Глухо стучат копыта по сухой земле. И уходит, уходит в прошлое Менгли. Теперь она где-то там, по ту сторону вдруг вставшего на их пути водораздела. Судьба развела их дороги. И все-таки Менгли всегда будет с ним — в сердце, в его стихах, в его памяти…
Менгли!..
Молчит огромная, без края, степь. Молчат горы. Молчит далекое небо — как странно, оно одно и для Менгли, и для этих угрюмых сарбазов, и для шаха…
Только копыта вразнобой: тук-тук-тук…
Оглядываясь, исподлобья рассматривает сарбазов Клычли. Эх, сюда бы Човдура! Вместе они раскидали бы этих вонючих псов, освободили бы Махтумкули, ускакали бы к берегам родного Атрека. Надежный, верный друг Човдур.
Года три назад в эту же пору объезжали они вдвоем посевы пшеницы. Кони шли не спеша. Друзья разговаривали о том о сем, не ведая, что их подстерегают за ближайшим холмом бандиты. С гиканьем выскочили они навстречу, окружили. Човдур выхватил саблю, в мгновение оттеснил Клычли к стене обрыва, прикрыл собой. Разбойников было семеро. Трое из них, рассчитывая на легкую добычу, кинулись на Човдура. Их копья готовы были пригвоздить его к земле.
— Бросай саблю, слезай с коня! — приказал один, видимо, главарь.
— Лови! — крикнул Човдур и точным и сильным ударом выбил копье из его рук.
Второй стремительный взмах — и главарь бандитов, зажав ладонью рану на плече, повернул коня. А Човдур, используя замешательство среди разбойников, с воинственными криками стал наседать на них. Он так здорово орудовал саблей, что разбойники не выдержали натиска и бросились наутек.
— Эге-ге! — закричал им вдогонку Човдур. — В следующий раз пусть приходит кто-нибудь посильней да похрабрей! Пусть спросят Човдура! Вот тогда я покажу, что такое настоящая драка!
Бандиты долго еще слышали его басовитый, раскатистый хохот.
С тех пор и пополз по степи, по горным ущельям слух о том, что среди гокленов появился невиданный пальван, который мог потягаться в силе и мужестве с самим Рустамом.
А через год какой-то дервиш рассказывал самому Човдуру, как этот самый пальван будто бы сражался с семиголовым драконом и победил его.
— Как же зовут знаменитого пальвана? — пряча улыбку в усы, спросил Човдур.
— Имя его, — понизив голос до шепота и оглянувшись, сказал дервиш, — Човдур-хан.
Човдур рассмеялся.
— Уж так и хан?
Дервиш в испуге замахал на него руками:
— Что ты, что ты! Не смейся, не говори так! Сказывают, он не прощает обид.
— А где же он живет?
— Да где-то в ваших краях. Не довелось встречать?
Човдур похлопал дервиша по плечу, едва покрытому ветхой одеждой.
— Ну, где нам! Ты же говоришь, он хан. А мы простые люди. Только не верю я тебе. Уж если есть такие пальваны, то никак не среди ханов, это я точно знаю.
Да, знай Човдур о том, что его друзья в беде, догнал бы, выручил. Только откуда ему знать? Хитрее лисицы, коварнее волка оказался этот бек…
Молчал и Дурды-бахши. Он был один, роднее всех на свете были ему звонкий дутар да резвый конь, возивший его из аула в аул. Всюду любили его песни, готовы были слушать ночь напролет. И он пел не уставая, от зари до зари, изредка только смахивал пот со лба да отхлебывал чай из пиалы.
— Ты рожден быть птицей, — сказал ему как-то Махтумкули.
— А ты? — улыбнулся в ответ Дурды.
— Я? — Печаль мелькнула в глазах поэта. — Я — Фраги.
И сейчас, глянув на скорбное лицо Махтумкули, Дурды с болью подумал о том, что вот сбылось пророчество поэта. Судьба разлучила его с любимой, с друзьями, с родиной.
К вечеру молла Давлетмамед почувствовал себя плохо. Ныло в затылке, время от времени сердце словно бы обливали горячей водой.
Накинув на плечи теплый халат, он сел к огню, раскрыл толстую книгу Ибн-Сины, стал листать, отыскивая подходящий совет знаменитого врачевателя, но глаза быстро устали, и он отложил книгу, прилег.