— Слышал я, слышал о вашей беде, Давлетмамед, — сказал гость. — Но ты знай — это и наша беда. И наша вина. Как это мы не раскусили вовремя проклятого бека! Вай-вай! Теперь я вспоминаю: в каждом шаге его, в каждом взгляде, в каждом слове виден был подлый человек. А мы поверили его сладким речам. Позор на наши седые головы!
Он обвел всех взглядом, и каждый опустил голову.
Селим-Махтум отхлебнул чаю из пиалы, подставленной ему, чмокнул губами, вытер ладонью усы и бороду. Спросил:
— Ну, что надумали?
— Пока ничего путного, — ответил Давлетмамед. — Вот Човдур предлагает поднять джигитов идти на дворец шаха. Но ведь нам не совладать с сарбазами. Мы сами из года в год укрепляли войско шаха, последнее отбирали сборщики налога, лишь бы обеспечить его лихими конями, острыми саблями, громоподобными пушками. Где уж теперь идти против такой силы!
Селим-Махтум слушал его и кивал головой.
— Ты прав, друг, — сказал он, но закашлялся и долго не мог продолжать, наконец вытер платком глаза, усы и бороду, усмехнулся. — Вот разве только если я выйду против сарбазов да начну кашлять, они подумают, что у туркмен есть пушки… — И сразу стал серьезным: — Оружием нельзя шутить, Човдур. Все мы любим Махтумкули и готовы защитить его. Но если мы поднимем оружие, и ему и себе нанесем только вред.
— Так что же нам теперь, сидеть сложа руки? — не выдержал Човдур.
Селим-Махтум укоризненно покачал головой.
— Не во всяком деле хороша горячность, сынок. Если вы захотите силой освободить Махтумкули, то и сами погибнете, и его шах в зиндан[50] упрячет, а то и на виселицу пошлет. А сидеть сложа руки я не предлагаю. Просто есть еще способ выручить нашего поэта. Говорят, умное слово и змею заставит выползти из норы. Думаю, что и шаха можно убедить.
— Шах хуже змеи, — зло сказал Човдур.
— Может быть, — согласился Селим-Махтум. — Но попытаться надо. Как думаешь, Давлетмамед?
Молла согласно кивнул:
— Согласен с тобой, друг. Надо ехать к шаху, поговорить. Кого пошлем? Может быть, следует мне самому поехать?
Селим-Махтум положил руку на его колено.
— Нет, друг, ты отец, тебе нельзя. Человек должен говорить с шахом не от себя, а от имени всех гокленов, даже всех туркмен.
Он сказал это так торжественно, что все замолчали, думая о поэте, чья слава уже при жизни поднялась на небывалую высоту.
— Так, может быть, ты? — прервал молчание Давлетмамед, обращаясь к старому другу.
— Если народ доверит, я готов, — с достоинством ответил Селим-Махтум. — Слава аллаху, в седле я еще крепко сижу.
— Вот и хорошо! — обрадовался Давлетмамед. — А с тобой Човдур поедет и еще кто-нибудь из джигитов. Согласен, Човдур?
— Я-то согласен, — хмуро сказал тот. — Только не верю я в это дело. Ничего не добьемся, а себя опозорим.
— Вот если не добьемся, — недовольный упрямством Човдура, Селим-Махтум даже повысил голос, чего с ним никогда не бывало, — вот тогда и поступим так, как ты предлагаешь. А пока слушай старших. — И повернулся к Давлетмамеду: — Я думаю, надо созвать аксакалов, посоветоваться и собираться в путь.
Давлетмамед поднял глаза кверху, сказал горячо:
— Помоги нам, аллах!
День был на исходе. С запада, с моря, наползли тяжелые, низкие тучи. В воздухе запахло дождем. И затихла, притаилась, ожидая его, степь. Земля была еще сухая, прокаленная за день солнцем, почти белая. Она казалась странной, неестественной под этим мрачным, дымным небом.
Усталые кони шли шагом. Сарбазы с опаской поглядывали вверх — близкий ливень не сулил ничего хорошего. Один Шатырбек, довольный, гарцевал на своем свежем, словно бы и не проделавшем со всеми многокилометрового перехода, скакуне. "Хорош конь, — думал бек. — Вернусь, получу заветную шкатулку — будет и у меня своя конюшня. Таких вот коней заведу, пусть недруги лопнут от зависти!"
С одного из холмов открылись вдали сады Сервиля, и Шатырбек совсем воспрянул духом — теперь-то уж нечего опасаться погони.
— А ну, взбодрите коней! — крикнул он. — Еще немного — и отдых!
Он глянул на пленников, встретил тяжелый взгляд поэта, придержал коня и, когда Махтумкули поравнялся с ним, сказал миролюбиво:
— Э, не надо хмуриться, дорогой поэт. Недаром говорят: что ни делается — все к лучшему. Поверьте, судьба уготовила вам завидную долю. Вы не поняли этого, и мне пришлось немного помочь вам. В ваших же интересах.
Махтумкули молчал, глядя вперед. Ему не хотелось говорить с этим коварным человеком. Да и что он мог ему сказать? Бек не настолько глуп, чтобы всерьез надеяться на расположение пленников. Просто сейчас, вблизи от безопасной крепости, он в хорошем расположении духа, поэтому и говорит так. Ведь утром он был иным.
— Вот приедем в Сервиль, — продолжал добродушно Шатырбек, — угощу вас так, что пальчики оближете. Есть там у меня знакомый повар. Ох, и мастер же! Особенно хорошо птицу умеет приготовить. Фазаны у него — просто объедение. Попробуете — сами оцените.
Ехавший рядом с Махтумкули Клычли не выдержал:
— Мы весь день ничего не ели, а ты еще издеваешься над нами! Будь моя воля…
Шатырбек насупил брови, сказал негромко, сквозь зубы:
— Заткнись, щенок. Иначе твой язык сожрут сервильские собаки.
— Ты сам паршивая собака! — теряя власть над собой, крикнул Клычли.
Махтумкули тронул его за руку:
— Перестань, Клычли. Ты все равно ничего не докажешь.
Шатырбек зло хлестнул коня и ускакал вперед.
— Еще неизвестно, что будет с нами, — сказал Дурды-бахши, — а ты уже сам лезешь в петлю.
— Я не могу видеть этого… этого…
От волнения Клычли не мог найти подходящего слова.
— Потерпи, Клычли, — сказал Махтумкули. — Иначе ты повредишь нам всем. Ты же не один. Почему же из-за твоей невоздержанности должен страдать Дурды?
Клычли сразу сник. Он подумал о том, что бек может отомстить не ему, а Махтумкули, и дрожь прошла по всему его телу.
— Прости меня, брат, — мрачно сказал он.
Обгоняя сарбазов, Шатырбек позвал того, со. шрамом.
— В Сервиле мы остановимся передохнуть, — сказал он, не глядя на сарбаза. — А ты сменишь лошадь и поскачешь в столицу. Передашь главному визирю мое письмо.
И сразу же впился глазами в лицо Меченого.
Но сарбаз был спокоен, смотрел почти равнодушно, и бек позавидовал его выдержке.
— Слушаюсь, мой бек.
Меченый отстал, помешкал и вновь поравнялся с беком.
— Не осудите за смелость, — сказа он, поклонившись. — Но, может быть, лучше вам не задерживаться в Сервиле?
Вот он и выдал себя. Бек ликовал.
— Не вмешивайся не в свое дело! — грубо оборвал он сарбаза. — Я уже предупреждал тебя однажды — помни!
— Тогда пошлите во дворец кого-нибудь другого, — сарбаз посмотрел прямо в глаза Шатырбека.
Тот выдержал его взгляд, не моргнув, и сказал презрительно:
— Пошел вон! Я знаю, что делаю.
Он ни с кем не хотел делить славу и Деньги, Махтумкули был его добычей. Его одного.
Дождь хлынул, когда они уже были в крепости.
Сарбазы поспешно, втягивая головы в плечи и сутулясь, заводили коней под навес.
Шатырбек ушел в мейхану.
Только пленники продолжали сидеть в седлах посреди двора. Халаты и тельпеки их быстро намокли, вода стекала на угрюмые лица, но все трое оставались неподвижными.
В дверях мейханы встал Шатырбек.
— Эй, — крикнул он, — долго вы будете мокнуть под дождем? Слезайте, заводите лошадей под навес да идите в мейхану!
Пленники не двинулись с места.
Это не понравилось Шатырбеку. Он покрутил пальцем ус, усмехнулся. Подозвав трех сарбазов, распорядился:
— Отведите этих в сарай. Заприте и поставьте охрану.
И скрылся в мейхане.
— Видал? — спросил он повара Гулама, который приник к окну. — Они еще будут ломаться!
Сарбазы втолкнули пленников в сарай, закрыли дверь на засов.
Один из них остался под небольшим деревянным навесом у двери. Поеживаясь, он с завистью смотрел на окна мейханы, за которыми видны были блаженствующие сарбазы. Вот дверь мейханы распахнулась, на пороге, дожевывая что-то, замер сарбаз со шрамом на щеке, в нерешительности посмотрел на серое небо, сыплющее дождем, и зашагал к конюшне. Навстречу ему конюх уже выводил свежую лошадь.
Меченый вскочил в седло, спросил конюха:
— Как, спокойный?
— Жеребец послушный. — Конюх ласково потрепал коня по лоснящейся шее. — Не беспокойтесь, довезет как надо.
Меченый оглянулся на окна мейханы, скользнул взглядом по двери сарая, по часовому, сутулящемуся под навесом, скрипнул зубами и погнал коня к крепостным воротам. Из-под копыт полетели комья грязи.
Вскоре дождь смыл следы на размокшей земле.
Старый Гулам провел Шатырбека в отдельную комнату, устланную дорогими коврами.
— Располагайтесь, отдыхайте, мой бек, — сказал он, кланяясь. — Надеюсь, вы не поедете в такую погоду, заночуете у нас?
Шатырбек, развязывая платок на поясе, сказал грубо:
— Опять ты, старик, суешь нос не в свое дело. — Платок, а за ним халат полетели в угол. — Готовь угощенье, а остальное я сам буду решать.
— Но если вы решите…
Бек оборвал его:
— О моем решении ты узнаешь в свое время, Гулам. Приготовь фазанов, которых подбили по дороге мои сарбазы, и принеси кувшин багдадского вина. И еще скажи Рейхан-ханум, что я хотел бы навестить ее.
Гулам поклонился, намереваясь уйти, но гость остановил его:
— Постой. Ты видел этих туркмен, которых заперли в сарае? Знаешь их?
Он смотрел на повара пристально и жестко.
— Нет, мой бек, мне незнакомы эти люди.
— Но, говорят, ты жил среди туркмен. Верно?
— Верно. Но это было очень давно. Мальчишки с тех пор стали мужчинами, а джигиты стариками.
— Ладно, иди, — сказал бек.
Гулам осторожно прикрыл за собой дверь, сделал несколько шагов по коридору и остановился, привалившись плечом к стене.
Сердце стучало гулко, неровно. Где только нашел он силы вынести этот разговор?..