— Что это ты, отец, сегодня так рано? — внимательно оглядела она его. — Нездоровится?
С тем же вопросом не замедлил обратиться к нему и Кособокий Гайли. В поте лица он копал у себя на приусадебном участке морковь, но, заметив подъехавшего Тойли, бросил работу и, бочком-бочком, сразу оказался тут как тут.
Тойли Мерген в дороге успел остыть и теперь обрел свое обычное расположение духа.
— Вспомнил, понимаешь, что у тебя морковь поспела, вот и поспешил тебе на помощь, — ответил он Кособокому.
— Что это ты расшутился, — обнажил зубы в улыбке Гайли. — Похоже, что с новой работой у тебя все! Покончил, так ведь?
— Покончил! — признался Тойли Мерген и сразу почувствовал облегчение.
— И правильно сделал! — покровительственно одобрил Кособокий, вытирая шапкой пот с лица. — Сам посуди, ну что может быть общего с каким-то ателье-мателье у человека, который всю жизнь от земли кормился. А всякие там бабьи премудрости и без тебя как-нибудь сошьют.
Услышав новость, Акнабат словно крылья за спиной почувствовала. На радостях она даже смилостивилась пригласить брата:
— Идем к нам, чаю попьем…
— Ты меня, сестра, лучше не соблазняй! — с неожиданной решительностью отказался Гайли. — У меня морковь поспела, завтра на базар надо ехать. Овощи, сама понимаешь, дело такое — чем раньше их в город привезешь, тем больше за них дадут. Если я сейчас сяду чаи распивать, мне же прямой убыток. К тому же моя Дурнабат с утра цыпленка щипала, похоже, что куриным пловом пахнет. Так что вечерком ко мне пожалуйте. Я к тому времени с морковью управлюсь, посидим, потолкуем спокойно. И бутылочка армянского коньяка найдется — для гостей берегу. Когда же ее откупорить, как не сегодня, по такому поводу… Разве я не прав, Тойли? — захихикал он.
Тот оставил его вопрос без ответа и вошел в дом.
Три дня Тойли Мерген не показывался на люди. На приглашение Кособокого он так и не откликнулся. А когда тот сам явился за ним, Тойли поспешил от него отделаться:
— Спасибо. Считай, что я у тебя уже побывал…
Что касается Амана, то он узнал об уходе отца из ателье от своего вездесущего соседа Тархана Гайипа. Надо сказать, что это известие встревожило молодого человека. На другой же день он прикатил домой.
— Раз уж дал согласие, надо было потерпеть, — не удержался Аман от упрека. — По-моему, следовало все-таки подождать возвращения Карлыева.
Тойли Мерген был рад сыну, но разговор в таком духе пресек сразу.
— Кажется, я уже просил тебя поберечь благие советы для устройства собственных дел, — с плохо скрываемым раздражением произнес он. — Сколько можно говорить об одном и том же!
— Я ведь о твоем добром имени думаю, о твоем авторитете забочусь…
— Авторитет делами измеряется! Авторитетный человек не станет из-за косого подола с бабами скандалить.
— Я не знаю, из-за чего там, в ателье, возник скандал, а только…
— Не знаешь, вот сиди и помалкивай! — кипятился Тойли. — Когда мне понадобятся твои наставления, я сам к тебе обращусь…
— Тебя ведь, папа, считают человеком уравновешенным, рассудительным, а ты…
— Хватит! — взорвался Тойли Мерген и едва не наскочил на жену, которая появилась в дверях с чаем.
— Что за шум, Тойли? — заворчала она. — Можно же и по-человечески спорить. Стоит ребенку слово сказать, как ты сразу норовишь его обидеть…
— Хорош ребенок! Да я в его возрасте в атаку ходил.
— Чуть что — он ту проклятую войну вспоминает! — неодобрительно покачала головой Акнабат. — Тогда одно время было, теперь — другое. Сейчас незачем в штыки ходить. А не дай бог, придется воевать, наш Аманджан тоже себя покажет.
— Хорошо бы ты, мать, не совалась в такие дела, — попытался отбиться от жены Тойли Мерген. — Стоящий человек всегда воюет, даже когда не льется кровь и не гремят пушки.
— Ну, и воюй себе, коли так.
— Ты, мама, не обижайся, — неожиданно принял сторону отца Аман. — Папа правильно говорит.
— А что ты думаешь, — уже добродушно посмотрел на жену Тойли Мерген. — И буду воевать! Рано мне сдаваться… Ну, а ты чего пос повесил? — так же по-доброму обратился он к сыну.
— У меня к тебе просьба, папа, — нерешительно начал Аман.
— Говори, какая.
— Не ходи по начальству, пока оно само к тебе не обратится. Заставь уважать себя, не обивай зря пороги. Предложат стоящую работу — соглашайся, а нет — плюнь на все…
— Это на кого же ты мне предлагаешь плюнуть? — снова побелел от гнева Тойли Мерген. — На самого себя, что ли?
— Ну, вот, отец, опять ты глотку дерешь, — попыталась вмешаться Акнабат.
— Ты погоди, — отстранил он жену и угрожающе навис над сыном. — Пусть он мне ответит, на кого я должен плюнуть!
Чтобы не раздражать отца, Аман вместо ответа поднялся:
— Я поехал, папа.
— Давно бы так!.. А то придумал — «плюнь»… — все еще бушевал Тойли.
Но едва Аман вышел за порог, как Тойли Мерген сразу сник. В тот вечер он еще долго сидел, погруженный в свои невеселые думы, и курил сигарету за сигаретой.
Давно уже Акнабат ушла спать, а он все размышлял над своей судьбой. Ему казалось, что теперь дальнейшая его жизнь целиком зависит от двух людей — Мухаммеда Карлыева и Каландара Ханова. Конечно, рассчитывать на помощь Ханова не приходится — от такого не поддержки следует ждать, а скорее подвоха. Ведь и секретарь райкома тоже хорош. Ну, допустим, ты, Тойли Мерген, сгоряча и согласился пойти в ателье. Но ведь Карлыев-то ни при каких обстоятельствах не должен был тебя туда пускать! Может, он посчитал, что ты уже человек конченый, и просто решил таким образом от тебя отделаться? Но тогда зачем же он потратил на тебя столько времени, зачем душевно разговаривал с тобой, угощал чаем? Неужто все только для того, чтобы избавиться от человека втихую? Нет, не похоже. Скорее, он все-таки хотел сделать как лучше…
И над чем только приходится иной раз ломать голову! Эдак недолго и мнительным стать. Еще бы! Если уж и такие, как Мухаммед Карлыев, начнут лукавить — прощай, истина, прощай, добро… Ну, что ты, Тойли Мерген! Одумайся! Как бы там ни было, а в мире хороших людей больше, чем плохих. Разве не это убеждение привело тебя в трудную минуту к секретарю райкома? Никогда не отказывайся от веры в человека. Стой на этом до конца, даже если тебе будет грозить смерть, даже если тебя будут живьем закапывать в землю! Чтобы с тобой ни приключилось, знай — в конце концов все равно победит справедливость. И друзьям доверяй. Только пустые люди чуть что готовы отказаться от своих убеждений и сменить друзей.
Ну да ладно, пора ложиться — утро вечера мудренее. Может, завтра другим ветром пахнет…
Добрые надежды всегда придают человеку силы. Тойли Мерген лёг спать с чувством душевного просветления. Но сердце почему-то никак не хотело успокаиваться, и он долго еще не мог уснуть.
Будучи председателем, Тойли Мерген старался зря людей не тормошить. Если работа на участке налажена, значит, там и без него обойдутся. В таких случаях он ограничивался тем, что время от времени вызывал в правление старшего по этому участку и осведомлялся:
— Как идут дела? Какие испытываете трудности? Какая нужна помощь?
Когда при этом обнаруживались серьезные затруднения, он советовал, как поступить. Когда же сталкивался с мелкими неурядицами, решительно устранялся.
— Неужели я должен по пустякам во все вмешиваться? — по-отечески наставлял он подчиненных. — На то у вас своя голова есть. Пора жить своим умом.
Конечно, на людей с чувством личной ответственности, хорошо понимающих свой долг, ставка председателя на самостоятельность действовала лишь благотворно. Но как в отаре редко обходится без какой-нибудь хромой овцы, так и в большом трудовом коллективе, каким был колхоз «Хлопкороб», не обошлось без людей, готовых извлечь личную выгоду из предоставленной им свободы действия. И если Тойли Мергену суждено было споткнуться, то не последнюю роль здесь сыграло именно это обстоятельство.
Шасолтан Назарова за тот год, что ей довелось работать рядом с Тойли Моргеном, хорошо постигла и сильные, и слабые стороны его руководства. В качестве парторга она иногда вежливо высказывала свое несогласие с его тактикой. Большего она себе позволить не могла — огромный авторитет Тойли Мергена, его общественный вес, его опыт как бы подавляли волю молодого агронома, ограничивали ее инициативу.
Теперь многое изменилось, хотя сама Шасолтан даже в сокровенных мечтах менее всего связывала свой подход к людям с возможностью когда-нибудь стать председателем.
— Смотрите, как повезло этой бабенке! — хихикали у нее за спиной завистники вроде заведующего овцеводческой фермой Баймурада Аймурадова.
Но на самом деле Шасолтан была вовсе не из тех, кто мечтает о власти или о карьере. Даже отец Шасолтан, зная ее мягкий характер, приуныл, когда ее выбрали председателем. Старик всегда, как говорится, вил веревку своей жизни на особый манер, и на все у него был собственный взгляд. Кто-кто, а он-то мог поручиться, что его маленькая, с кулачок, дочка не выдержит тяжести этой работы. Уж если такому крепкому человеку, как Тойли Мерген, который, что называется, сто рек переплыл, председательство в конце концов оказалось не по силам, то что же говорить о Шасолтан? Правда, свои сомнения отец от нее утаил. И когда она, придя с собрания, упавшим голосом сказала: «Ой, не знаю, справлюсь ли?» — он поспешил ее утешить: «Справишься, дочка, еще как справишься!» — хотя в душе считал, что, согласившись, она совершила опрометчивый шаг.
Словом, на радость или на горе, но раз уж Шасолтан взялась за это дело, она сама себе не оставила права на робость. И с первого же дня старалась держаться уверенно.
В отличие от прежнего председателя, Шасолтан с утра, не заходя в правление, отправлялась на поля и фермы. Если сегодня она побывала в одной бригаде, то назавтра ехала в другую. Как и Тойли Мергену, ей было чуждо приказное администрирование, но не видеть своими глазами, как идет дело, она не могла. Конечно, злопыхатели, вроде того же Баймурада Аймурадова, привыкшие взвешивать человеческие поступки применительно к собственному нраву, пророчили ей всяческие прегрешения.