ПАРОМ И ЛЕШКА
Неудачи начались позавчера.
Лешка Барков в тот день впервые поцеловал Таню и от радости натворил глупостей.
Вообще, весь день целиком был нормальным, кроме разве того, что днем отец разворчался из-за материных книг. Мать у Лешки — главный технолог листопрокатного цеха, а отец всего лишь дамский парикмахер. Правда, высокого класса… Книги он любит, много читает и уж поговорить о каких-нибудь «тенденциях в современной литературе Франции» может не хуже, чем некоторые учителя литературы. А ругается отец из-за книг по металлургии, да и то, Лешка это давно понял, потому, что ревнует мать к работе. Грустно быть парикмахером, если жена у тебя командир производства.
Ворчит отец, когда матери нет дома.
Вот и в тот день он ходил по квартире и ворчал, что в комнате нехватка воздуха, потому что все заставлено книгами.
Лешка у себя гладил брюки, готовился к свиданию и слушал отца. Он сочувствовал и понимал его, а вот, поди ж ты, настроение все-таки испортилось.
На свидание Таня пришла вовремя, что даже удивило Лешку, и они пошли в парк.
В парке заканчивался сентябрь, и Сырой осенний ветер гонял по дорожкам последние опавшие листья.
Им не было скучно, — нет! — молчали они не поэтому, а потому что еще стеснялись своего положения — пара… Хм!
В парке зажглись светильники. И они, идя по аллеям, инстинктивно старались не попадать в полосы света, чтоб не быть увиденными другими гуляющими.
Лешка проводил Таню до дома. Они долго стояли в подъезде и по-прежнему молчали. В тот вечер они не сказали, наверное, и двадцати слов. Таня, казалось, чего-то ждала, а Лешка будто хотел сказать, но не мог. Он знал, что в Италии парень, проводивший девушку, имеет право на поцелуй, и размышлял, — является ли это правило всемирным.
Таня, видимо не выдержав становившегося уже тягостным молчания, сказала тихо:
— Поцелуй меня, пожалуйста… Вот сюда, — и повернулась к нему щекой.
Лешке стало стыдно от своей нерасторопности, он покраснел и неловко ткнулся в щеку губами, потом обнял Таню и поцеловал ее в губы. Он уже умел целоваться, второкурсники научили его потренироваться на помидорах, и Лешка за лето съел ящиков пять отборных томатов. Мать не могла нарадоваться, а отец все подхихикивал, — наверное, и он в свое время учился тем же методом.
Потом Лешка с Таней целовались еще, и опять упорно молчали, — о чем говорить, когда и без слов все ясно?!
Таня ушла. Лешка постоял в подъезде один, — ему казалось, что она все еще рядом. Да и как не казаться, если, он знал это наверняка, она думает о нем и сама совсем близко, всего лишь этажом выше и за дверью, обитой дерматином.
На улице его догнал Паром, — Венька Силкин.
Венька тоже поначалу поступил в ПТУ, учился вместе с Лешкой и Таней в группе радиомонтажников, но потом бросил. Его уж и в милицию вызывали, но он так в училище и не появился, «шлындал» по улицам.
Прошлой весной ему сожгло лицо. Ремонтировали дом, и рабочие во дворе, в баке, растапливали гудрон для заливки крыши. Венька заглянул в бак, и ему кипящим гудроном плеснуло в лицо. Глаза не пострадали, и все говорили, что Силкин хорошо отделался. Но вот смотреть на него было страшно, до того шрамы обезображивали лицо.
И если раньше Венька ангелом не был, — то, бросив училище, совсем разошелся.
После больницы Веньку стали почему-то звать Паромом, — то ли потому, что он в любом деле пер напропалую, то ли потому, что целыми днями курсировал по улицам, а может, и по другим каким причинам.
Без него не обходилось в районе ни одно ЧП, ни одна драка. Днями шлялся Венька по улицам, поплевывая сквозь дырку в зубах, и ждал случая, чтоб ввязаться, крикнуть, ткнуть исподтишка кулаком в бок, «подшутить»… Да и шутки у него были…
Так, однажды на соседней стройке он, несмотря на табличку «Не включать! Работают люди!», висящую у рубильника башенного крана, рубильник включил. Никого не убило, но электрика, попавшего под напряжение, здорово потрясло.
Веньку вызывали в комиссию по делам несовершеннолетних, но так ничего и не сделали. С него все было как с гуся вода.
Венька догнал Лешку, когда тот уже сворачивал в сторону своего дома. Лешка не растерялся от этой встречи, — нет! — хотя оставаться наедине с Паромом было тяжело. Просто он не обрадовался.
— Бродишь? — спросил Венька.
У Лешки было прекрасное настроение, и не особо приятная встреча его не испортила. Барков ответил с гордостью:
— Со свидания иду.
— Ага, понятно, целовались?
— Гуляли.
— В подъезд не пойдешь? Там мужики сейчас в карты играют, — вкрадчиво спросил Венька.
— Можно! Еще не поздно, кажется, — согласился Лешка.
Ох и дурак же он был, что пошел!
В подъезде Венькиного дома, у подоконника, играли в «буру», и Лешка присоединился.
— Может, на лошадь сыграем? — спросил Паром.
— На чего?
— На лошадь. Проигравший возит выигравшего. А?
— Как «возит»?
— Ну, так… на себе.
— Годится! — Лешке было море по колено.
За десять минут он проигрался в прах и стал «лошадью» Парома на четыре дня.
— Садись, — Лешка присел на корточки, радости у него поуменьшилось, но он еще не понял всей серьезности своего положения.
— Куда? — удивился Паром.
— Катать буду, — он думал, что прокатит пару раз Веньку по площадке, и на этом все кончится. Но у Парома были свои планы.
— Э-э, нет, дорогуша, — опять вкрадчиво заговорил он, и в глазах его запрыгали искорки не то ненависти, не то какого-то злобного торжества. — Ты меня после занятий, при всех будешь до дому возить, здесь ведь почти рядом.
— Как так? — не понял Лешка. — Мы же не договаривались, да ты и не учишься.
— Уговор был — катать, а где и как — по желанию выигравшего, а насчет училища, — ты не беспокойся, — я приду, дождусь тебя. Повезешь? А? Карточный долг ведь — долг чести. Так, мальчики?
Все «мальчики» подтвердили: «Да!», «так!»
— Ну, ты, Паром, и гад! — возмутился Лешка, но Венька пропустил это мимо ушей.
— До завтра, Леша-лошадь, — с противной, наигранной добротой сказал Силкин. — До завт-ра-а!
Это было позавчера.
Вчера Лешка «сделал первую ходку», как выразился Паром, — довез его до дома.
А вечером Таня не пришла к столбу с часами. На свидание не пришла.
А сегодня…
Мастер Петрович разъяснял им по схеме, в чем секрет монтажа усилителя У-7, но Лешка не слушал. Ему было некогда, он сочинял Тане вторую записку. Первую уже отправил, но ответа не получил.
Таня игнорировала его, а это было уже безобразие с ее стороны, и Барков мстил.
Мстить девчонке — дело нелегкое, бить ведь ее не станешь, тут надо голову приложить. И Лешка вовсю работал головой.
В первой записке он много клялся, много говорил о любви, но все это было под таким соусом, что и козе было ясно — издевка.
Получив записку, Таня прочитала ее, наверное, раза три, покраснела и опустила голову.
Тогда Лешке стало жаль ее, и вторую записку он посвятил словам мольбы и прощения, каялся.
«Таня, — писал он. — Наверное, я местами не прав, но ведь ты виновата, хотя женщин ни в чем винить нельзя. Ты уж меня, конечно, прости, я — дурак (очень хорошо с «дураком» вышло — самокритично и в то же время ведь никто не подумает, что он действительно дурак). Я больше не буду…»
Подпись неразборчива.
Лешка свернул эту цидульку треугольником, обвел по краям жирной линией, сделав в центре впадинку, что было похоже на сердце, и, написав в сердце: «Тане», отправил по назначению.
Записка шла по классу, по волнению можно было проследить ее движение.
Наконец она у Тани.
Таня покраснела еще больше, хотела было развернуть послание, но неожиданно скомкала бумагу и, сунув в карман белого халата, со слезами выскочила из класса.
Воцарилась тишина, и стало слышно, как в парте у Шкерина бормочет транзисторный приемник.
— Что случилось? — спросил Петрович.
Все молчали. Да и что, собственно, случилось, в самом деле? Ну, у Таньки Росляковой истерика, или как назвать эту беготню со слезами?
Но Петрович был старым мастером, его просто так, «на арапа» еще никто не проводил. Он внимательно осмотрел весь класс, каждого в отдельности и, четко определив источник происшествия, прицельно обратился:
— Барков, в чем дело?
— Не знаю, — ответил нахально Лешка. — Что-то вот Таня Рослякова самовольно из класса вышла.
— А ты как к этому причастен?
— Так же, как и вы, то есть никак не причастен…
Петрович поморщился, но промолчал. Лешку это не устраивало, надо было идти искать Таню, и он решился «ва-банк»:
— Разрешите выйти?
— Что с тобой?
— У меня слабость… в желудке… — в классе кто-то захихикал. — И нечего хихикать, — обернулся Лешка на смех, — с каждым может быть.
— Иди, Барков, — Петрович нахмурился. — То ты герой, а то — медвежья болезнь напала?
— Че-е-го?
— Иди, иди… не задерживай, — Петрович прошел по классу и, открыв дверь, подождал, пока Лешка собрал портфель, давая понять, что возвращаться не собирается, и вышел. Выходя, он услышал спокойное:
— Продолжим.
В коридоре было пустынно. Из-за дверей классов слышались неясные голоса преподавателей.
«Где ж ее искать?» — подумал Лешка.
Решил просто погулять.
Он шел, беззаботно помахивая портфелем, хотя было отнюдь не радостно. Но у него уже созрела идея — пойти в библиотеку и в пустом сейчас читальном зале спокойно почитать Сименона.
В читальном зале, за последним столом, сидела Таня. Она смотрела, как на улице ребята из токарной группы под руководством преподавателя физкультуры сметают в кучи и жгут опавшие листья. Там было весело, потому что, хотя лето и кончилось, день выдался солнечный.
— Привет! — глупо буркнул Лешка. — А я тебя ищу…
Таня молчала, всем своим видом изображая презрение.
— Вот, некоторые и разговаривать не хотят, — Лешка деловито вытащил из портфеля зачитанный томик Сименона и устроился за столом у самой двери.