Серега, не обращая внимания на Витьку, ходил по комнате, хотелось что-нибудь сломать или разбить. Ребята там, у памятника, ждать будут. Собирались сегодня устроить выход по большой программе. Во-первых, зайти познакомиться с невестой Языкова, бывшего сержанта, проводника служебно-розыскной собаки, потом надо было съездить в больницу, навестить Кумыкова. Борька Кумыков, по прозвищу Шляпа, после службы пошел в милицию и на днях, как писали в городской газете, «вступил в схватку с вооруженным преступником». Преступника Шляпа задержал, может быть, того самого, за которым бегал во время учебных тревог на границе, да вот в больницу угодил. А дальше ребята рассчитывали съездить в парк, сходить в кино, а вечером дискотека. Все рухнуло. Прождут, поругают и с опозданием вдвоем поедут к невесте Языкова. И Шляпа обидится. Э-эх! Серега махнул на все рукой и заглянул на кухню.
— Мэ-эм, рубаху мою рабочую выстирала?
Мать хлопотала возле стола, что-то про себя напевая.
— Зачем тебе сегодня рубашка?
— Да вон… Витька пришел Юдин, на работу вызывают.
— Праздник ведь. А ты и не завтракал, да и рубашка еще не глажена.
— Праздник… Праздник… — проворчал Серега. — Сойдет и неглаженая, не в театр. Молочка попью и пойду.
Он вернулся в комнату. Витька дремал, запрокинув голову на спинку стула, и тихонько всхрапывал. Серега ткнул его в плечо.
— Ну ты и резкий парень, насчет поспать. Домой давай…
— А-а… — Витька очумело вытаращил глаза. — Чево?
— Домой, говорю, иди. Отсыпайся.
— Угу, сейчас. — Юдин даже не встал, а как-то осторожно слез со стула и, уже боком протискиваясь в дверь, спросил: — Идешь?
— Куда же деваться-то?
— Ну и хорошо. А мне сменный ваш сказал, что, если ты не согласишься, к Афиногенову зайти, да уж больно далеко до него топать. — Серега даже присел от такой подлости соседа. А Юдин прикрыл дверь, резво простучал каблуками по веранде и крыльцу и клацнул, как автоматным затвором, щеколдой ворот.
Первым делом Серега зашел на печь. Печь гудела и вздрагивала всем своим кирпичным телом, дышала нестерпимым жаром, выбрасывая из своего чрева протуберанцы белого пламени. Жидкий металл бунтовал, но его укрощали плавильщики — друзья Сереги по работе. Нравилось Панову это огненное дело. Нравилось даже тем, что работают плавильщики в три смены, спокойнее, настроение было какое-то углубленно-философское. Вспоминалась граница, дозоры, в которых о многом думалось, мечталось. Нравилось Сереге и то, что их работа была уважаема всеми на заводе — горячая сетка, вредность — все это оценивал рабочий цеховой люд, и отношение к плавильщикам было особое. Даже в столовой они шли без очереди, всем было известно: у плавильщиков перерыв маленький.
Меж собою плавильщики жили дружно. Да и то: не было среди них тунеядцев, сачков, на печи все видно — кто ты и что ты. Только Колька Маркин, парень годами за тридцать, держался всегда особняком, за что, наверное, и получил прозвище Сектант. Маркина недолюбливали, и больше всего за то, что как-то болезненно он относился к деньгам. Зарплату в кассе получит — обязательно пересчитает, аж пальцы подрагивают, противно ребятам смотреть. Плавильщик деньги не считает. Плавильщик — трудяга, не деньги он ищет в своей работе, а самого себя. Так вот.
Сейчас Сектант угрюмо бросал лопатой в печь шихту, хотя, как определил Панов, особой нужды в этом не было — металл не кипел, печь работала ровно. Впрочем, Маркина можно было понять: собрался уезжать, пришел отпрашиваться, а его до прихода подмены заставили работать.
Серега недовольно покосился в сторону Сектанта и показал ему, скрестив руки над головой, — шабаш!
— Явился. — Маркин, бросив лопату на кучу шихты, подошел к нему.
— Пришел, скажи «спасибо», — резонно возразил Панов. — Идем переодеваться. — Серега махнул свертком, в котором была чистая рубашка, в сторону раздевалки. Сектант кивнул: понял.
По раздевалке плавильщиков плавал теплый туман. В душевых уже недели две барахлил кран горячей воды, и из щелястой двери сквозняком несло пар.
Серега раздевался медленно: к работе, считай, приступил. Маркин спешил. С ходу сбросив войлочную куртку, сел на стул разуваться. «Ишь как торопится, — отметил про себя Панов. — Говорят, даже плохой отдых лучше хорошей работы, а тут — Англия».
— Мы едем, едем, едем… — спел он. — Что, в далекие края, а, Николай?
— Да вот, в Англию еду… — Маркин, сопя, зацепив носком за пятку, стягивал с ноги валенок с железной подошвой. — Черт их дери, последний раз надевал эти колоды. Все, прощай, батрацкая жизнь.
— Ну уж и прощай, — заметил Сергей. — Из отпуска вернешься — и опять к печи.
— Не-ет уж, баста. Куплю машину, дачу, как белый человек заживу, — он снял футболку и остался голым по пояс. Под левым соском и на поясе справа Серега разглядел татуировку: цифры, латинские буквы и еще какие-то знаки. Что-то знакомое показалось Панову в этих синих надписях, но что… Серега так и не определил, спросил:
— Что это у тебя на пузе-то? Раньше, кажись, не было.
— А-а… — Маркин, как показалось Сереге, вроде бы с испугом прикрыл татуировку, но тут же отнял ладонь от груди. — Да так…
— Я-асно, — Серега надел куртку, сунул ноги в валенки. — Ну, счастливо там, в Англии, пойду. Да смотри, чтоб тебя на границе с этой татуировкой таможня не выловила.
— Постой, постой! — засуетился Маркин. — Ты подожди, слыш-ко, Серега, может, тебе что привезти? Не стесняйся, заказывай, все ж, я понимаю, обидно тебе в отгул за меня работать. Сувенир какой, хочешь? Или штаны модные, бананы, — сделаю!
— Да ничего мне не надо. Что это ты вдруг встрепенулся? — удивился Серега. — Тебе самому денег, наверное, мало будет. Сколько там меняют-то?
— Хватит мне, хватит… мне немного надо, — Маркин схватил Панова за рукав, потянул к себе, жарко зашептал в ухо: — Есть у меня деньги, Серега, все, что надо, заказывай, сделаю, — не сомневайся. Только, слушай, ты сам служил, скажи, на таможне раздеваться заставляют?
— Ты что, — отстранился Серега. — Совсем? Нужен ты кому…
— Постой, подожди, ради бога… — Маркин вдруг обнял его за плечи. — Ты ведь друг мне, я тебя сразу уважать начал, как увидел, ты парень свой. Добра тебе желаю. А то, что обещал, привезу, хоть приемник… «Сони». Понял меня?
Серега с отвращением почувствовал, что ухо стало влажным от слюны Маркина, он резко толкнул его в бок и отстранился:
— Иди ты, Сектант, знаешь куда?.. Тоже, покупатель нашелся! Знал бы, хрен вышел за тебя работать.
В цехе Серега забыл и о празднике, и о намеченной встрече с однополчанами, и о Маркине, и о неприятном с ним разговоре. И только ближе к перерыву на обед вспомнилась вдруг отчетливо, всплыла из памяти татуировка Сектанта, не было, точно не было раньше у него никакой татуировки. Не помнил ее Серега, хотя памяти своей привык доверять. А кроме того, где-то он уже видел точно такие же цифры, буквы, только в другом порядке. Где?
Память не подвела и на этот раз. В столовой, пообедав, он на выходе встретил начальника цеха, разъяснявшего что-то технологу, и тут же вспомнилась похожая ситуация, только в учебном кабинете, когда начальник, собрав их бригаду, рассказывал, что скоро их переведут на другую печь, эту задуют на реконструкцию, и работа будет у них совсем иной не только тем, что новая печь оборудована по последнему слову техники, но и тем, что варить они будут особый сплав, выполнять заказ чрезвычайной важности, что-то для космоса. И еще много чего говорил начальник цеха, разъяснял, в чем сложность формулы плавки, и здесь он быстро, кроша мел, записал эту самую формулу на черной доске. Точно! Серега вдруг вспомнил формулу плавки целиком, хотя тогда, в кабинете, подумал еще, что нечего заранее голову засорять. У Маркина эта формула была разбита на части, и начало ее наколото на боку, под сердцем — третья и вторая части. Тут же вспомнился разговор с ним: «Сони» обещал привезти, а ведь обменивают на валюту всего ничего. Какие уж тут подарки, тем более японский приемник. Да неужели ж… Серегу аж зазнобило: здесь, в плавильном цехе, в центре России, на Урале — шпион! Ну, не может быть! Да и какой из Сектанта шпион?! Чушь! Бред. Но зачем ему было накалывать на груди формулу плавки, секретную в общем-то формулу? Почему таможней интересовался? А ведь уедет, и тогда не спросишь. А там, в Англии, ему эту надпись сведут и — концы в воду.
Серега побежал к сменному мастеру, узнал, что Маркин уезжает вечерним в двадцать ноль-ноль. Работа валилась из рук. Догадки складывались в точные выводы. Но что-то смущало, и снова объяснение неясной тревоге пришло интуитивно.
— Саня, а ты бы как в Москву поехал, — спросил Панов у студента-практиканта Лапина, работавшего у них почти месяц ради повышения профессионального уровня.
— Я? — удивился Лапин. — Когда?
— Ну вот, допустим, сейчас тебе надо в Москву, просто срочно надо. Я отвлеченно говорю.
— В прошлом году ездил на восьмичасовом, а так, если уж очень приспичило, то можно на электричке до Златоуста, а там много проходящих останавливается. Кстати, — он глянул мельком на часы, — очередная электричка через полчаса уходит, я расписание хорошо знаю, учусь в Златоусте.
— Точно! Слушай, Саня, будь другом, а… — Серега схватил Лапина за отворот куртки. — Сменному скажи, что я на пару часов, скоро вернусь, я быстро!
— Да объясни толком, что с тобой?! — разволновался студент.
— Потом, потом объясню! — Панов, на бегу срывая куртку, бросился в раздевалку.
Маркина Серега узнал сразу, тот сидел в четвертом вагоне спиной к нему. Узнал по шляпе: большой широкополой «стетсоновской» шляпе. «Ковбой», — подумал зло. Он подошел сзади и на виду у пассажиров, зацепив одной рукой за горло, другой нажав на затылок, сделал удушающий прием. Сжал, потом отпустил:
— Коротко и ясно: кому везешь формулу?
— Э-э… — хрипел Маркин.
Пассажиры, соседи Сектанта по купе, вскочили, какой-то мужчина сзади попытался оттащить Серегу, но Панов держал цепко, чувствуя, как течет кровь по рукам, расцарапанным Маркиным.