ему от выпитого чаю уже было тяжело.
В груди что-то кольнуло и не отпускало. Будто маленьким шильцем прижали сердце, и оно изворачивалось, стараясь освободиться от боли, но не могло.
— Налей-ка…
— Хватит, деда, спину ломить будет.
— Ничего, перетерпится, может, оно после сна ломит, а вовсе и не от чаю.
Игорек плеснул старику полкружки и, положив половник рядом с собой, словно опасаясь, что дед самовольно себе нальет, приготовился слушать дальше.
Старик погладил, где кололо, прислушался… Поначалу боль вроде отпустила, но потом опять прочувствовалась, небольшая, но ровная и неотпускающая. Старик отглотнул чаю, снова погладил, помял ребра и еще отглотнул и вроде как осердился:
— Ну и ломи!
— Ты что, деда?!
— Да так… Ну и вот. Значит, выходили ее, Катерину, а она умом и свихнись. Ушла из станицы в горы, и вот на той самой горе и обоснуйся. Дом себе поставила, да какой там дом, так — избушку, у кого и баня больше. А еный-то с войны вернулся командиром, при ордене. Как узнал про все, так и забузил, и троих «бывших» сказнил самосудом. А они, хоть и «бывшие», да добровольно от белых оторвались и Советскую власть приняли. Тут тебе и суд, и ушел Катеринин герой по этапу.
— А Катька-то что?
— Ничего. Жила на этой горе до самой смерти. Люди ей хлеб туда носили, она вроде как святой в округе слыла. Ну вот. Рысь у нее жила, так эта рысь, хоть животина и хищная, а за Катериной как простая кошка ходила. Она, Катерина-то, ее в лесу слепым котенком нашла, выкормила, выпоила. Вот так они и жили… Да…
Неожиданно в лесу кто-то охнул и громко, по-детски, надрывно заплакал.
— А-а… — старик отпил глоток чаю. — Пущай плачет, ты внимания не обращай.
— Так ведь вон как разревелся.
— Это он душу зазывает.
— Кто?
— Он. — Дед многозначительно вытаращил глаза, и сразу стало понятно, что этот «он» — важная персона, хоть и не имеет имени.
— А может, это, деда, черт, — сказал Игорек и сам поразился своей мысли, ведь в школе их учили, что ни чертей, ни дьяволов, ни леших, ни богов нет, это все в сказках, а есть в мире только то, что знает человек и не знает. Игорьку стало неловко, и он поправился: — Только я знаю, нам в школе говорили, ни бога, ни чертей нет.
— Есть иль нету, не нам судить. Твоей учительше-то сколь годов?
— Молодая, — махнул рукой Игорек. — Мы ее и не боимся.
— Вот видишь. А моя бабушка, царство ей небесное, сто лет прожила и в бога верила.
— Темная была, — авторитетно определил Игорек.
— Как же темная, — обиделся старик, — если сто лет прожила, за сто лет и чурбак ума наберется. Или вот тоже он… Ишь как плачет! — Он поднял кверху палец и скосил глаза, будто хотел увидеть этого невидимого «его» у себя за плечом. — Ишь! Не зря он так плачет. Вот ты ему поверишь, а он тебя в глухомань и заведи и брось… И дороги домой не сыщешь, сгинешь. Сколь народу так ушло… Все молодые, глупые, кто его повадку не знает. А теперь видишь в чаще огоньки — это души их бродят, обманутые. Налей чайку-то… — неожиданно обыденно и просто закончил дед и подставил кружку.
И Игорек, забыв о намерении больше старику не наливать, черпнул из котелка чаю. Он, конечно же, не верил дедовским россказням, потому что знал — земля вертится и летает, как большое яблоко, вокруг солнца и между звезд, а бога нет и дьявола нет, но все-таки ведь кто-то плачет в чаще и огоньки мигают. Или вон как истошно вопит, небось со злости, что ему не верят, не идут на голос. Не-е, как хотите, а тут что-то есть. Может быть, и земля вертится, и тот в чаще живет.
…Сколько себя помнил, Игорек не любил, даже боялся укладываться спать, ему было жаль времени, в которое могло тоже произойти интересное, и казалось, что больше он не проснется, а если и проснется, все будет по-другому, не так, как прошедший день.
В шалаше было прохладно. А один, наверное дежурный, комар все-таки остался, не убоялся дыму, когда дед головней выкуривал мошкару и прочую нечисть, и зудел этот комар, зудел, мешая Игорьку думать. А поразмыслить было о чем.
Тот в чаще плакать перестал, наступила тишина, лишь изредка заполошно гукал филин: «ху-гу!», «ху-гу!», но мальчик уже знал — это филин — и не боялся. Правда, встретиться с ним взглядом он не хотел бы, но рядом ворочался и постанывал дед, и лежали они в шалаше, сюда филин залететь никак не мог.
— Ох-ох, помру я, Игорюша! — неожиданно громко и болезненно сказал старик. — Помру!
— Что ты, деда? — Игорек не испугался, дед всегда так стонал и по утрам, когда у него ломило поясницу, и перед непогодой.
— Сердце чёй-то схватило. — Старик поправил на внуке одеяло. — А ты спи, спи, может, оно отпустит еще. И ничего не бойся, не бойся.
— Дедушка, я с тобой, что ты… — Губы у Игорька слипались и разговаривать не хотели. Он повернулся на правый бок, как учили еще в детском садике, и увидел себя идущим по лесу, кругом страшные, темно-синие сосны и ели, а между ними огоньки, огоньки, и плачет кто-то горько-горько, плохо ему. И не хочет Игорек идти, а только ноги сами идут, ведь плачет кто-то: беда у кого-то, а в беде надо помогать, и идет, и идет Игорек. Только вдруг плач затих, и огоньки потухли, и все остановилось, стихло, потом зажглись на сосне два глаза и раздался хохот. И понял Игорек, что над ним смеются, над ним, что облапошил его этот неведомый из чащи, а он, Игорек, уже и не Игорек вовсе, а дедушка, и сел на пенек отдохнуть дедушка, и говорит, обращаясь к зарослям: «Устал, ты не знаешь, как я устал, потому знал, что ты врун, но шел за тобой, думал, может, старика ты не будешь обманывать, думал, узнаю, а вдруг правда кто-то плачет, плохо кому-то. Ан нет. На нет и суда нет. Теперь я твой, только внука моего пока не трожь».
И в это время из темноты вышла Катька-Катерина с рысью. «Михеич, помнишь меня?» — «Помню, Катерина». — «Хочешь, рысь моя тебя выведет отсюда?» — «Нет». — «Почему?» — «Долго сказывать. Я ведь сам сюда пришел, в эту чащобу, потому что верил всю жизнь, и раньше все хотел пойти, да люди отговаривали, а теперь уж у меня годы не те, чтоб взапятки вертаться. Не те годы, страху нету». — «Ну, дело твое», — сказала Катька и исчезла, а за нею и рысь ушла, только два раза оглянулась и посветила на деда любопытными и хитрыми зелеными глазами.
— А как же я-то, деда? — закричал Игорек. — Я с тобой хочу, ведь ты — это я, я! Игорек! — Он кричал так громко, что проснулся.
В шалаше было тихо, и только по-прежнему зудел комар, а может, это уже был другой, прилетевший первому на смену. Игорек пошарил рукой, деда рядом не было, и, вытолкнув из лаза сенную пробку, которой они закрывались от гнуса, мальчик выполз наружу.
Старик лежал возле умирающего костерка. «Душно, наверное, стало», — подумал Игорек и присел рядом со стариком… Он сломал пару сучьев и подбросил в костер. Пламя пыхнуло, будто обрадовавшись новой добыче и боясь, что она может ускользнуть, потом успокоилось, опало, и сучья загорелись, затрещали, разбрызгивая в черную темень красные искры.
Игорьку не хотелось смотреть в чащу, но темнота вокруг костра притягивала, и он огляделся. Из глубины тьмы, помигивая, светили холодные зеленые огоньки, они звали, манили, но мальчик знал, что это обман, он теперь знал это. Потом где-то запела птица, но неожиданно, словно ветка сломалась под ногой нерасторопного ходока, недовольно гукнул филин, и все стихло, стихло, и, будто обиженный маленький ребенок, кто-то заплакал в чаще.
— Деда, мне страшно, — затормошил Игорек старика. Но старик не отвечал. Он будто спал, но спал слишком уж спокойно, слишком тихо.
— Деда! Деда! — Игорек затряс его сильнее, но дед даже не шевельнулся. Старик лежал на левом боку, будто хотел придавить боль в сердце и прикончить ее, правая рука его вцепилась в землю, и несколько травинок торчало между пальцами.
«Умер, — подумал Игорек. — Ведь он на огоньки пошел! Нет, он заболел, заболел… — пытался успокоить он себя. — Утром он проснется и пожалуется на поясницу… Если бы здесь был телефон, можно было бы вызвать «неотложку»!»
Надо было позвать взрослых.
Игорек знал, что на другом конце поляны шалаш их соседей по покосу, и с вечера там виднелся костер, но сейчас он тоже, видимо, угас и превратился в один из мигающих в темноте огоньков. Но он там был! Игорек взял на всякий случай головню из костра и пошел в темноту, туда, где горько кто-то плакал и мигали огоньки, обманные огоньки, но он знал — один из них настоящий, только бы не заплутать.
Внимание!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.
Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.