Финский же народ, на помощь которому, по официальной версии, выступила Красная армия, в зафиксированных высказываниях выступал отнюдь не в качестве потенциального союзника, а в качестве объекта освобождения, либо, гораздо чаще, в качестве упорного и фанатичного противника.
Постепенно, в ходе Второй мировой войны, особенно во время «битвы за Британию», в советском массовом сознании, наряду с традиционным недоверием к Англии, складывается уважительное и сочувственное отношение к ее борьбе с фашизмом. Британский журналист А. Верт приводит такие высказывания своих советских собеседников, относящиеся к 1940 г.: «Знаете, сама жизнь научила нас быть против англичан — после этого Чемберлена, Финляндии и всего прочего. Но постепенно, как-то очень незаметно мы начали восхищаться англичанами, потому, очевидно, что они не склонились перед Гитлером»{566}.
Отношение к Франции, которую традиционно воспринимали в России с симпатией, было тем более позитивным и, после ее оккупации нацистами, сочувственным, несмотря на дипломатическое признание правительства Виши и все зигзаги официальной пропаганды.
Что же касается Соединенных Штатов, как заметил американский исследователь Ф. Баргхорн, учитывая общее отношение к США как советского руководства, так и, особенно, широких масс, «было нетрудно “продать” Америку» в качестве союзника{567}.
Повороты в пропаганде и неопределенность в общественных настроениях хорошо иллюстрируются воспоминаниями современника: «…Помню газеты с портретами улыбающихся вождей В.М. Молотова и И. Риббентропа, мамины слезы, чей-то успокаивающий голос: “Это — ненадолго. Там, наверху, соображают”. Еще помню разговоры такого рода: будем ли мы сражаться с Англией?.. Уже с зимы 40-го года пошли разговоры, что Гитлер на нас непременно нападет. Но в окнах ТАСС — плакаты с совсем иным противником. На одном из них изображен воздушный бой; наши самолетики красные, а вражеские — из них половина уже сбита и горит — черные, с белыми кругами на крыльях (белый круг — английский опознавательный знак)»{568}. На самом деле на плакате 1938 г. «Воздушный бой» (авторы В. Дени, Н. Долгоруков, А. Юмашев) были изображены японские, а не английские самолеты{569}. Характерна, однако, ошибка мемуариста.
Впрочем, слухи о войне с Англией продолжали распространяться; особенно сильны они были в только что присоединенной Прибалтике. Так, в Литве в ноябре 1940 г. «пустили слух, что вот прилетят английские бомбардировщики и начнут бомбить город Вильнюс, что Советская власть здесь установилась ненадолго и т. д., придут немцы или англичане…» И далее: «Классовый враг использует это недовольство [ростом цен — авт.], говоря, что при Советской власти нет товаров, все дорого и что скоро придут немцы, англичане и вернутся поляки»{570}. Набор потенциальных противников, они же союзники в борьбе против «Советов», представляется для конца 1940 г. совершенно невозможным (немцы и англичане воюют против друга, Польши не существует вообще), но таковы уж законы массового сознания. Соединяя несоединимое, оно тем самым явственно выделяет главное. Для тех дней, пожалуй, это было для Прибалтики разочарование в Советской власти и надежды на восстановление независимости любым путем.
Тем не менее международная ситуация, сложившаяся к весне 1941 г., многих наблюдателей, особенно хорошо информированных, подталкивала к определенным выводам. Писатель В. Вишневский возглавлял Оборонную комиссию Союза советских писателей, редактировал журнал «Знамя», присутствовал на закрытых совещаниях в Главном управлении политической пропаганды Красной армии, общался с крупными военными деятелями того времени, к тому же, зная иностранные языки, постоянно слушал сообщения английского, немецкого, французского радио. Весной 1941 г. в его дневниках появляются записи о возможных вариантах дальнейшего развития событий. Запись от 10 февраля: «Наше выступление против Германии и “оси” — в выгодный момент, в блоке с “демократическим блоком”…» Запись от 15 марта: «Мы выступаем, чтобы доломать Гитлера, в коалиции с “демократиями” Запада. Вариант наиболее ходовой в общественных разговорах [курсив мой — авт.]». И вместе с тем (в записи от 3 марта) — «с англо-американским миром — враги второй очереди — возможен компромисс, лет на 10–15»{571}.
Однако ни политическое, ни военное руководство по-прежнему не рассчитывало на каких-либо союзников в будущем столкновении с Германией, которое становилось все более вероятным. Об этом говорит в частности тот факт, что на стратегических играх в Генштабе РККА в январе 1941 г. во вводных союзники СССР не фигурировали (союзником «западных», т. е. Германии, во второй игре выступали «южные», очевидно, Румыния){572}. В беседе с В. Вишневским в апреле 1941 г. К.Е. Ворошилов «еще раз сказал о полной ненадежности англичан»{573}.
В военные годы представления о внешнем мире приобретают явственную черно-белую окраску. Мир делится на врагов, которые воспринимаются совершенно по-особому{574}, на союзников и на нейтралов. Нейтралы, впрочем, за редким исключением, привлекают внимание лишь в качестве потенциальных противников или потенциальных союзников.
В первые дни войны, в речи И.В. Сталина 3 июля 1941 г., было сказано о том, что советский народ имеет «верных союзников в лице народов Европы и Америки, в том числе в лице германского народа [курсив мой — авт.]»; сочувственные заявления западных правительств были упомянуты лишь вскользь{575}. Любопытно, что подобная формулировка содержится в очерке И. Эренбурга, написанном еще 22 июня: «У советского народа есть верные союзники — это народы всех порабощенных стран — парижские рабочие и сербские крестьяне, рыбаки Норвегии и жители древней Праги, измученные сыновья окровавленной палачами Варшавы»{576}.
Однако уже 12 июля в Москве было подписано советско-английское соглашение о совместных действиях против гитлеровской Германии, положившее начало оформлению антигитлеровской коалиции. Тон советской прессы и пропаганды стал меняться в благоприятную для союзников сторону. Так, выступая на торжественном заседании 6 ноября 1941 г., Сталин упомянул о существующих в США и Англии демократических свободах и подчеркнул, что «Великобритания, Соединенные Штаты Америки и Советский Союз объединились в единый лагерь, поставивший себе целью разгром гитлеровских империалистов и их захватнических армий»{577}.
Громоздкая пропагандистская машина перестраивалась. Агитационно-массовая работа в новых условиях — условиях войны — значительно расширилась, во многих организациях ежедневно проводится читка газет… Лекции по международному положению привлекают массу людей»{578}, — отмечалось в докладной записке отдела пропаганды Сталинского райкома партии г. Омска уже в конце июля 1941 г. Вместе с тем процесс перестройки пропаганды был непростым и не слишком скорым, и в октябре 1941 г. в материалах Омского обкома подчеркивалось, что «массово-разъяснительная работа на предприятиях в должной мере, как этого требует военное время, не развернута, редко проводятся квалифицированные доклады и беседы»{579}.
Постепенно значительное место в тематике лекций и бесед заняли сюжеты, связанные с созданием и укреплением антифашистской коалиции. В 1942–1944 гг. в разных концах огромной страны читались такие лекции, как «Общность коренных интересов и укрепление боевого союза СССР, Англии и США в ходе войны»; «Антигитлеровская коалиция великих держав»; «Могучая антифашистская коалиция СССР, Великобритании, США и народов, порабощенных Гитлером»; «Боевой союз СССР, Англии, США против гитлеровской Германии и ее союзников»; «О втором фронте в Европе»; «Единый удар с востока и запада потряс до основания гитлеровскую военную машину»; «Усиление роли СССР в антигитлеровской коалиции»; «Война на Тихом океане»; «Борьба за восстановление демократической Польши» и др.{580}
Порой в этом перечне встречались лекции, тематика которых мало соответствовала задачам укрепления союзнических отношений, например, «Три похода Антанты». Справедливости ради надо сказать, что подобные темы встречаются очень редко. И все же как-то не верится в обычный недосмотр партийного аппарата. Не исключено, что подобные лекции должны были напоминать слушателям о «классовом характере войны».
Подтверждением этому является следующее высказывание заведующего отделом пропаганды одного из свердловских райкомов в сентябре 1944 г.: «В нашей пропагандистской работе мы освещаем вопросы Великой Отечественной войны и подчеркиваем ее народный характер. Это правильно. Но часто мы затушевываем ее классовый характер… Мы обязаны в нашей устной пропаганде подчеркивать и классовый характер. Партийному активу понятно, что не все вопросы мы можем поставить в газете “Правде”, в журнале “Большевик” о классовом характере войны. Тут мы связаны» (в документе последнее предложение было помечено от руки двумя вопросительными знаками на полях; видимо, подобные откровенные высказывания не представлялись бесспорными даже работникам обкома)