{614}. Речь в данном случае идет о роспуске Коминтерна и некоторой нормализации отношений с церковью.
Довольно осторожно реализовывалось и положение об усилении «наступательного характера» пропаганды. Так, в январе 1944 г. секретарь ЦК компартии Литвы А. Снечкус предложил А.С. Щербакову для сбора средств на эскадрилью самолетов «Советская Литва» привлечь литовцев из США, Канады, Южной Америки, причем «не только просвещенные круги американских литовцев, но и проникнуть в литовские массы, находящиеся под влиянием враждебных партий и организаций». Снечкус просил согласия на проведение такой кампании, однако (видимо, по рекомендации НКИД) было решено от этой идеи отказаться{615}. Тем не менее весной 1944 г. один из сотрудников советского Генконсульства в Нью-Йорке, литовец П.И. Ротомский (Ротомскис), направленный в США по просьбе Снечкуса специально для работы с местной литовской общиной, регулярно выступал на митингах и собраниях, участвовал в сборе денег в помощь Советской Литве, а главное, разъяснял американским литовцам, за что борется литовский народ, и разоблачал «антисоветских деятелей, которые везде кричат, что литовский народ с оружием в руках выступит против приближающейся Красной армии»{616}.
В начале 1945 г. в советской пропаганде появился новый мотив: осуждение раздающихся на Западе призывов к примирению с немцами. В статье «О моральном облике нашего народа», опубликованной в журнале «Большевик» и вскоре изданной отдельной брошюрой, М.И. Калинин специально остановился на этом вопросе. «Ненависть к фашистским извергам мы считаем священной, — писал он. — Но вот один американский журналист, отзываясь в общем положительно о книге Эренбурга “Война”, заметил, что она теряет свою ценность из-за того, что в ней много ненависти к немцам. Это — не случайное мнение. В Америке, как и в Западной Европе, значительный слой людей избегает острых формулировок и не вносит большой страстности в борьбу с фашизмом. Дескать, умеренность более действенна, и вообще ненависть чужда благородным человеческим чувствам»{617}.
Подводя итог, можно согласиться с мнением Ф. Баргхорна о том, что с 1944 г. советская пропаганда постепенно возвращается к предвоенным представлениям о США и Западе в целом{618}.
В массовом сознании образ союзника предстает в самых различных ипостасях (необходимо оговориться, что речь идет прежде всего о настроениях в советском тылу). Наряду с позитивными представлениями часто встречаются и проявления традиционного недоверия (особенно в отношении Англии), которое лишь усугубилось в предвоенные годы.
Существует точка зрения, что в условиях тяжелейшей войны усилилось негативное отношение к Западу. «В свете немыслимой жестокости агрессора… бледнела сталинская антикапиталистическая пропаганда. Осознание этого трагическим образом изменило представление русского народа о соседях на Западе в целом. Если страна Гёте способна на нечеловеческую жестокость, то может ли быть страна Шекспира лучше? Отныне русские связывали представление о западной эффективности с бомбардировками мирных городов, сожженными селами, увезенными в неволю соотечественниками, с тотальным истреблением людей. Понадобится еще немало времени, прежде чем в генетическом коде восточноевропейских народов ослабнет это представление», — утверждает А.И. Уткин{619}.
Конечно, нельзя исключить, что подобные настроения реально существовали в огромной стране. Однако вывод историка представляется слишком однозначным и обобщающим. По крайней мере, ни в информационных материалах НКВД—НКГБ, ни в документах партийных органов, ни в опубликованных дневниках и мемуарах таких высказываний не встречается. Что же касается «восточноевропейских народов» за пределами СССР, их отношение к Америке и Англии в послевоенные годы вряд ли можно оценивать таким образом.
В одной из первых работ, посвященных теме восприятия союзников советским обществом, утверждается: «Никаких опросов населения в СССР тогда не проводилось, но по сохранившимся воспоминаниям о войне нет оснований утверждать о наличии каких-либо расхождений общественного мнения с официальной позицией в отношении союзников»{620}. Действительно, социологических опросов в современном понимании тогда не существовало, но в какой-то степени их заменяли информационные материалы НКВД, партийных и советских органов, а также доступные сейчас историкам документы личного происхождения.
Основываясь на этой источниковой базе, можно попытаться восстановить спектр настроений, существовавших тогда в советском обществе по отношению к союзникам. Открытым остается вопрос об относительном удельном весе тех или иных настроений; об этом можно судить лишь по частоте упоминаний об этом в документах, отдавая себе при этом отчет, что внимание, например, информаторов НКВД к тем или иным высказываниям далеко не всегда отражает их реальную распространенность.
Тем не менее очевидно, что общественное мнение далеко не сводилось к воспроизведению положений официальной пропаганды. Как будет показано ниже, существовал очень широкий спектр мнений в отношении союзников, от абсолютно позитивных, до резко негативных, иногда неожиданных, иногда весьма — с точки зрения современного историка — обоснованных и рациональных.
Нельзя не согласиться с В.В. Позняковым, который пришел к выводу, что «советской внутренней пропаганде удалось добиться многих из поставленных перед нею целей… ей удалось отделить в массовом сознании советского народа «простых людей» этих стран от их политических и государственных структур»{621}. Впрочем, существует и иная точка зрения. Так, А.В. Фатеев полагает, что «советский пропагандистский аппарат, пресса сделали немало для создания позитивного образа союзников по оружию — США, Великобритании. В результате среди значительной части народа, интеллигенции возникли иллюзии относительно возможностей длительного послевоенного сотрудничества с либеральными державами антигитлеровской коалиции»{622}. Представляется, однако, что подобные настроения существовали не столько благодаря, сколько вопреки официальной пропаганде (тем более, что они фиксировались и до войны, хотя высказывались гораздо осторожнее и, как правило, в узком кругу){623}.
Уже в первые дни войны в сводках НКГБ были отмечены высказывания о том, что политика Литвинова, направленная на союз с Англией и Францией, была верной. Характерно, что подобные высказывания проходили по разделу «антисоветских», один из говоривших это был арестован{624}. Очевидно, «органы» еще не успели осознать новую международную реальность, несмотря на заявления с обещаниями помощи со стороны правительств США и Англии, прозвучавшие 22 июня. Впрочем, в дальнейшем, особенно в 1941–1942 гг., в таких же сводках НКВД сомнения относительно результативности отношений с союзниками, не совпадающие с тоном прессы на данный день, также проходили по разряду «антисоветских»{625}.
Как отмечает, основываясь на ленинградских материалах, Н.А. Ломагин, «сближение СССР с Англией и США в первые недели войны воспринималось населением с большой настороженностью и не являлось существенным фактором в развитии настроений — война с Германией представлялась своего рода дуэлью, в которой «демократии» в лучшем случае будут играть роль честных секундантов». И далее: «Большой интерес к международным событиям, которые в довоенном Ленинграде скорее напоминали мечты и грезы, нежели имели какое-нибудь реальное значение, через два месяца войны практически полностью исчез, уступив место насущным вопросам борьбы за выживание… По-прежнему по отношению к демократическим государствам доминировало недоверие»{626}. Действительно, такие настроения были распространены и неоднократно фиксировались в разных регионах, но вряд ли они столь безоговорочно преобладали в массовом сознании.
Любопытно мнение инженера Ладыженского, высказанное в августе 1941 г.: «Надо было начать войну с Германией нам, и тогда, когда Германия воевала с Францией. Сейчас Англия добилась своего, она столкнула своего злейшего конкурента — Германию с идеологически чуждой и по мнению Англии подлежащей ослаблению Россией… Наверно Англия раньше предлагала нам воевать против Германии, тогда бы для последней действительно были два фронта и мы бы победили»{627}.
Сразу же вспомнили о том, что уже пришлось пережить народам европейских стран, в частности, Великобритании. Незаметно Отечественная война стала восприниматься как продолжение Второй мировой, причем СССР как бы с самого начала оказывался «на правильной стороне», выступая чуть ли не союзником, преемником в качестве главного противника Германии, и уж, во всяком случае, товарищем по несчастью относительно Англии. Это ощущение хорошо передал в своей документальной прозе С. Кржижановский, назвавший защитные полоски на московских окнах «стеснительной, мешающей и солнцу, и глазу одеждой с чужого лондонского плеча». И добавил: «А там и сама война с лондонских плеч на наши»{628}.
И все же постепенно осознавалась важность формирования антигитлеровской коалиции. О том, какое значение придавали советские граждане союзу с западными державами, говорит следующий факт. В октябре 1941 г. на предприятиях г. Омска были проведены собрания, посвященные итогам трех месяцев войны. Как отмечал в докладной записке секретарь горкома ВКП(б), «большинство присутствующих интересовали такие вопросы: взаимоотношения между Китаем и Японией, позиция Турции и Японии в происходящей войне, чем конкретно помогают Англия и США Советскому Союзу в борьбе с нацизмом, почему Англия активно не выступает против Германии»