Сын полковника вышел из машины, любезно открыл заднюю дверцу и галантно подал Ирине руку.
– Я – к нотариусу, а ты пока пересчитай деньги, – сказала Ирина.
– Правильно, – подмигнул ей полковник. – Деньги – счет любят, – вынул из "бардачка" газетный пакет, подал его Шитову: – Здесь ровно, как уговаривались.
Шитов никогда раньше не видел столько денег сразу, однако никакого волнения сейчас не испытывал. Добросовестно пересчитал пачки новеньких купюр, и пальцы у него, представьте, ни разу не задрожали. Вот разве что – было грустно немного… Вот эта пачка – новенький японский телевизор, которые они оставляют в квартире. А вот эта – недавно купленный холодильник, который они тоже с собой не заберут… И снова деньги, и опять вещи, привычные и родные. И еще, и еще… Шитов считал, а полковник снисходительно поглядывал на него через плечо. За квартиру покупатель был уже спокоен.
– Все правильно? – спросил он, едва лишь Шитов закончил подсчет.
– Все правильно, – отозвался тот. – Ну а оформление, как мы и договаривались, за ваш счет.
– Да, конечно.
Ирина появилась минут через двадцать. Вслед за ней шел сын полковника и торжественно нес документы.
– У нас – все, – сказала Ирина. – А как у тебя, Женя?
– Полный порядок.
Полковник мельком взглянул на документы, передал папку сыну, спросил:
– Уезжать, вы говорили, сегодня будете?
– Да, прямо сейчас. Только вот соберемся… Но это, в принципе, быстро. – Шитов достал из кармана ключ, протянул его полковнику. – Вот, пожалуйста. Часа в четыре можете приходить. Мы уже уедем.
– Нет, я вас, конечно, не тороплю…
– Ничего, не волнуйтесь. Все нормально, – успокоил Шитов. – Мы уже и билеты взяли. На автобус.
– Паромом, значит, решили ехать?
– Ну да…
Часа через два в квартиру позвонили.
Дверь открыл сын полковника.
– Вам кого?
На пороге стоял какой-то парень с жестким, скуластым лицом. Глаза у незнакомца были холодными и выжидающими.
– Извини, земляк, мне бы Женю…
– Какого Женю?
– Да который здесь живет!
Сын полковника хмыкнул:
– Все, уже не живет. Продал квартиру и уехал.
– Хотел напоследок с Женькой выпить. Выходит, опоздал, – Парень вздохнул, словно бы потерял лучшего друга. – В аэропорт поехал?
– На паром… В Холмск уехал.
Жена ушла из-за стола первой. В маленькой комнате, где им постелили, вынула из сумки пакет с деньгами, придавила его подушкой. Не раздеваясь, легла поверх покрывала. Уснула мгновенно. А Шитов все сидел на кухне вместе с Сазоновым-старшим, пил водку – и говорил, говорил… Шитов чувствовал, что никогда больше не вернется на Сахалин, никогда больше не будет сидеть с братом погибшего друга за одним столом, и потому напоследок ему хотелось крепко напиться.
– Жаль братишку, – говорил Сазонов, то и дело прищуриваясь и придавливая веками невольные слезы. – Он ведь младше меня был… А вот видишь, что получилось? Он – умер, а я – живу… – Брат опять налил до краев, поднял свой стакан. – Давай. Выпьем. За Юрку.
– За Юрку…
Шитов поелозил глазами по столу, ухватил ломоть кетового балыка, зажевал им очередную порцию водки. Сазонов вышел из кухни и через минуту вернулся, держа в руках тоненькую книжечку Юркиных стихов.
– Мать прямо на тебя молится, Женя, что помог Юркину книжку напечатать, – сказал он. Шитов молча кивнул в ответ. Говорить ему сейчас не хотелось.
Два года назад, в годовщину Юркиной смерти, Шитов приехал в Холмск. Один. Посидел у друга на могиле, помянул как мог. Потом зашел к Сазоновым, взял Юркины стихи. А назавтра, вернувшись в Южный, отправился в местное издательство.
– Какой сборник! О чем ты, Женя, говоришь? – редактор из молодых, и сам неплохой поэт, наскоро перебрал стопку измятых листков. – Нашим-то, местным "классикам", бумаги не хватает, а ты хочешь, гм… начинающего издать.
– Юрка – не начинающий, – возразил Шитов. – Все, что он начинал, завершилось вместе с ним. И мы должны…
– Лично я ничего не должен, – прозвучал ответ. – Да и стихи у него, надо прямо сказать, не ахти… Я не прав?
Шитов молча собрал листки и пошел к двери.
– Постой, Женя, не торопись, – вид у редактора был смущенный. – Давай сделаем так. Ты пока готовь рукопись и сдавай ее в издательство. Ну и в писательскую организацию отнеси. Если дадут хорошую рецензию – что ж, мы, может, и напечатаем. Ну а если нет, то… извини. У нас вон их сколько, авторов, своей очереди ждут, – и показал на шкаф, и в самом деле чуть не полностью набитый рукописями.
Над стихами Шитов просидел два месяца. Отписав свои положенные строки в газете, по вечерам брался за Юркину книгу. Почти все стихи в свое время побывали в руках штатных рецензентов, и листочки пестрели пометками тех, кто учил молодого поэта уму-разуму. "Неточно", "неверно", "неудачно" заявляли пометки. Шитов скрипел зубами и правил, правил… Через два месяца книга была готова. Рецензенту из местных только и оставалось, что рекомендовать сборник к изданию. А о том, что когда-то Юркины стихи ругали на всех областных семинарах, теперь уже не вспоминал никто.
… К часу ночи они оба были пьяны и печальны от воспоминаний. Вот только одному из них можно было отсыпаться хоть до обеда, другому же через несколько часов нужно было ехать в порт.
– Говорят, вроде бы погода налаживается, значит, утром паром должен быть, – сказал Сазонов, вернувшись из прихожей. – Сейчас звонил знакомому диспетчеру, он врать не будет… Вот только с билетами надо бы подсуетиться, а то может их и не быть. Вчера на Ванино два парома не пошли, а народу нынче много на материк едет.
– Ничего, я билеты достану, – сказал Шитов. – Кину пару сотен в окошко – найдут как миленькие!
Сазонов присвистнул:
– Ого! Откуда лишние деньги? Банк ограбил?
– Сберкассу, – сказал Шитов с серьезным видом. Говорить о проданной квартире ему почему-то не хотелось.
– Ну раз кассу, тогда… дам совет. Имей в виду, совершенно бесплатный.
– Что за совет?
– Как зайдешь на паром, тотчас же садись на свои деньги и не вставай с них до самого Ванино. – Сазонов говорил полушутя-полусерьезно. Взялся за бутылку, примерился к стакану, налил. Отыскал взглядом второй стакан, плеснул и туда двести капель.- Ну да ведь тебе бояться нечего, не миллионы же с собой везешь! Давай-ка лучше выпьем по одной – и спать. Хотя бы часа на три тебе надо прилечь. Да и я уже хорош, кажется…
Шитов поднял стакан, сделал глоток, протолкнул его вторым глотком в горло и захрустел огурцом. Потом спросил:
– А если все-таки я миллионы везу, тогда как?
Сазонов рассмеялся – пьяно и хрипло, от души:
– Так вот же я тебе совет и даю: спрячь эти миллионы… ну я говорил, куда… и сиди на них до самого Ванино. Сиди – и не дыши. Вот так! Уловил?
И Шитов, враз прикусив язык, ответил:
– Уло… ик!.. вил.- / Уловил, значит/.
А кухня уже плыла у Шитова в глазах, качалась лампочка под потолком, и куриным яйцом растекался по стене свет, оставляя на извести красно-желтые разводы. А до парома оставалось Шитову всего ничего – часов пять. Или шесть. И отоспаться-то некогда…
В своих описаниях Сахалина литераторы и журналисты похожи на шкодливых детей: то и дело крадут друг у друга образ гигантской рыбы, распластавшейся на глади Охотского моря. И в самом деле, остров удивительно похож на обитательницу морских глубин, однажды явившуюся человеку во всем своем великолепии. Но зачем? Неужели лишь для того, чтобы на излете тысячелетия эта 'рыба' угодила в расставленные сети?
Остров щедро кормит людей уже не одну сотню лет, однако по-настоящему его начали обживать лишь в конце 19-го века. Царское правительство поступило по государственному мудро, заставив покорять дикий край отверженных мира сего – каторжан. Им – наказание, а Государству Российскому – дармовая рабочая сила. Ну не честных же верноподданных здесь гробить?!
Каторжане прокладывали дороги и строили мосты, обживали поселки и рыли шахты. Прокормиться здесь было легко: заливы и реки кишели рыбой, в лесах было вдоволь зверья и птицы. И хлеб каторжане сеяли, и медком баловались. А освободившись с каторги, воронежцы да тамбовцы оставались здесь же, на острове, вольными поселенцами. И дети каторжан уже считали его своей родиной.
Сахалин всегда держался особняком от материковой России. Открытый казаками в середине 17-го века, остров регулярно посещался ими для сбора ясака у местного населения – айнов. И все это время шли разговоры о том, чтобы взять Сахалин 'под государеву руку'. Однако прошло двести лет, прежде чем Николай 1 наконец-то решился официально присоединить остров к Государству Российскому.
Первое военное поселение – Муравьевский пост – был открыт в сентябре 1853 года. Просуществовал он чуть меньше года и был снят в связи с началом Крымской войны. Откровенная трусость государя (где – Сахалин, а где – Крым?) сильно осложнило в будущем взаимоотношения России с Японией в вопросе заселения и освоения Сахалина. К тому времени, как здесь вновь появился русский военный пост, на этот раз Корсаковский, айны успели прижиться на острове, а Япония – привыкнуть к мысли, что остров принадлежит ей, а не России.
Впрочем, до поры до времени Япония на остров не претендовала.
До самой русско-японской войны Сахалин жил бедно, но вольно (каторжане – не в счет). И все это время настойчиво стремился выйти из-под влияния Москвы. На словах признавая государственную власть, Сахалин мало что делал, чтобы ее укрепить. Так что для японцев, высадившихся здесь в 1905 году, не составляло никакого труда захватить всю южную часть острова, от Корсаковского поста до Александровского. И хотя на зов тогдашнего губернатора, генерала Ляпунова, пришли в ополчение сотни каторжан, рассчитывая за свой героизм получить досрочную свободу, остров смог продержаться лишь считанные дни.
Генерал-губернатор Ляпунов сдался японцам одним из первых!
Ляпунова вместе с офицерами с почетом увезли в Японию – в плен. А ополченцам-каторжанам японские солдаты рубили головы в зарослях сахалинского бамбука за поселением Рыковским…