Откинув одеяло, старуха встала. Полуодетая, косматая и седая, она походила на бабу-ягу.
— Куда это? — спросил я. — Сиди на месте. Я через минуту уйду.
Но мне не хотелось подниматься, мне не хотелось ни о чем думать. Тупое равнодушие охватило меня. Теперь уж незачем и некуда спешить. Там, в плавнях, вереницей идут люди. Хлюпает под ногами вода. Шуршат и качаются камыши. Таня тоже идет с ними. В дзотах у железной дороги ворчливо переговариваются немцы. Кто-то ползет с гранатой в руках к амбразуре. Может быть, это Близнюк? А потом…
Дверь в соседнюю комнату отворилась. На пороге стояла девушка в накинутом на плечи пальто. Сонно щуря глаза на свет, она спросила голосом обиженного, еще не проснувшегося ребенка:
— Что вы не спите, мама? Уже первый час» а вы…
Она увидела меня, и темные, блестящие глаза ее испуганно расширились.
Я хотел встать, но вдруг комната повернулась куда-то вправо и вверх, пол, оказавшись наверху, стремительно обрушился на меня, и я погрузился в мягкую, ватную тишину…
Я не знаю, сколько времени я был без сознания. Я слышал какие-то голоса, доносившиеся издали, будто через толстую стенку; я чувствовал, как чьи-то руки подняли и понесли меня, и я сопротивлялся и хотел закричать, но не услышал собственного голоса; я помню, как яркий свет ударил мне в лицо, и, заслонив его собой, кто-то наклонился надо мной; я помню, как пронзительная, сверлящая боль охватила мне руку и отдалась во всем теле. На секунду я открыл глаза и опять увидел девушку и косматую старуху. Они туго перевязывали мне рану.
— Терпи, терпи! — прикрикнула старуха. — Не всем казакам в атаманах быть.
Потом кто-то — я не знаю кто — накрыл меня одеялом, и, уже засыпая, я услышал голос:
— Ничего, отоспится…
Проснулся я внезапно и сразу, будто меня сильно встряхнули. Было темно, но сквозь ставни пробивался свет. В соседней комнате слышались шаркающие шаги.
— Вы можете подняться? — услышал я тихий шепот и понял, что этот шепот и разбудил меня.
Все сразу вспомнилось мне: несколько дней блужданий и поисков, вчерашняя встреча с мальчишкой, стрельба, подвальная комната, в которую я ввалился. Значит, сегодня шестнадцатое… А это… Это было в ночь на шестнадцатое…
Я вскочил. Возле кушетки стояла вчерашняя девушка.
— Сколько времени?.. Где мои вещи?
Я сразу увидел их: сапоги стояли рядом, на спинке стула висел пиджак. Я потянулся за ним и по тяжести его сразу понял: револьвер на месте.
— Вам придется уйти, — торопливым шепотом сказала девушка. — И поскорее, пожалуйста, потому что…
— Сколько времени?
— Пятый час уже… Вы понимаете, мы не можем… Они вот-вот придут…
— Кто они?
— Немцы. Они с утра все обыскивают. Квартал за кварталом. Наш квартал тоже оцеплен, но я расскажу вам, как выйти… Тут через балку вы пройдете, вас никто не заметит. Только скорее, пожалуйста…
Она стояла спиной ко мне, напряженно прислушиваясь к тому, что делалось в соседней комнате и на улице. Я быстро одевался. Левая рука, туго перевязанная выше локтя, сильно болела. Болели и ноги: я с трудом натянул сапоги. И только, когда я оделся, до меня дошел смысл слов: «Пятый час…»
— Это я столько спал?
Она повернулась ко мне, и в полумраке я различил ее большие испуганные глаза.
— Мы не хотели будить вас, но сейчас…
— Ясно.
Я надел пиджак и прошел в соседнюю комнату. Там, торопливо собирая в узел какие-то вещи суетилась старуха.
— Отоспался, сокол, так и лететь самое время, — неприязненно встретила она меня и тут же набросилась на дочь: — Где тот отрез коверкотовый? Опять бросила где ни пришлось?
— Откуда я знаю, куда вы его спрятали, мама, — отозвалась девушка, бросив беспокойный взгляд на открытую дверь. И повернулась ко мне: — Возьмите вон, поешьте по дороге.
Она показала на стол: там лежала краюха хлеба с крохотным ломтиком сала.
Старуха, уже завязавшая свой узел, подошла к столу.
— Бери, бери, сокол, да уходи поскорее по- добру-поздорову. — Отложив в сторону сало, она сунула хлеб мне в руки. — Неровен час — немцы взойдут.
Я спрятал хлеб, и девушка, подойдя к двери и опасливо поглядывая в сторону калитки, стала объяснять, как пройти к балке.
— За колодцем сразу вправо возьмете, по тропочке. Там забор будет, но в нем лаз есть… Дойдете до Щербатюков — это небольшой дом под железом — там… — Она вдруг беспомощно оглянулась на старуху — Мама, ведь не найдет он дороги…
— Найдет, найдет, коли жить хочет. А не найдет… — Тут старуха накинулась на меня: — Да уходи ты за ради бога скорее — ведь и мы с тобой ни за что пропадем.
Я больше не слушал. Наглухо застегнув пиджак, чтобы не видно было бурых пятен на рубашке, я поднялся по ступеням, дошел до колодца. Сразу за ним начинался запущенный фруктовый сад. Тяжелые, подпертые кольями ветви яблонь и груш закрывали все вокруг. Я не сразу нашел тропку: она была едва заметна в густой, перестоявшейся траве.
Тропка вывела меня к забору, в самом низу его виднелся небольшой лаз. С трудом я протиснулся сквозь него, но по ту сторону, вместо одной, сразу три тропинки уходили в сад. Наудачу я выбрал левую, наименее протоптанную. Прислушиваясь, ничего не видя сквозь густую листву, я осторожно шел по ней.
Был обычный осенний день, солнце стояло еще высоко, но в самом воздухе, в смутных звуках притихшего города ощущалась тревога. Или, может быть, меня подводили нервы? Мне слышалась гортанная немецкая речь, звяканье прикладов, то приближающийся, то исчезающий гул мотоциклетных моторов…
Ну что ж, видимо, в самом деле немцы проводят облаву. И если я нарвусь на кого-нибудь, то у меня есть еще три патрона.
А есть ли?..
Не останавливаясь, я вынул револьвер, пальцем провернул барабан: в трех каморах виднелись плоские мельхиоровые головки.
Я услышал легкий шорох за собой и резко обернулся: девушка торопливо нагоняла меня.
— Не туда же вы, — почти крикнула она. — Я же говорила: все время прямо.
— Ничего вы не говорили.
— Идемте скорее… Я только вышла, как они пришли к нам… И вот еще… — Она протянула мне что-то белое: — Оденьте эту рубашку, а то ваша вся… Только на ходу, не останавливайтесь… Давайте ваш пиджак.
Она шла впереди, огибая открытые пространства, безошибочно находя какие-то калитки и проломы в оградах. Было видно, что она отлично знает здесь все ходы и выходы, и я подумал, что девчонкой в компании сорванцов она частенько сбивала яблоки в соседских садах.
Лишь однажды мы наткнулись на забор, пролом в котором был тщательно заделан, а по верху его вилась колючая проволока.
Девушка обернулась и предостерегающе подняла палец.
— Тихо. Здесь Щербатюк живет. И у него собака… До него тоже когда-нибудь доберутся.
Я понял, что она имела в виду, говоря о тех, кто «доберется» до Щербатюка.
— Вас Галей зовут? — спросил я.
— Тише! — Глаза ее блеснули испуганно. — Если собака спущена…
Мы долго прислушивались, оглядывая сквозь забор кусты и пристройки. Ничто не нарушало сонную тишину во дворе, и только в отдалении, вероятно на улице, опять заурчал мотоцикл.
— Собаку он, наверное, с собой взял… — Галя посмотрела на меня. — Дальше вы сами найдете, правда? Или…
Она не закончила и ©друг, прикусив губу, показав на мгновение стройные загорелые ноги, с мальчишеской ловкостью перемахнула через забор.
— Давайте скорее!..
Я последовал за нею, «о когда я оперся левой рукой о перекладину, острая боль пронзила предплечье, я едва не вскрикнул, зацепился носком за проволоку и, с трудом сохранив равновесие, грохнулся вниз. Тотчас за сараем звякнул блок, огромная овчарка выскочила из-за угла и, натягивая цепь, залилась яростным лаем.
— Скорее! — крикнула девушка.
Мы пулей пересекли сад; возле следующего забора Галя уперлась рукой в перекладину, подставила мне колено.
— Становитесь… Становитесь, вам говорят! Боже мой, что вы, не понимаете?!
Побелевшие губы ее дрожали, и уже не испуг — откровенный страх и еще что-то, похожее на ненависть, увидел я в ее глазах. Но раздумывать было некогда. Своими грязными и грубыми сапожищами я наступил на девичье колено, на мягкую девичью руку и спрыгнул вниз. Там я повернулся, протянул руку, чтобы помочь Гале, но она, оттолкнув меня, уже соскочила на землю и, пригнувшись, кинулась в гущу деревьев.
Мы пересекли еще два или три сада, и только тогда она перешла на шаг.
Я чувствовал себя неловко и, поравнявшись с нею, попробовал отшутиться:
— Вам бы спортом заниматься.
Галя резко повернулась ко мне:
— А я им и занималась. И сейчас бы занималась, если бы…
Она проглотила последнее слово, но в ее глазах я прочитал его. «Если бы не вы, — хотела она сказать. — Вы, которые должны были защищать нас…»
Мы подошли к последнему забору. Прямо за ним начинался крутой, вертикально срезанный обрыв. Внизу, метрах в пятнадцати, виднелись кривые, вросшие в землю хатенки.
Галя внимательно осмотрела их.
— Дальше уж идите один. Спуститесь вот здесь, слева, и идите сразу на ту сторону, в Забалку.
— А вы?
— А мне что… Я зайду тут к соседям.
Она помолчала и посмотрела мне прямо в глаза.
— Вы не должны осуждать нас, — сказала она тихо. — Вы — мужчина, у вас оружие, а мы… мы можем только ждать… Вы вернетесь когда-нибудь? Или… Или это навсегда?
— Навсегда? — Я покачал головой. — Нет, это не может продолжаться долго. Это кончится.
— Я тоже так думаю… Я все время об этом думаю, потому что иначе… Иначе не стоит жить. — Она встряхнула головой. — Хотите, я дам вам адрес, где вы сможете переночевать?.. Нет, не беспокойтесь, это надежные люди. Фурштадтская, двадцать шесть. Спросите Нину Московченко. Скажете, что от меня. Моя фамилия Журавлева. Галя Журавлева.
Я протянул ей руку.
— Хорошо.
— Это возле консервного завода, за элеватором.
— Хорошо.
Я нагнулся, пробрался в щель забора.
— До свидания, — произнес голос за моей спиной.