Она важно кивнула.
— Припоминаю, я что-то слышала об этом. По телевизору.
«Еще б ты не слышала!» — подумал я.
Не знаю, почему я вдруг стал ей врать. Может быть, оттого, что она казалась такой безрадостной. И одинокой. Захотелось дать ей хотя бы что-то, о чем можно было бы говорить целую неделю… Если ей есть с кем говорить.
— Так как насчет человека по фамилии Мизелль? — спросил я бодро. — Работал тут такой в 56-м или в 57-м?
— Может быть, — сказала она. — А что он сделал?
— Я не знаю, делал ли он вообще что-нибудь, — ответил я. — Умер, наверно, — вот все, что я знаю.
Она захихикала.
— Наверно, допился до смерти.
— Хотя здесь он все ж работал — как инженер.
— Инженер! — она произнесла это слово как легкое ругательство. — Он был всего лишь чертежник, да и продержался только четыре недели. Мистер Коллинзон уволил его самолично. Это было одно из последних его дел, перед тем как он слег.
Я кивнул.
— А как насчет его жены, тоже Мизелль? Такая здесь работала когда-нибудь?
Она снова захихикала.
— Какой еще жены? У Билли Мизелля никогда не было жены. Он пропадал каждый вечер, гулял напропалую, а утром появлялся с опозданием, и от него несло, как от открытой бутылки с джином. И такие чудовищные враки рассказывал!.. Но с ним невозможно было удержаться от смеха, такой он был… ну, счастливый какой-то, просто счастливый. Ни с чего и от всего сразу.
— Когда он здесь работал? — спросил я.
— С 15 мая по 15 июня 1956 года.
— Как же вы так хорошо запомнили?
Она воспользовалась правой рукой, чтобы водрузить на место непослушный оранжевый локон.
— Билли Мизелль не из тех, кого забудешь, — сказала она, чуть улыбнувшись.
— А вы так и не были замужем, я прав? — спросил я.
— Совершенно верно. Я — мисс Мейз, если вы об этом.
— Так вы сказали — пил он много?
— Тогда все много пили. Хотя Билли еще больше остальных. Он был не пьяница, просто любил хорошо повеселиться.
— А чертежником-то он был толковым?
— Днем так очень хороший. Очень хороший и очень быстрый. Хотя с утра гроша ломаного не стоил.
— А как вы сами насчет выпить?
Она подняла свои выщипанные брови. Они были темно-коричневого цвета.
— Вы имеете в виду — в общем?
— В частности, — сказал я. — Я, в частности, думаю о пинте «J&B», которая лежит у меня в левом боковом кармане.
— Хм… прямо по соседству с магнитофоном?
Я ухмыльнулся.
— Именно так.
— Подождите, я возьму стаканы.
Она вытащила два зеленых пластмассовых стакана из ящика стола и поставила перед нами. Я хорошенько встряхнул бутыль и разлил в оба.
— А что если добавим немного газировки? — спросила она.
— Прекрасно.
В углу стояло сооружение с перевернутой горлышком вниз большой бутылью — весьма старомодный холодильник. Вода в бутыли забулькала, когда она наполняла наши стаканы. Вручив мне мой, она подняла свой и провозгласила:
— За старых перечниц!
— Ну что вы, вы еще совсем не старая, — сказал я.
Она выпила и еще раз пригладила волосы. Я подумал, что на ощупь они, должно быть, как ржавое железо.
— Пока держусь, — сказала она.
Я снова ухмыльнулся.
— Рядом с ухажером?
Она в самом деле покраснела.
— Да есть один старый дуралей, крутится рядом… Стоит одной ногой в могиле, но все хорохорится, в его-то годы. У него есть такой автомобильчик — багги для езды по песку. Нет, конечно, у него и нормальный есть, но заезжать за мной покататься он любит на своем дюнном багги.
— Звучит как анекдот.
— Знаю я, как это звучит, — сказала она. — Звучит чертовски смешно и наивно, но все ж лучше, чем шашки по доске передвигать! Вы их видели когда-нибудь?
— Кого?
— Наших старичков-боровичков? Должны бы видеть, как они собираются в Парке Мак-Артура и сидят, ждут, пока помрут. Старый Фред, по крайней мере, не такой.
— Фред — это ваш поклонник, да?
Она кивнула.
— Вы знаете, где он будет сегодня днем?
Я покачал головой.
— Пойдет учиться летать! Конечно, одного его не пустят, но ему нравится подниматься туда с инструктором и болтаться в воздухе, как дураку.
— А знаете что? — спросил я.
— Что?
— Готов поспорить, я знаю, почему вы так хорошо помните Билли Мизелля.
— И почему?
— Спорим, он заигрывал с вами, разве нет? Может быть, его потому и выгнали. Боссу не нравились такие штуки. Мистеру Коллинзону, я имею в виду.
Ее лицо немного смягчилось. Возможно, под действием спиртного, но хотелось думать, что под влиянием памяти.
— Я была слишком стара для Билли.
— Вы не были для него слишком старой! Вам тогда не могло быть больше 32–33, - сказал я, сбросив со своей реальной оценки восемь или девять лет.
— Мне было 38, - сказала она, вероятно, тоже подправив реальность на пару лет. — А ему тогда было всего тридцать. Дикарь! Настоящий дикарь!
— Что с ним произошло?
Она пожала плечами.
— Что происходит с такими вот Билли в мире? Они, я полагаю, стареют, но так и не взрослеют. Сейчас ему должно быть сорок семь, не так ли? — Она покачала головой. — Не могу себе представить Билли сорокасемилетним.
— А он так и не женился?
— Он? Молоко слишком дешево, слышали? Старая шутка.
— В смысле, зачем покупать корову?
Она кивнула.
— Зачем покупать корову, если молоко и так дешевое? Он, бывало, частенько это повторял.
— А когда-нибудь он упоминал о семье? Брат там или сестра?
— Брат у него был, Френки, — сказала она. — На год или два постарше. Однажды зашел сюда, чтобы занять двадцатник у Билли. У Билли, понятно, его не было, поэтому он занял у меня и отдал брату. Назад я так ничего не получила. Да и не думаю, что я на это рассчитывала.
— А чем занимался Френки?
— Он был музыкант. Играл на рояле по городу. Пел немного. Ну, вы знаете. Хорошенький, как шелк, с настоящими кудрями и обворожительной улыбкой, на вечеринках, бывало, свет приглушат, а он начинает мурлыкать «Звездную пыль» прямо для старых матрон, которых уже развезло после четвертого мартини, и они все начинают прям на него бросаться и тащить к себе домой. Ну а там сами выясняли про него, о чем их и так уже бармен предупреждал.
— Что выясняли?
— О Френки-то?
— Угу.
— Голубой он был, по-моему. Не для баб, в общем. А виски у нас еще немного осталось?
— Сколько угодно, — сказал я.
Она поднесла стакан, и я снова наполнил его самой щедрой мерой. Немного плеснул и в свой стакан. Она добавила себе воды из холодильника, потом снова села и посмотрела на меня своими голубыми глазами. Они, пожалуй, блестели чуть больше, чем прежде.
— У Билли ведь нет никаких неприятностей?
Я покачал головой.
— Нет. Не думаю.
— Зачем же тогда кому-то вроде Френка Сайза его искать?
— Это долгая история, мисс Мейз. На самом деле я ищу кого-нибудь, кто мог бы что-то знать о маленькой девочке по имени Конни Мизелль. Или, может быть, Констанции. В 57-58-м ей должно было быть лет десять-одиннадцать. Я думал, что Билли мог бы быть ее отцом.
Фиби Мейз улыбнулась и покачала головой.
— Невозможно, — сказала она. — И Френки тоже никак не мог бы быть ей папой.
— Почему?
— Назад в 50-е — это теперь как назад в каменный век. Пилюли для женщин тогда еще не придумали! А у Френки и Билли было кое-что, что делало их чрезвычайно популярными среди дам.
— Что такое?
— Когда им было по 13 и 14 лет, они оба переболели свинкой.[10]
Глава семнадцатая
Фиби Мейз предложила мне немного послоняться поблизости, чтобы дождаться встречи с ее ухажером Фредди — он, мол, должен явиться со своих полетных уроков с минуты на минуту. Она заявила, что мы все поедем кататься на его «дюнном багги». Пришлось сослаться на якобы уже имеющуюся договоренность о другой встрече, которую теперь, увы, я не в силах отменить.
— Если вы все ж его отыщете, передавайте от меня привет, хорошо? — сказала она.
— Вы о Билли Мизелле?
— Угу. О Билли.
— Хотите, чтоб я попросил его заскочить сюда и навестить вас, если я его встречу?
Она подумала над этим некоторое время.
— Ему сейчас примерно 47, так ведь? — сказала она.
— Да, что-то около того, — ответил я.
Она покачала головой.
— Облысел уже, наверно. Или даже разжирел.
— Может, и нет, — сказал я.
— Нет, просто передайте ему привет. И все. Просто привет.
— «Фиби передает привет», — сказал я.
Она улыбнулась, — возможно, чуточку печально.
— Правильно. Фиби передает привет.
Я вышел и уже как раз спускался по ступеням к своей машине, когда у стоянки вдруг с визгом и скрежетом затормозил дюнный багги марки «Фольксваген» — с легким полосатым верхом и толстенными задними шинами. Веселый старикан, сидевший за рулем, сначала выбросил наружу свои голые загорелые ноги, а потом вылез и сам. На нем были клетчатые шорты, рубашка с коротким рукавом и белые подстриженные усики, и все это в странном соответствии с его элегантной короткой стрижкой. Вверх по лестнице он отправился широкими и легкими шагами. Когда он проходил мимо меня, я сказал:
— Как дела, Фредди?
Он остановился и ослепил меня белозубой улыбкой.
— Как нельзя лучше, сынок. Мы знакомы?
— Просто у нас, по-моему, есть общий друг.
— Фиби?
Я кивнул.
— Девочка что надо, а? — спросил он, что есть силы подмигнув мне.
— Море женственности, — ответил я.
Он ухмыльнулся во весь рот, снова подмигнул, повернулся и побежал дальше вверх, перепрыгивая через две ступеньки. Посмотрев ему вслед, я уже почувствовал себя усталым.
Я выехал со двора и по пути к Голливудскому шоссе сумел сделать всего лишь пару неверных поворотов. По нему я добрался до центра. Там я отыскал парковку в максимальной близости от Темпла и Бродвея.[11]