Маргарита сделала несколько шагов и остановилась перед белой, местами пузырящейся засохшей краской дверью с грязно-серой табличкой «Дежурный врач Журналов Е.И.».
«…журна… евге…» – прозвучал в памяти хриплый шепот старика.
– Журналов Евгений Игоревич, – медленно произнесла девушка и зажмурилась: – Бред…
В это действительно было трудно поверить: уважаемый врач, кандидат наук, давший клятву Гиппократа, исцеливший от недугов и поставивший на ноги не один десяток человек, тайком приходит в палату, где лежит беспомощный, умирающий больной, и хладнокровно выдергивает из сети шнур питания аппарата… А до этого – так же спокойно запирает единственную на все отделение медсестру в процедурном кабинете… И все ради чего? Чтобы исполнить глупую, пьяную угрозу «проучить упрямую девчонку так, чтобы тюрьмой запахло»? Чтобы она приползла к нему на четвереньках, умоляя о пощаде? Чтобы раскрыла с ним свое либидо?!
Чушь! Безумие! Чудовищная мистификация! Может быть, Битюцкий ошибся, обознался… Все-таки глаза не молодые, а в коридоре было темно… А еще вернее – старик попросту бредил. Предкоматозное или пароксизмальное состояние, осложненное зрительными и слуховыми галлюцинациями – так, кажется…
Неожиданно в той части коридора, где находился стол дежурной медсестры, что-то грохнуло, и холл стремительно пересекла черная тень.
– Кто здесь? – крикнула Маргарита и сама вздрогнула от звука собственного голоса.
Больничный коридор безмолвствовал.
Она машинально сделала несколько шагов в сторону сестринского поста и остановилась, сраженная странным, холодным предчувствием. Некто, хозяйничавший минуту назад за ее рабочим столом, был где-то рядом. Вероятно, он затаился в угловой нише перед аппендиксом, ведущим в столовую. А может быть, успел юркнуть в одну из палат.
Едва дыша от страха, Маргарита медленно вышла в холл. Ей сразу бросилось в глаза, что пол рядом с ее столом усыпан осколками битого стекла. Оглядевшись по сторонам, она медленно опустилась на корточки и аккуратно, двумя пальцами, чтобы не обрезаться, подняла с пола фотографию в разбитой рамке.
В коридоре вдруг щелкнул замок входной двери, и в больничный покой пролился беззаботный голос Женечки:
– Ритуля! Я пришла, голубчик! Сегодня – без опозданий! – Девушка осеклась и замерла в дверях, уставившись на подругу. – Что с тобой, моя хорошая?.. У нас неприятности?
– Кто-то разбил мою фотографию, – упавшим голосом произнесла Маргарита.
– Да кому здесь разбивать-то? – удивилась рыжая Женечка. – Верно, она сама грохнулась. Может, сквозняк… Не пугай меня так, подруга.
– Я видела тень, – возразила та. – Какой-то человек метнулся от моего стола вон туда, – она указала на примыкающий к холлу боковой аппендикс.
– А это мы щас проверим! – громко, словно рассчитывая на то, что ее слова напугают таинственного невидимку, заявила Женечка и, хлопнув дверью, решительно направилась в коридор. – И руки оторвем кому следует!
Маргарита сунула фотографию в карман халата, достала из-под стола совок и аккуратно собрала в него осколки.
– Никого нет, – развела руками медсестра, вернувшись в холл. – Может, тебе все-таки почудилось, Ритуль?
– Не почудилось, – упрямо мотнула головой та.
– Я заглянула в столовую, проверила входной тамбур, даже в мужской уборной побывала! Там опять накурили, черти! Но твоего растяпы неуклюжего нигде нет!
– Он не растяпа, – возразила Маргарита и задумчиво подняла глаза на сменщицу. – Он это сделал специально, понимаешь? Чтобы причинить мне боль. Или напугать…
– Кто – он? – шепотом спросила Женечка, невольно ежась, словно от сырости. – И зачем ему тебя пугать?
– Не знаю… – Маргарита выпрямилась и застыла с совком в руке. – Здесь вообще последнее время что-то странное происходит.
– Вообще-то да, – согласилась рыжая сменщица и передернула плечами. – Превратили больницу в цирк. Штат сократили, работать некому, а спрос такой, будто мы железные! – Она сняла с вешалки халат и просунула руку в рукав. – Скоро вообще заставят пахать без выходных! А еще и ПИТ на нас повесили!
– Там с сегодняшнего вечера новый пациент, – машинально вставила Маргарита. – Старик Битюцкий.
– Твой спаситель? – удивилась Женечка. – А что с ним?
– Приступ стенокардии. Час назад едва не остановилось сердце.
– Вот-вот! – подхватила сменщица. – Полный бардак! Ни в одной клинике такого нет, чтобы палату интенсивной терапии оставляли на ночных дежурных сестер! Давай потребуем повышения зарплаты, Марго…
– Я прошу тебя, – перебила та. – Контролируй Битюцкого каждые полчаса. А лучше – каждые двадцать минут.
– Ладно, – буркнула Женечка. – Не волнуйся. Я ж тебя понимаю, подруга. После вчерашнего стресса… – Она наконец просунула вторую руку в халат и теперь разглядывала в зеркало свое веснушчатое личико. – А кто сегодня из врачей? Журналов?
Маргарита вздрогнула.
– Н… нет. Щевьев.
– Ну и слава богу! – обрадовалась медсестра. – А то этот конь ретивый только коньяк хлещет да баб тискает!
– Как ты думаешь… – Маргарита подыскивала правильные слова. – Журналов… Он способен… Словом, он может… убить человека?
Женечка оторвалась от созерцания своего крохотного носика и удивленно уставилась на подругу.
– Убить? Журналов? Да ты что, Марго? Он хоть и мерзавец, но все ж таки врач!
– Я тоже так думаю, – с облегчением кивнула Маргарита. – Он же врач!
– А чего это ты вдруг… спросила? – Женечка извлекла из кармана щетку и принялась начесывать рыжую челку. – Допек тебя наш донжуан? Меня тоже допек! Но я ему сразу сказала: убери, мол, руки, козел старый! У меня есть любимый человек! Не какой-то там бойфренд, а настоящий! Люблю его больше жизни, дурака такого! На все для него готова, хоть в петлю, хоть в огонь! И тебе, мол, козлина рогатый, до него как до неба!
– Это ты про Юрика своего? – уточнила Маргарита, наклонившись под стол и ссыпая осколки из совка в ведро.
– Конечно! – Женечка удивленно вскинула брови. – А про кого же еще? Он у меня – один! Единственный и неповторимый! – Она вдруг расстроенно опустила руку со щеткой. – Только вот ребеночка не захотел… Заставил меня вычищаться. А я была бы рада девочку родить… Или мальчика, как ты.
– Дуреха, – вздохнула Маргарита. – Ну и рожала бы! Для себя, не для него! Зачем своего альфонса слушаешь? Он у тебя как есть – недоспелый! Ему бы пиво лакать по барам целыми днями и в рулетку играть, а не детей заводить. Иметь семью – огромная ответственность, ведь мужчина – и добытчик, и защитник, и заботливый отец…
– А Танкован? – насмешливо перебила Женечка. – У него как с ответственностью? Он тоже недоспелый?
Маргарита помрачнела.
– Максим – самостоятельный и целеустремленный человек, – ответила она. – Но я его разрешения на роды не спрашивала. Это только мое дело, понимаешь? Захочет признать сына – будет у нас семья. Не захочет – воспитаю Тошку одна, с мамой.
– Будет семья? – ахнула Женька. – Неужели сможешь простить его?
– А я никогда и не держала на него обиды. – Маргарита тряхнула головой. – Наоборот! Максим подарил мне Антошку – самого дорогого на земле человечка, и я ему благодарна за это.
– Ты до сих пор любишь Танкована? – Медсестра заглянула подруге в глаза. – Правда любишь?!
Та отвела взгляд и… вдруг похолодела. Сердце, подпрыгнув, оборвалось вниз, а горло сдавило невидимой стальной хваткой.
– Что это?.. – прошептала она, тыча пальцем куда-то в стол.
Женечка повернула голову и ахнула. Между стопкой медицинских карт и раскрытым журналом, на том самом месте, где недавно стояла фотография мамы и сына Маргариты, теперь красовалась фанерная табличка, подпертая чернильным прибором. «М. Струковский, 1948 г. р. Аневризма аорты»
– Что за дебильные шутки? – взревела Женечка и, схватив табличку, кинулась в коридор. – Найду, кто это сделал, – убью!
– Мне пора, – тихо сказала Маргарита. – Журнал заполнен, препараты – по описи, процедуры расписаны.
– Тебе разве не интересно, что за гад здесь забавляется? – Рыжую медсестру трясло от злости. – Сейчас обойду палаты и каждому в рожу ткну фанеркой! Кто-нибудь да сознается! Кстати… – спохватилась она, удивленно оглядываясь. – А почему в отделении такая тишина, словно вымерли все?
Маргарита пожала плечами:
– Вчера так же было… Когда меня… в процедурной… когда Струковский… умер…
– Я найду этого шутника, – пообещала Женечка. – Не волнуйся, Марго! Отдыхай и ни о чем не думай.
Та медленно стащила с себя халат, споткнувшись, вышла из-за стола и неуверенными шагами направилась к выходу. На пороге она остановилась, открыла дверь, зачем-то пощелкала собачкой замка и пробормотала задумчиво: – Он не шутник, Женька… Он – убийца.
На лестнице было тихо. Две стоваттовые лампочки под высоким потолком, прикрытые давно не чищенными плафонами, отбрасывали грязно-желтые пятна света на гладкие крашеные стены. Площадка между этажами поблескивала свежими лужицами после недавней уборки, но здесь по-прежнему стоял тяжелый, кисловато-горький запах табака. Сдавленная с боков жестяная банка из-под томатов, пристроенная на радиаторе отопления, была полна мокрых вонючих окурков. На белом оконном откосе виднелась корявая надпись, сделанная фломастером: «Журналов – язычок!»
«Допек тебя наш донжуан? – вспомнила Маргарита. – Меня тоже допек…»
Следом в памяти прозвучал и другой вопрос рыжей Женечки: «Ты до сих пор любишь Танкована?»
Девушка вздохнула. История шестилетней давности опять наполнила сердце щемящей болью. Эта ноющая боль не прошла, не растаяла с годами. Она гнездилась где-то в правом предсердии или в межреберье, то отступая на время, то с новой силой сжимая душу в ледяных объятиях.
Маргарита не солгала сменщице: она не держала зла на Максима, но все, что было с ним связано, даже простое упоминание его имени, – причиняло ей страдание. Она никогда не задавалась вопросом, как могла бы сложиться ее жизнь, не попадись ей на пути хладнокровный физик. Но все сложилось так, как сложилось. И в этой ее нынешней судьбе нашлось место не только для мокрой от слез подушки, но и для радости, и для счастливой улыбки.