крема. Второй подбородок заметно круглится под скулами. Шея – гладкая, ухоженная, с крупной коричневой родинкой, а руки – белые, полные, с едва заметным пушком. Необъятные груди теснятся в глубоком вырезе блузки. Кажется, между ними можно просунуть ладонь, и она утонет в жаркой расселине. От Анны Ильиничны исходил приторный запах туалетной воды «Кензо».
– Но не волнуйтесь, я нормален, – продолжал шептать Максим. – Когда б я был безумен, я каждый час искал бы пустяшный, глупый повод увидеть вас, перекинуться словом, побыть наедине, пользуясь придуманной необходимостью подписать бумажку или уточнить и без того понятное задание. Когда б я был безумен, я б неумело старался коснуться вас, буквально кончиками пальцев, дотронуться до края одежды, а если повезет, до этой кожи, такой манящей… – Он погладил ее по руке и почувствовал, что она покрывается мурашками. Женщина замерла с не донесенной до стакана ложкой кофе.
– Ты порешь чушь, Танкован, – хрипло сказала она. – Прибереги словоизлияния для безмозглых девочек…
– Когда б я был безумен, – продолжал тот срывающимся голосом, – я бы немел от одной только мысли, что между мной и этой умной, красивой, волшебной женщиной может быть расстояние величиной с ладонь. – Он положил руку ей на колено, прикрытое натянутой, грозящей лопнуть по швам юбкой.
Лиснянская бросила ложку в стакан и наконец повернула к нему лицо. В ее зеленых глазах, подведенных аляповатыми стрелками, отражалась мучительная борьба. Она не верила этому смазливому, пахнущему дорогим одеколоном, честолюбивому мальчику с подвешенным языком.
– Почему же ты в таком случае пренебрег обедом с этой… волшебной женщиной? – Она убрала его руку со своих колен.
– Как раз потому, что я в здравом уме, – пожал плечами Максим, не сводя с нее глаз. – А еще потому… – Он замялся. То, что ему пришло в голову сейчас брякнуть – действительно полный бред. Но как любил хохмить один из его приятелей, «Машу Сашей не испортишь», здесь все средства хороши, даже самые невероятные. Чем бредовее мысль, тем легче ей верят, особенно если она приукрашена полуправдой. – А еще потому, что я встречался с вашими обидчиками.
– С кем? – не поняла Лиснянская. В зеленых глазах мелькнули недоумение и очевидное любопытство.
– С уволенными программистами Сосновым и Визякиным, – нахально заявил Максим. – Они сказали мне, что вы их домогались, пытались затащить в постель… – Он блефовал, чувствуя восторг от того, что ходит по краю.
– Это ложь! – На щеках начальницы выступили пунцовые пятна. – Они сами… то есть я никогда…
– А когда те отказались, вы, мол, их за это уволили, – закончил Максим и невинно поморгал.
– Неправда! Я уволила этих бездельников за то, что они бездари и ничтожества! – Лиснянская, волнуясь, схватила его за руку.
«Шах! – ликуя, констатировал про себя Танкован. Блеф сработал. Значит, он опять попал в точку. – Вот что значит умелый расчет! Остался последний ход, и король ляжет на спину. – Он усмехнулся. – В данном случае – королева…»
– Я им так и ответил, – с грустью сказал Максим. – И влепил пощечину одному из наглецов. Но их было двое, силы неравные… – Он ткнул пальцем в синяк под глазом.
– Это правда? – растерянно пробормотала Анна Ильинична.
Танкован со вздохом кивнул.
– В больнице я сказал, что попал в аварию…
– Зачем? – Ее глаза повлажнели. – Нужно было заявить в милицию.
– Тогда мне пришлось бы рассказывать о причине ссоры. А вмешивать в это дело женщину мне не хотелось… Это было бы подло.
Лиснянская посмотрела на него совсем другим взглядом. Куда-то испарились надменность и ироничная снисходительность. Им на смену пришла неподдельная нежность.
– А я, дура, разозлилась на тебя… – прошептала она и виновато улыбнулась.
– А я хотел сказать вам… – Максим обнял женщину за талию, бугрящуюся жировыми складками, – чтобы вы не спешили меня увольнять… Потому что я люблю вас… – Финальная фраза получилась настолько убедительной – с придыханием, с дрожью в голосе, что он решил запомнить интонацию. В будущем пригодится.
Лиснянская закрыла глаза. Максим увидел небрежно наложенные тени на веках, подрагивающие ресницы с микроскопическими кусочками туши, приоткрытый в волнении рот.
Не раздумывая, он поймал губами ее влажные губы, оказавшиеся на редкость теплыми и сладкими, и мгновенно юркнул руками под блузку. Женщина слабо застонала.
Натренированным движением Максим расстегнул крючки на бюстгальтере, удивляясь их количеству, провел ладонями по спине, согнул руки в локтях, подхватывая тяжелые горячие груди, и потащил блузку вверх, через голову.
– Запри… дверь… – прохрипела Лиснянская.
Он вскочил с дивана, на ходу расстегивая рубашку и брючный ремень, в два прыжка очутился у двери, повернул в замке ключ и так же стремительно вернулся обратно. Женщина успела освободиться от блузки и спутавшегося розового лифчика. Она легла на спину, сунув под голову одну из кожаных подушек. Белые груди с большими расплывшимися сосками свисали с обеих сторон оголившегося жирного торса. Стащив с себя рубашку, Максим бросился сверху на свою начальницу и, осыпая поцелуями ее губы, шею и дрожащую грудь, запустил руки под юбку. Отбросив трусики в сторону, Танкован неуклюже стащил с себя брюки до колен. Задранная юбка стрейч сейчас опоясывала широкую талию Анны Ильиничны.
Полные ноги ходили ходуном и дрожали от возбуждения. Мысленно чертыхаясь, Максим взобрался на начальницу и принялся усердно двигать бедрами.
– Да!.. – стонала женщина, царапая ему спину. – Да… Да…
– Я прощен? – поинтересовался он, застегивая ремень и пытаясь отдышаться.
– Еще не до конца, – игриво ответила Лиснянская, шаря руками по полу в поисках лифчика. – Окончательное прощение и полную индульгенцию получишь у меня дома. – Она хитро улыбнулась. – Приглашаю тебя на бокал хорошего красного вина.
«Тебе все мало, жирная стерва! – неприязненно подумал Максим. – Меня чуть не вырвало, когда я тонул в твоих потных складках! Чтобы тебя удовлетворить, нужен взвод десантников или сборная Аргентины по футболу!»
Он заправил рубашку в брюки, поправил прическу перед зеркалом, вполглаза наблюдая, как растрепанная, раскрасневшаяся женщина застегивает на груди бюстгальтер, переворачивает его и по очереди впихивает рассыпчатые груди в розовые чашечки, и с сожалением вздохнул:
– Звучит заманчиво, но мне нужно бежать.
– Бежать? – Лиснянская подняла на него укоризненный взгляд.
– На уколы, – пояснил Максим. – Мне осталось сделать еще две внутримышечные инъекции. – Он сокрушенно покачал головой. – Эти гады здорово меня отделали.
– Милый… – сочувственно протянула Анна Ильинична. – Мой рыцарь…
– Завтра рыцарь полностью в твоем распоряжении, – заверил он.
– Ловлю тебя на слове, – проворковала начальница. – Не забудь о своем намерении!
«Полагаю, завтра ты быстрее забудешь о своем», – мысленно пообещал Максим.
– Поцелуй меня! – капризно потребовала Лиснянская, застыв посреди комнаты с блузкой в руках. – И беги на свои уколы.
Танкован шагнул к ней, обхватил ладонями ее круглое лицо и впился губами в ставшие вдруг сухими и совсем не сладкими губы начальницы.
– Ты меня опять заводишь, – призналась она, мечтательно закрыв глаза.
– Ты меня тоже, – промычал он.
– Может, все-таки поедем ко мне?..
– Не могу. Уколы – прежде всего. Я ведь нужен тебе здоровым и сильным, правда?
– Ты любишь меня?..
– Конечно.
Лиснянская вздохнула.
– Ну иди, милый… Завтра в девять – на работу. Без опозданий.
Максим воспользовался мгновением, когда она натягивала через голову блузку, быстро подошел к полке, выключил камеру с торчащим из кофра объективом, и застегнул «молнию».
Шах и мат.
11
У Маргариты потемнело в глазах. На ее двери непостижимым образом появилась зловещая метка печально известной банды «псов»!
Что это? Предупреждение? Угроза? Чего добиваются негодяи? Чего хотят? Ограбить? Что может быть нелепее! Ведь с нее нечего взять. В их маленькой семье нет ни денег, ни ценностей! Откуда здесь этот жуткий рисунок? Не из той же ли он цепочки загадок, что и запертая процедурная, отключенный аппарат, разбитая фотография?..
– Доброго здоровья!
Маргарита вздрогнула так, что чуть не упала с лестницы.
У самого крыльца, смущенно покашливая, топтался Антиох.
– Я, кажется, вас напугал. Уж простите меня великодушно.
Бородач был одет в грубо вязанный шерстяной свитер с высоким воротом и серую ветровку, заправленную в широкие холщовые штаны. Седые космы скрывала все та же черная бандана, что была на нем вчера вечером.
– У меня на двери – «пес», – зачем-то пожаловалась Маргарита. – Ума не приложу, кто это сделал и, главное, зачем. – Она расстроенно ткнула пальцем в гуталиновое пятно.
– Хорошая собака, – добродушно оценил Антиох. – Тело пропорциональное, только пасть великовата. – Он медленно опустился на нижнюю ступеньку и отер колени. – Один мой знакомый художник, впоследствии ставший иконописцем, рассказывал мне, что труднее всего рисовать лошадей. Собак, наверное, тоже нелегко.
– Это знак, Антиох! – Маргарита, казалось, просила у этого полоумного бродяги защиты или хотя бы сочувствия. – Это угроза! Неужели ты не слышал о бандитах, которые оставляют такие рисунки на домах своих жертв?
– Знак? – задумчиво переспросил тот. – Если собачка вас напугала, значит, художник свою задачу выполнил.
– Что ты хочешь сказать?
– А я уже говорил вам, – улыбнулся Антиох. – Многие грибочки, птицы и даже букашки имеют боевую раскраску, а сами при том – безобидные и даже никчемные.
– Что же, по-твоему, мне «пса» на двери нарисовала безобидная букашка? – Маргарита недоверчиво хмыкнула.
– Я не говорил, что собачку нарисовала букашка, – возразил бородач. – Я лишь сказал, что по раскраске не судят о ядовитости.
Маргарита бросила взгляд на рисунок.
– Кто бы он ни был, этот букашка-художник, он просто негодяй, – решительно заявила она.